Александр Юдин - Пасынки Бога Страница 17

С этими словами Абу-Засима вновь скрылся за ближней колонной, а вместо него из-за этой же колонны тотчас выступил высокий прямой старик с иссохшим лицом и воспаленными, навыкате, глазами. Алая мантия широкими складками ниспадала с его плеч, полностью скрывая очертания тела.

— Ага! — немедленно воскликнул правёжник. — Вот ты где, скудель нечистот, греховодник! Окаянный убивец! Знаю, все знаю! И ведь не в первый раз уже! Дождешься: вот растянет тебя Сатана на раскаленной решетке, да — ы! ы! ы! — Тут отец Урбан изобразил тощими старческими бедрами не вполне пристойное движение. — Будешь ужо знать, как пакостить! Ну что? Страшно тебе?

— Еще как, — не стал зря поперечничать Георгий, — прямо жуть берет.

— Ага! Значит, не погибла еще душа-то. Уже хорошо. Сказывай теперь, вражина: кого, куда… Тьфу ты!.. Когда, где, как и кого?

Выслушав краткий рассказ аль-Рашида, отец-правёжник, гневно вращая налитыми кровью глазами, возопил:

— Мерзость запустения в сердце твоем! Когда же кончишь бунтовать и истреблять правоверных? А?! Ответствуй!

— Да какие они, в самом деле, правоверные? — возмутился Георгий. — Шушера поганая и больше ничего. Потом, это все ж таки самозащита — они же первые на меня напали. И я просто вынужден был защищаться…

— Не увиливай, срамник! Ты вполне мог избегнуть столь крайних мер. Или не прав я? Или не потакал ты в глубине души потаенным желаниям своим? А?! Ответствуй!

— Потакал, не потакал… Я же не психокорректор и не духовник, чтобы копаться в тайниках души. А все ж таки, полагаю, то были не обычные грабители… и набросились на меня не случайно — думаю, что подосланы они уммовцами… Ты лучше скажи, святой отец, как быть: сообщать мне о случившемся светским властям или что?

— Кем, говоришь, подосланы? — спросил правёжник, утишив голос и супя брови.

— Да послышалось мне, что они упоминали корпорацию «Ум Муна»… потом, как раз сейчас я расследую одно дельце, связанное с «УММом», вот поэтому…

— Значит, так, — перебил его отец Урбан, — светским властям сообщать о том необязательно: мы сами с усами, разберемся. А грех двойного смертоубийства я тебе отпускаю. Но учти! И не думай! Сие — в последний раз, так себе и знай. А то взял моду… Все, свободен покуда!

Вот те на, подумал аль-Рашид, вновь очутившись в тесном пространстве исповедальной будки, что-то сегодня быстрее, чем обычно, — никаких тебе цитат, заунывных наставлений… И даже епитимьи никакой не наложил… Но тут же одернул сам себя: не наложил, и слава богу! Радоваться надо, а не ворчать.

Георгий не раз слышал от дядюшки Влада и от иных людей, что после исповеди они ощущают некое чувство освобождения и очищения. «Как Христос голыми пяточками по нёбу пробежал», — говаривал обыкновенно дядя Влад. Сам же аль-Рашид всякий раз испытывал неприятные, даже стыдные ощущения… будто его застигли, когда он присел по нужде. А потому из исповедальни вышел он в настроении еще более раздраженном и угнетенном.

Подъезжая к штаб-квартире «УММа», расположенной в самом сердце Москва-Сити, Георгий велел аэротаксу, прежде чем припарковаться на посадочной площадке пятьдесят девятого этажа, облететь здание вокруг.

Центральный офис Корпорации, несмотря на солидный, более чем вековой, возраст, по-прежнему поражал воображение: массивная, из стекла и структурированного гранита, Пирамида-зиккурат вздымалась вверх на сто шестьдесят этажей, только не уступами, а закручиваясь резко сужающейся к вершине спиралью. Наверное, именно такой, подумал Георгий, должна была быть Вавилонская башня. Разумеется, исключая комплексную систему круглосуточной безопасности, видеонаблюдение всех подъездных путей и внутренних помещений, а также полную автоматизацию инженерных систем.

Сначала он решил встретиться с Офертой.

К его удивлению, невинная, казалось бы, просьба уточнить, что еще, помимо макияжа, входило в круг ее служебных обязанностей на прошлогоднем шоу «усыновления», вызвала у девушки мгновенное замешательство. Оферта даже попыталась сослаться на губернский закон «О служебной тайне». Но Георгий молча помахал у нее перед носом своим прокурорским допуском, а потом, прокрутив соответствующее место их предыдущего разговора, пояснил растерянной девице, что, сказавши «А», придется говорить и «Б». Да еще трагическим голосом поведал про уголовную ответственность за умышленное сокрытие информации от органов следствия. Тут он откровенно сблефовал (какой из него «орган следствия»?), но на Романову это произвело должное впечатление.

