Братья крови - Русанов Владислав Адольфович Страница 16

– Когда вы… перекусывали, пан Анджей, – неожиданно проговорил Збышек, – один господин в костюме от Пьера Кардена, но с грязными ногтями сказал соседу, что вы просите парашют.

– Парашют? – удивился я. – Зачем?

– Люди не умеют летать, пан Анджей, – пояснил слуга, немедленно включаясь в нашу старинную забаву – беседа невежды и просветителя. – Они придумали такое приспособление – широкое полотнище, действующее как парус. Оно замедляет скорость падения человека, который держится за веревки снизу от полотнища. Военные летчики имеют его при себе всегда.

– А перевозящие пассажиров?

– Экипаж, думаю, имеет. А вот тем, кто купил билет, не положено.

– Странно… Но ведь на судне каждому пассажиру положено место в шлюпке и спасательный жилет.

– Совершенно верно. Собеседник господина с грязными ногтями сказал то же самое. Едва ли не слово в слово, пан Анджей. И добавил, что руководство авиакомпаний, должно быть, считает, что людей, умеющих летать, больше, нежели умеющих плавать.

– А что, кто-то из людей все же умеет летать? – Слова Збышека ужасно меня заинтриговали. Неужели способности, свойственные кровным братьям, становятся доступными и для людей? Есть о чем задуматься.

Слуга выключил зажигание, посмотрел на меня недоуменно, убирая руки с обтянутого кожей руля.

– Это же шутка, пан Анджей.

Несколько мгновений я соображал, хлопая глазами, а потом расхохотался. Подумать только! А я ведь принял его слова за чистую монету! И я никогда не считал себя лишенным чувства юмора. Не так давно иронизировал вместе с Валентином Валентиновичем, припоминая цитаты из классиков, а сейчас оказался в положении рыбы, которой рассказали о пустынных черепахах.

Збышек смотрел на меня, качая головой, а потом махнул рукой и повернул ключ. Фонарные столбы и заснеженные обочины рванулись навстречу. На заднем сиденье «Хетчбэка» я чувствовал себя будто птица в гнезде. Или, правильнее будет сказать, как зверь в укромном логовище.

Лукавая улыбка Жанны и снежинки в ее золотых волосах всколыхнули воспоминания, которые обрушились бурным потоком.

Глава седьмая

Воспоминания о былом

Год 1447 от Рождества Христова

Этот ничем особо не примечательный для государств и народов Европы год запомнился выборами римского папы, которым стал пятидесятилетний Томмазо Парентучелли, немало впоследствии способствовавший расцвету искусств; восхождением на польский престол Казимежа Четвертого Ягеллончика; рождением Екатерины Генуэзской, причисленной впоследствии католиками к лику святых, и смертью валашского господаря Влада Второго, отца небезызвестного Влада Цепеша. А для меня он стал важным благодаря двум событиям. Вернее, одному событию, поскольку оба они связаны столь неразрывно, что без первого не было бы и второго.

Впрочем, по порядку…

В тот год паны Мжислав Ястжембицкий и Ладвиг фон Раабе вывели меня в свет, если так можно назвать ночь накануне Дня Всех Святых. Юному вампиру следовало изучить все законы и войти в силу, чтобы, как говорил мой Мастер, не страшно было отпускать одного.

Именно к пану Мжиславу мы поскакали после битвы у Грюнвальда, я и пан Ладвиг. Из беглых объяснений силезца я понял, что укус вампира-зверя грозил мне немалой бедой. Стать такими, как они, я не хотел и собрался противиться судьбе любой ценой. Прятаться в склепах, пещерах или просто лесных логовищах? Нападать по ночам на крестьянский скот и одиноких прохожих? Вот уж увольте! Даже сейчас мороз по коже, как представлю. Однако зараза проникла в кровь вместе с их мерзкой слюной и начала разрушительную работу. Чтобы избежать ужасного перерождения, пан Ладвиг предложил мне обращение по всем правилам. А после признался, что сам он вампир, и много поведал о жизни сообщества «кровных братьев». Об иерархии и законах, о почти безграничных возможностях, о борьбе с колдунами и противостоянии охотникам за нечистью. Это при всем при том, что сами вампиры тоже уничтожали существ, которых считали вредными и опасными.

