Александр Юдин - Пасынки Бога Страница 16

Восторженная ведущая с фосфоресцирующими волосами и черными, как антрацит, губами доверительно поделилась, что в субботу в прямом эфире и интерактивном режиме состоится итоговый отборочный тур выборов нового «сына Муна». «…Кто же из этой поистине золотой десятки станет уже через три дня сыном основателя великой Корпорации?! — выкрикнула черногубая медиафея, поводя бедрами и заламывая руки. Позади нее замелькали претенденты, все как один стройные, мускулистые и молодые. — … Микки, Петро, Филиция или, быть может… Велизарий? Так делайте, делайте ваши ставки, господа!!!» — взвизгнула она в необъяснимом экстазе.

Вздохнув, Георгий отключил изображение; зашел в почту и считал присланные дядей сведения на брата-близнеца Улена Ван Дайка — Шпигеля.

Так, так, так… Вдовец, двое детей, владелец магазина и небольшой плантации черных кораллов; считай, мелкий хозяйчик, недалеко ушедший от простого фермера. Эге! Два года назад по иску кредиторов компания признана банкротом, судом ей определен внешний управляющий. Иначе говоря, фирма Шпигеля пошла с молотка. Что ж это ему не подсобил «усыновленный» счастливец брат? На тот момент он был еще жив… Странно.

Не откладывая в долгий ящик, аль-Рашид кликнул позывной шпигелевского наркома.

Вызов застиг Ван Дайка где-то на улице. На мониторе сначала проявилось низкое зелено-бутылочное небо города и лишь потом возникло лицо мужчины сорока с небольшим лет, белокурого, белокожего и голубоглазого, с выражением удивленно-озабоченным. Надо же! Значит, сохранился еще где-то беспримесный тип северо-европейца. Наверное, обособленное положение Амстердама тому причиной.

— Кто вы? Что вам надо? — без лишних политесов, в лоб, спросил Шпигель Ван Дайк.

— Здравствуйте, господин Ван Дайк. Меня зовут Георгий аль-Рашид, я из Москвы…

— Вижу, что из Москвы, — довольно бесцеремонно перебил тот. — Что вам надо?

— Я по поводу вашего покойного брата Улена. Хотел вот задать несколько вопросов, если не возражаете. Дело в том, что…

— Достаточно! — вновь грубо оборвал его Шпигель. — Я возражаю. Не желаю ничего о нем знать, слышать и вообще не намерен с вами разговаривать. Ясно? И больше прошу мне не звонить. Никогда.

С этими словами он отключился. Вот те на! Чем же так насолил ему покойник? Определенно, здесь что-то есть, значит… Георгий попробовал еще раз вызвать Ван Дайка, но абонент оказался заблокированным, во всяком случае для него. Что ж, если гора не идет к Магомету… Впрочем, сейчас на очереди Кукиш, то бишь Пирамида Антеуса. Однако сначала…

— Ну, старая, гадай!

Что-то грозит неизвестное…Карты-то, карты какие!Будет письмо интересное,Хлопоты будут большие, —

доброжелательно предупредил знакомый старушечий голосок.

Аль-Рашид спустился на улицу и кликнул аэротакс. Плюхнувшись на заднее сиденье, он собрался уже назвать адрес конторы, когда его нарком беззвучно завибрировал. Георгий перешел на звуковой режим, и голос спайдроба услужливо напомнил ему, что приспело время ежемесячной исповеди. Вот дьявол, прости Господи! Может, манкировать? Нет, нельзя. В позапрошлом месяце попробовал, сославшись на поносную немочь, так тут же пошла писать губерния… Едва отбоярился от административного штрафа за пренебрежение к клерикальным ценностям.

Выходит, делать нечего — он приземлил такси у ближайшей исповедальни. Пропустив потного господина, как раз освобождавшего помещение, аль-Рашид с обреченным вздохом шагнул внутрь бездверной пластиковой будки, прилепившейся к стене какого-то супермаркета.

Внутри тесной каморки, где с трудом умещался единственный стул, было душно, ощущался застарелый запах пота и еще чего-то — трудноуловимого, но знакомого. Может, так пахнут грехи? Он набрал персональный код, послышалось легкое жужжание голографического проектора, и стены исповедальни отступили, истаяли, растворяясь в виртуальном пространстве.

Теперь он находился в обширном храме с низкими шатровыми сводами, подпираемыми множеством сужающихся к основанию четырехугольных колонн; их нестройные ряды, разбегаясь во все стороны, терялись в неоглядной дали. Вот из-за одной колонны выступила маленькая человеческая фигурка и семенящей походкой приблизилась к аль-Рашиду. Это был сухонький старичок в белоснежной, расшитой серебром рясе и зеленом клобуке; легкая, точно аистиный пух, бородка обрамляла его добродушное лицо, усеянное мелкими морщинками, которых особенно много было около глаз. Глаза же были небольшие, но чрезвычайно быстрые и блестящие, напоминающие двух непоседливо мерцающих светляков.

