Николай Чадович - Дисбат Страница 20

Куски вчерашней закуски еще оставались в карманах Синякова, и он бросил кошке огрызок колбасы. Самому ему сейчас в горло и копченая лососина не полезла бы.

Кошка хоть и была голодна, но за еду принялась без остервенения, аккуратно. При этом она ни на мгновение не спускала с Синякова взгляда своих печальных желтых глаз.

– Не бойся, – сказал он. – Я тебя не обижу.

Сейчас, когда с ним самим случилась такая беда, он не имел никакого права обижать других. Он должен был подкармливать всех бездомных кошек, подавать милостыню всем нищим, помогать каждому, кто в его помощи нуждался.

Только это могло как-то рассеять зло, тучей висевшее над Синяковым, к которому, как ему казалось, он имел такое же непосредственное отношение, как мизантроп-прокурор, пустобрех-адковат, циник-судья, злой звереныш Хомутов и все остальное, мучительное и подлое, что сейчас ассоциировалось для него с желтым зданием барочного стиля, где раньше служили милосердному богу, а нынче безжалостному Молоху.

Глянув на циферблат часов, Синяков убедился, что время едва-едва перевалило за полдень. Оказывается, вся эта казнь египетская продолжалась не больше часа.

Он отдавал себе отчет, что повидаться с сыном в ближайшие дни вряд ли удастся. Скорее всего его уже посадили в автозак и увезли туда, где располагался тот самый загадочный дисбат.

Теперь нужно было или самостоятельно искать это мрачное заведение, где, по слухам, жизнь тяжелее, чем в армии, но легче, чем в тюрьме, или ждать весточки от Димки. Какой путь выбрать? Конечно же, первый! Хватит нянчить свое горе и упиваться собственным унижением! Пора браться за дело! Пусть другие посыпают себе голову пеплом!

Отдав желтоглазой кошке последний кусок колбасы, а хлебные крошки рассыпав по асфальту в надежде, что их отыщут птицы, Синяков вернулся на вокзал. Как он и надеялся, справочное бюро находилось на прежнем месте и даже расширило перечень своих услуг, естественно, небесплатных.

Купив сразу с десяток адресных бланков, Синяков принялся старательно заполнять их. И если с фамилиями и именами никаких проблем не возникало, то в графе «Отчество» почти везде пришлось поставить прочерк. В среде однокурсников было не принято называть друг друга по отчеству. Год рождения Синяков тоже указал приблизительно – как правило, свой собственный.

Большинство бланков вернулось с пометкой «По учету не значится», зато сразу на трех были указаны адреса и телефоны.

Это было даже больше того, на что рассчитывал Синяков. Часть его друзей имела отношение к семитской расе, часть обнаруживала пагубную склонность к алкоголю, еще одна часть – тягу к авантюризму. Спрашивается, где спустя четверть века искать столь ненадежных друзей? Одних, естественно, в Тель-Авиве, других – на захудалых кладбищах, третьих – в мордовских и сыктывкарских лагерях. Ан нет! Трое все же остались в родном городе!

Потенциальный авантюрист стал крупным милицейским чином, потенциальный алкоголик – литератором, а потенциальный эмигрант – научным сотрудником. В общем-то, все логично.

Звонить по квартирным номерам было еще рановато, как-никак самый разгар рабочего дня, однако Синяков все же рискнул покрутить телефонный диск. Из трех абонентов ответил только один, тот самый милицейский начальник по фамилии Мартынов, на которого, если честно сказать, Синяков возлагал самые большие надежды.

Судя по всему, Мартынов ждал какого-то совсем другого звонка и долго не мог взять в толк, кто же это беспокоит его в столь неурочный час. Особой сообразительностью он никогда не отличался, но в конце концов до него дошла суть ситуации.

– А, Синяк… – без особого энтузиазма пробурчал он. – Ну, здравствуй… Вот уж не думал, что еще свидимся. Ты по делу к нам?

– Можно сказать и так. Хотелось бы увидеться.

– Увидеться… – задумчиво повторил Мартынов. – Это можно. Вопрос – где.

– Ты же хозяин. Сам должен знать… Давай в каком-нибудь кабаке.

– Ну ты скажешь тоже! Только кабаков мне еще не хватало… Ладно, приезжай ко мне. Часам к пяти. Записывай адрес.

– У меня есть, – наивно признался Синяков.

– Комик ты! Думаешь, я тебя к себе приглашаю? Это совсем другая хата. И в другом районе.

– Конспиративная? – Синяков понизил голос.

– Какая тебе разница. Записывай.

– Говори. Я и так запомню…

Славка Мартынов занимался борьбой самбо в том же самом обществе, что и Синяков, но поскольку вес имел куда более солидный, их пути на ковре не пересекались.