Ладвиг фон Раабе занимал в иерархии кровных братьев довольно высокое положение. Где-то посередине между Князем города и Мастером Гнезда. Но к власти, насколько я успел заметить, не стремился, предпочитая путешествовать в одиночку. Он обходился даже без слуги крови или наемных слуг. Блуждал, где хотел, по Моравии и Великой Польше, Баварии и Силезии, Богемии и Каринтии. От дневного света прятался в укромных убежищах, ведомых лишь ему одному, как я подозревал. Вряд ли пан Ладвиг стал бы делиться сведениями о своих пристанищах с кем-либо из вампиров, не говоря уже о людях. Да, его побаивались и уважали, но многие предпочли бы избавиться раз и навсегда от вампира-охотника. Ведь фон Раабе занимался тем, что уничтожал «зверей», а заодно часто выступал в роли палача, если какой-то вампир слишком уж откровенно нарушал неписаные законы сообщества.

Так он и со мной повстречался – выслеживал стаю, но чуть-чуть не успел. Чем я ему приглянулся, не знаю. Возможно, старый вампир, помнивший еще Болеслава Храброго, подыскивал себе помощника? Но не птенца, это точно. С птенцами он связываться не хотел. Заботы о Гнезде отнимают у Мастера слишком много времени, а пан Ладвиг не привык сидеть на одном месте, нянчась с новичками. Эту работу он предпочел перебросить на пана Мжислава, который обитал в замке, затерянном в густых лесах между Краковом и Люблином.

О почтенном возрасте строения свидетельствовали замшелые бревна и крыша, выстланная дерном, на котором уже росла густая трава, заброшенный, с оплывшими стенками ров и перекошенные ворота. До ближайшего людского жилья пришлось бы пробираться по чащобам не меньше пяти дней, но если непоседа-охотник забрел бы туда, то, вне всякого сомнения, решил бы, что замок давно покинут. Но внутри жилище оказалось удобным и довольно богатым, хотя и без изысков. Выстроенное по стародавнему обычаю – один общий зал с камином – здание впоследствии претерпело существенные изменения. Добавились отдельные комнаты-спальни для десятка птенцов и уютные покои для самого пана Мжислава. Здесь пол устилали багдадские и тебризские ковры, на стенах висели фламандские гобелены. Мебель украшала затейливая резьба и позолота. А в каминном зале можно было подобрать себе оружие едва ли не любой страны и любой эпохи. Может быть, с той поры и началось мое увлечение мечами?

Во дворе замка располагались конюшни и свинарник. Ястжембицкий полагал, что неоперившихся птенцов рано отправлять за человеческой кровью, а свиная очень хорошо заменяет ее. Ухаживали за животными четверо наемных слуг, из числа ребятни, найденной паном Мжиславом на пепелище одной из многочисленных деревень, с которыми война обошлась особо беспощадно. Они выросли здесь, а двое успели состариться, так и не увидев иных мест. В доме всем заправляли двое слуг крови – в те далекие годы я не знал, как ими становятся и какие узы связывают их с вампирами. Седые, благообразные муж и жена. Как после мне рассказали, пан Мжислав связал узами крови вначале Яцека, а тот уговорил, чтобы пани Ястжембицкая приняла к себе в слуги его невесту Марысю. Так они и жили двумя семьями – пара вампиров и пара служивших им людей.

Кроме хозяев и прислуги, в замке обитали шестеро птенцов. Из них троих привел к пану Мжиславу фон Раабе. Не всякий кровный брат способен сделать из человека вампира. И дело тут вовсе не в силе или опыте. Это как талант. Музыкальный слух, например, или чувство юмора. Или есть, или нет. Обычно это воспринимается нашим племенем как данность. И, по всей видимости, о причинах никто не задумывался. Ну кроме меня, само собой.

Первым делом пан Мжислав выслушал историю, рассказанную другом, и осмотрел меня. Мрачно покивал, буркнув сквозь зубы: «Вовремя успели…»

Проведя перед тем восемь ночей в седле, а днем отсыпаясь рядом с паном Ладвигом, который всякий раз перед рассветом находил убежище, где и впадал в оцепенение, похожее на смерть, я уже мало что соображал и был готов землю грызть и Одру решетом черпать, лишь бы не стать тем отвратительным существом, чьи укусы на моей шее и запястье горели огнем. По дороге мой спутник дважды останавливался у незнакомых мне деревень, отлучался ненадолго и возвращался веселый, с горящими глазами. Я смутно догадывался о цели его похождений. И всякий раз он не забывал обо мне, пополняя переметную суму то ковригой хлеба, то кольцом колбасы. Хотя голода я не ощущал, приходилось есть.