— Ну, здравствуй, раб Божий Георгий, — улыбнулся исповедник.

— Вечер добрый, отец Абу-Зосима.

Абу-Зосима был давнишним духовным наставником аль-Рашида. Считалось, что наставнику ведомо лишь имя мирянина, а подлинная его личность остается для него тайной, дабы любой правоверный, не смущаясь, вытряхивал перед ним корзину с грязным бельем всех своих грехов и мерзостей. Однако сам аль-Рашид в этом весьма сомневался…

«Отец» был на вид как будто не старее лет шестидесяти пяти. Однако в лице его и во всем облике было нечто такое, что позволяло при более пристальном взгляде дать ему по крайней мере лет на десять больше. А если вглядываться еще пристальнее, то и того более. В то же время стоило ему чуть растянуть в доброжелательной улыбке тонкие губы или просто как-то эдак повернуть голову — и вот уже снова казалось, что никак он не может быть старше шестидесяти пяти. Впрочем, Георгий подозревал, что судить об истинном возрасте его духовного наставника мог только некий безымянный программист, ибо за пятнадцать лет их виртуального общения внешний облик старца чудесным образом не претерпел ни малейших изменений.

Погладив похожими на паучьи лапки ручками реденькую бородку, почесав безымянным пальцем востренький, точно у птички, нос, Абу-Зосима поднял глаза на аль-Рашида и с улыбкой спросил:

— С чем, мирянин?

— Жажду наставления и очищения духовного, мудрейший, — скороговоркой произнес Георгий всегдашние слова ритуала.

— Дело благое. Но ответь вначале: не нарушал ли Закон? Не впадал ли в искушение идолопоклонства? Искренне ли веруешь во Единую Вселенскую и Владычествующую Церковь?

— Увы мне…

Старец негромко ахнул:

— Неужто усомнился, сыне? Кто же пошатнул тебя в вере? Скорее назови изверга, не таи имени преступившего! Ибо геенна есть засада для преступивших — место возврата, в коем они пребудут века, не вкушая там ни прохлады, ни питья, кроме кипятку и гною…

— Нет-нет! — поспешил прервать его аль-Рашид. — Я не о том. В вере я крепок, как никогда. Сам иной раз не нарадуюсь, насколько крепок.

— Так о чем же ты толкуешь, сыне? — нахмурился старец.

— Я, собственно, о законе. Закон я нарушил.

— Вот оно как, — грустно, но ободряюще улыбнулся наставник. — А думал ли ты, сын мой, над тем, возможно ли для истинно верующего преступить Закон и Установления Божеские или человеческие? Сколь сообразно сие с истинной-то верою?

— Ну, Божеских-то законов я не нарушал… — начал было Георгий, но тут же запнулся, — или нарушал?

— Нарушал, нарушал! — воскликнул старец уже с совсем почему-то веселым лицом. — Сам ведь ведаешь, что нарушал, ума-то в тебе довольно: давно те времена мрачные миновали, когда пагубное отчуждение Святой Церкви от государства, Веры от Закона, покаяния от наказания влекло за собой полную незащищенность общества нашего, ибо мирской и нравственный суды разделены были и, хотя даже и отсекался вредный член механически, на его месте тотчас вырастали два других. Теперь не то: один у нас церковно-мирской суд, зато и на смерть более никого не посылают. Милосердие утвердилось там, где ранее единая жестокость процветала. Ты-то сам как мыслишь, правильно это?

— Не моего ума дело.

— Тьфу на тебя! Ты поразмысли: что лучше — когда человек наказания земного страшится или когда он Бога небесного боится? Сам-то Бога боишься? Да? Это хорошо. Сказано у пророка: лишь для богобоязненных есть место спасения, сады и виноградники, где внизу текут реки, и полногрудые сверстницы — черноокие, большеглазые, и кубок полный с напитком пьянящим, но от него не страдают головной болью или ослаблением… Сказывай, однако, в чем Закон преступил?

— Подозреваю, что сегодня ночью в драке я убил человека… ну, точнее, двух.

— Ай-яй-яй! — запричитал Зосима. — Говорено ведь: не должно правоверному убивать правоверного, разве по ошибке. А если кто убьет правоверного умышленно, то воздаяние ему — геенна, для вечного пребывания там… Впрочем, Господь — Он милостивый, милосердный. Особенно к раскаявшимся. Однако не в моей власти разрешить тебе, сыне, грех сей. Это тебе надобно с Урбаном, с отцом-правёжником потолковать. Смертные грехи — его епархия. Погодь маленько, я скоро…