Когда Синяков забросил самбо ради футбола, он продолжал упорно совершенствоваться в избранном виде спорта и достиг немалых успехов. Особой техникой он не блистал, но мало кто из соперников мог выиграть у него хотя бы «активность». (Была в то время в самбо такая оценка. Применялась она в тех случаях, когда борцам не удавалось провести ни одного технического приема. Тогда предпочтение отдавалось тому, кто более удачно симулировал желание бороться.) Сам же Мартынов всегда улучал момент, чтобы под занавес схватки выиграть пол-очка или ту же самую «активность». Короче говоря, был он борцом стабильным и очень ценился за это тренерами.

Учился Мартынов примерно так же, как и боролся. Звезд с неба не хватал, однако твердую тройку имел по всем предметам. На первом курсе его авантюризм никак не проявлялся, но вскоре он стал отмачивать номера один почище другого.

Однажды вечером Мартынов поймал в темном коридоре молоденькую преподавательницу математики, делавшую обход с профилактической целью. Надо сказать, что по этому коридору частенько шлялись девицы легкого поведения, навещавшие проживающих здесь же иностранных студентов. Вот и спутал Мартынов математичку, недавно прибывшую из разрушенного землетрясением Ташкента, с банальной проституткой.

– Пойдем, – сказал он, обхватив ее сзади за грудь. – У меня комната пустая есть. На палку запирается.

– Пустите! – взвизгнула преподавательница, не столько испуганная, сколько заинтригованная пикантностью ситцуации. – Я же старше вас!

– Зато у меня член пониже колена, – похвалился Мартынов, втаскивая ее в комнату, где все уже было готово для разврата – и бутылка дешевого вина стояла, и постель разобрана.

Спасло преподавательницу чудо – ее узнал кто-то из проходящих мимо студентов. Мартынову эта проделка, в Уголовном кодеске трактуемая как попытка изнасилования с применением физического насилия, сошла с рук только благодаря легкому и незлобивому характеру жертвы. Поговаривали, что жуткие, пятипалые синяки с ее грудей сошли только месяц спустя.

Следующую проделку, задуманную и осуществленную Мартыновым, можно было назвать «битвой народов». Не все африканские студенты, проживавшие в общежитии, отличались кротостью и добродушием. Были среди них настоящие оторвы, вовсю пользовавшиеся своим чужеземным происхождением – и в столовую без очереди лезли, и на чужих девчонок зарились, и, выпив лишнюю бутылку пива, чересчур хорохорились. Поставить их на место было невозможно. Любой конфликт с иностранцами грозил немедленным исключением.

Мартынов, имевший широкие связи среди спортсменов, однажды привел на институтский танцевальный вечер компанию борцов-монголов, обучавшихся в сельхозакадемии, и сумел-таки стравить их с заносчивыми африканцами.

Как сказал потом завкафедрой гуманитарных наук, это был, наверное, первый случай в истории человечества, когда желтая и черная раса сошлись в непримиримой схватке.

Коренастые монголы бросались долговязым неграм в ноги, но те довольно удачно встречали их свингами и хуками. Борьба шла и в стойке, и в партере, причем сопровождалась дикими выкриками на самых экзотических языках.

Местные дружинники в побоище принципиально не ввязывались, да и прибывшая вскоре милиция поначалу не знала, как вести себя с распоясавшимися представителями братских народов.

В общем, победителей не оказалось. И желтые, и черные получили по первое число, что, впрочем, мало отразилось на их физиономиях: ведь фингал на коже негра почти незаметен, а у монголов – как битых, так и небитых – глаза одинаково узкие.

Такие эпизоды в жизни Мартынова нередко случались и впоследствии, но он всегда выходил сухим из воды. Даже когда с балкона второго этажа на голову доцента Варфоломеева упала тумбочка, ответственность за это понес совсем другой студент. Как сказал бы сейчас Синяков, у Славки Мартынова был очень сильный дух-покровитель.

На службу в милицию Мартынов попал благодаря все той же борьбе – некому было защищать цвета «Динамо» во втором среднем весе. На него нацепили лейтенантские погоны (как-никак, а образование позволяло) и для блезира назначили инспектором отдела боевой и физической подготовки, хотя большую часть своего служебного времени он проводил на ковре.

Вскоре дзюдо, вошедшее в число олимпийских видов спорта, стало теснить доморощенное самбо. Позиции Мартынова сразу пошатнулись. На татами, в отличие от ковра, надо было бороться, а не симулировать борьбу. Да и приемы оценивались как-то странно. Хороший бросок именовался «ипон», то есть чистая победа. Бросок похуже – «вазари», половина победы. И уж совсем плохонький, из тех, что в самбо считаются «активностью», – «коку».