Немного смущаясь, она призналась, что ее непосредственной обязанностью была также проверка… мужских способностей претендентов. Проще говоря, она проверяла их на наличие эрекции. Георгий только головой покачал.

— Что ж, вот вам номер моего наркома, — заявил он напоследок, скорее для собственного успокоения, нежели с расчетом на какой-либо результат. — Если вспомните еще что-нибудь, особенно касательно Инвойса, сообщите…

Кабинет Исполнительного директора, являвшегося одновременно руководителем Службы внутреннего контроля, располагался на восьмидесятом этаже, в самом сердце офисной Пирамиды. Что, безусловно, уже само по себе свидетельствовало о значимости его хозяина.

Директорский статус С. Репо подчеркивало еще и то, что вместо обычной секретарши в его приемной размещался целый штат из шести помощников. Оглядевшись, Георгий подошел к женщине лет тридцати — тридцати пяти, ближе остальных сидевшей к двери хозяйского кабинета. «СпИд Ю. О. Бачкала» — прочел он на табличке, прицепленной к лацкану пиджака помощницы. Не самая удачная фамилия, особенно для женщины, мельком подумал он. И что еще за «СпИд» такой? Но тут же догадался, что аббревиатура расшифровывается как «Старший помощник Исполнительного директора».

— Добрый день, — негромким, хорошо поставленным голосом произнесла СпИд Бачкала, — вы к Субвенцию Грантовичу?

— Если фамилия Субвенция Грантовича — Репо, — пожал плечами Георгий, — тогда к нему.

Женщина подняла на него серо-стальные глаза и пару секунд изучающе сканировала. Несмотря на ее внешнюю миловидность и застывшую на губах доброжелательную улыбку, аль-Рашид внутренне поежился: было во взгляде помощницы нечто… мертвящее, нечто злокозненное. Так, пожалуй, может смотреть богомол на свою жертву. И еще у Георгия родилось невольное ощущение, будто он только что сморозил какую-то глупость.

В свое время аль-Рашид поимел определенный опыт общения с подобным типом женщин. Точнее, особей женского пола — с рыбьим сердцем и однополюсными мозгами. Всецело отдаваясь служебной карьере, они тем не менее сохраняли порою наружные половые признаки и даже весьма эффектные. Но уж кого-кого, а Георгия этот антураж обмануть не мог, он считал, что видит их насквозь, до самого глубинного естества — скользкого и отравного. Согласно его собственной классификации, они числились в особом разряде «особей». И при всей внешней значимости, по его мнению, являлись существами бесполыми и примитивными — сродни тем морским анемонам, которые весь отпущенный им срок жизни с механистическим упорством тратят на исполнение одной только функции, в полной убежденности, что важнее этого на свете и быть ничего не может.

Даже курицы вроде Романовой вполне подходили если не для продолжительных отношений, так хотя бы для одноразового секса. А вот особей, по его твердому убеждению, следовало избегать в любом случае.

— Господин Репо звонил мне сегодня утром, — пояснил аль-Рашид, — и назначил встречу.

Особь перевела взгляд на монитор, стремительно стрекотнула клавишами.

— Георгий аль-Рашид? — уточнила она. Георгий молча кивнул. Помощница доложила о нем по громкой связи. В ответ раздалось милостивое: «Просите!»

Помещение, куда зашел Георгий, было выдержано в стиле высокой готики. И, как он отметил про себя, весьма достоверно: стены обтянуты гобеленами темного колорита, которые окаймляли орехового дерева рамы, покрытые тонкой резьбой. Выступающие потолочные балки образовывали ряд кессонов. При этом все детали интерьера были искусно состарены и смотрелись какими-то… потертыми, что ли? Точно омытые током бесчисленных веков и сглаженные касаниями множества ушедших поколений.

По обе стороны облицованного мрамором камина стояли красивые лари драгоценного дерева и великолепной работы, доверху набитые какими-то папками и распечатками. У тускло мерцающей жаровни возвышался дрессуар в форме этажерки, украшенный антикварной посудой, и креденец, заставленный серебреными жбанами. В умышленно приглушенном освещении даже ярко сверкающие предметы лишь слабо поблескивали; все здесь, как на полотнах старых голландских мастеров, казалось темным — лицо хозяина кабинета в том числе.

«Мрачноватый, однако, кабинетец, — отметил про себя аль-Рашид, — вот уж не хотел бы работать в таком месте… Но до чего тонкая работа! Здесь бы какому-нибудь саксонскому курфюрсту обретаться, а не корпоративному сидельцу протирать штаны. Нет, не по Сеньке шапка!»