Александр Прокопович - Крымский Ковчег Страница 16

Еще один стол и еще одно кресло – совершенно домашние – обозначали собственно рабочее место директора. Три стены полностью закрыты шкафами, от пола до потолка – книги, в несколько рядов на каждой полке, попробуй взять любую – вылетит пять. Неприметный металлический шкаф, крашенный под дерево. Открытым Кривой не видел и его, но знал, что там оружие, хотя, по слухам, там могло быть еще много чего, вплоть до отрезанной головы прошлого директора приюта…

Михаил Кривой чувствовал себя в приюте как дома. Только здесь его называли по имени, о котором мало кто вообще догадывался за этими стенами. Никому даже в голову не приходило, что Кривой – это настоящая фамилия, а не прозвище. Все объяснялось просто – когда эти двое познакомились, Ефим Маркович все так же был директором, а Кривой был Мишенькой, которого в приют привез полицейский.

До полиции он два месяца пролежал в ожоговом отделении. После пожара уцелели труба стояка и Михаил Кривой, шести лет от роду, теперь сирота. Никаких взрывов газа, никакого замыкания – огонь появился на первом этаже и сожрал всю пятиэтажку, побрезговав уж совсем негорючими чугунными трубами и слегка задев Кривого. Почему? Пожарные знают – случается всякое, и такое тоже.

След от ожога шел через всю правую половину тела, но по-настоящему пугал лишь шрам, начинавшийся на шее и распластавшийся во всю правую щеку. Мише повезло – пострадала только кожа, и всякий, кто в этом сомневался, довольно скоро убеждался, что пацан прекрасно видит, быстро бегает и сильно бьет.

Если бы не на редкость удачная фамилия, с которой даже прозвище не понадобилось, был бы Миша поименован иначе, и в кличке этой точно не обошлось бы без чего-нибудь копченого, печеного или жареного.

Кривой всегда смотрел прямо, и иногда казалось, что он стесняется своей не обезображенной половины. Быстрый бег помогал не всегда. Кривого не любили. Довольно долго он был тем чужаком, которому попадает просто за то, что он чужак. Михаил не сдавался и никогда и ничего не забывал. Тщательно запоминал, чтобы потом… «Потом» все не приходило, каждый день мало отличался от предыдущего – его били, Кривой пытался давать сдачи буквально до тех пор, пока не терял сознание.

В младшей группе у воспитанников приюта к привычным синякам с прибытием Михаила добавились следы от укусов и царапин, новенький использовал все инструменты, отпущенные ему природой.

Все закончилось в один день – когда директор вошел в спортзал и остановил очередной урок физкультуры. В руках у Ефима Марковича был десяток мечей, а за спиной толпились воспитанники старшего курса. У человека постороннего вид клинка в руках директора не вызвал бы ничего, кроме улыбки. Кривой не улыбался – обучение в приюте было специфичным. Фехтование было одной из профильных дисциплин. Ставили фехтование на палашах с двухсторонней заточкой, массивной гардой – оружием колюще-рубящим, что подразумевало подготовку универсальную и куда более близкую к реальному бою, нежели традиционное спортивное фехтование.

Михаил Кривой взял в руки деревянный меч, и директор поставил его в пару к Антону Стрельцову из старшей группы.

Еще толком не освоивший стойку, Кривой умудрился в первом же спарринге привезти Антону пару уколов. Стрельцов отыгрался и, не без труда, довел поединок до победы. И попробовал снова.

За плечами Стрельцова были годы тренировок и слава одного из лучших фехтовальщиков приюта. Кривой орудовал мечом, время от времени напрочь забывая, что это не совсем обычная палка. Иногда вспоминал о том, что с фехтовальной дорожки не стоит сходить. И все-таки у него получалось. Стрельцов атаковал много и разнообразно, держал темп, Кривой то вспыхивал, то замерзал, то ломился вперед, размахивая деревянным клинком с такой скоростью, будто смысл фехтования был в том, чтобы поднять ветер, то почти останавливался, умудряясь уходить от выпадов Стрельцова какими-то маневрами скорее из боксерского, чем фехтовального арсенала. Так пламя может быть почти невидимым, схоронившись для броска, придет время – и уже не остановить, а пока… С мечом в руках, даром что деревянным, Кривой превратился в другого человека. И превращаться обратно он уже не хотел.

По одному, по двое просачивались в зал воспитанники, подтянулся и директор, если кто не видел этого боя – ему рассказали. Михаил стал местной достопримечательностью, хотя так и не выиграл.

В один день Кривой из истеричного замкнутого неприятного пацанчика, официальной жертвы курса, превратился в одного из тех, кому позволено иметь странности. Его не стали бояться: если бы решили скопом побить – меч Кривому не помог бы. Просто бить человека, который умеет такое, было как-то неправильно. Изменения в жизни закрепил и тот странный факт, что стоило только назреть какой-то не очень радостной ситуации, как рядом оказывался Стрельцов, и ситуация мгновенно рассасывалась.

Кривой за все время учебы победил Стрельцова один раз, но остальным его соперникам от этого слаще не было. Довелось Михаилу пережить и спарринг с директором – одно из самых тяжелых испытаний для любого воспитанника. Кривому не повезло отстоять против директора два раза. Достаточно, чтобы понимать – с Ефимом Марковичем лучше оставаться на дистанции выстрела.

С тех пор прошло достаточно времени. Воспитанник стал коммерсантом, маленький бизнес Кривого – «вы только закажите, мы привезем» – давал достаточный доход, чтобы подумывать о новом грузовике и снимать двушку в нехудшем районе Питера. Последние два года он делил жилплощадь с женщиной, которая не раздражала его ничем. Настолько, что он даже забывал поворачиваться каждый раз, когда она могла видеть только его левую – лучшую часть. С женщиной было лучше, чем без нее, и все же приют был единственным местом, в котором Миша Кривой чувствовал себя дома.

Он так и не перестал быть тем изуродованным пацаном, который всегда следил за входом. Всегда прислушивался.

И вряд ли пожар, сделавший его сиротой, был тому причиной. Он расслаблялся только в зале с клинком в руках или во время своих ставших редкими, но все же никуда не девшихся взрывов ярости, и горе тому, кто оказывался с ним рядом.

Терпимо ему было в приюте – в огромной, всегда холодной столовой, в мастерских, в кубриках, в келье, которая так и осталась за ним, в спортзале… Но только не в этом кабинете.

Странная комната без окон, в которую было легче попасть с улицы – пусть входная дверь и была толщиной со ствол пожилого дуба, а обычный замок дополнял совершенно архаичный огромный засов. Чтобы попасть в этот кабинет изнутри здания, пришлось бы преодолеть не один коридор и целую анфиладу комнат. Кривой никогда не мог понять, зачем директор так неудобно расположил свой офис, а самое главное, как ему при этом удается так быстро оказываться в любом классе приюта. Воспитанники попадали сюда редко, и никогда это не было связано с чем-то хорошим. Михаил, до того как стать деловым партнером директора, был здесь два раза. Один раз после неудачного побега, второй – после удачного. Кривой вернулся сам, после того как месяц прожил на улице со старыми друзьями. За месяц он успел поучаствовать в двух кражах. Накануне третьей вернулся в приют.

Даже сейчас ему не верилось, что он сидит здесь в кресле, а не стоит навытяжку. Вероятно, кто-то в этом кабинете все-таки должен был стоять, поэтому Николай замер у дверей. Кривой выразительно посмотрел в сторону человека в сером:

– Он только присматривает или еще и прислушивает?

– Считай, что его здесь нет.

– Хорошо. Если уж мы так с вами сидим, а вокруг пулеметчики и телохранитель… а я все-таки тоже как-то во всем этом участвую… Ефим Маркович, что за дуру мы вам доставили?

– Часть целого.

– Не хотите говорить – ваше право, я понимаю. Платите вы достаточно, но хотелось бы знать…

Он не успел закончить. Пол дрогнул, директор ухватился за стол – стол не подвел. Николай рукой уперся в притолоку. Кривой не успел ничего. Даже подумать о землетрясении. Рявкнули пулеметы. Один тут же замолчал, второй будто отдышался и снова захрипел железом по железу. Землетрясение откладывалось, Михаил проверил Т Т, до сих пор ни разу не пригодившийся, но всегда бережно почищенный-смазанный, в подогнанной кобуре.

Николай медленно отошел от дверей, пятясь, будто толстое дверное полотно только что стало особо опасным непредсказуемым зверем.

– Ефим Маркович, уходим вниз?

– Даже не думай.

Металлический шкаф был открыт – отсеченной головы экс-директора в нем не было, зато видно было еще несколько клинков и «калашников».

– Лови, сынок!

Палаш в кожаных ножнах рыбкой нырнул в руку Кривому. Привычная тяжесть, непривычно удобная рукоять, Кривой мог бы поклясться, что чувствует в руке акулью кожу… Ножны – долой. Темный металл с фактурой дерева – у директора в шкафу были не самые простые клинки.

– Николай?