Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Часть 2 Страница 22

Не промахнусь…

Примерно три миллиона французов приняла Аргентина — там была крупнейшая французская колония в мире, во многом благодаря французам Аргентина стала тем, чем она является — кусочком Европы в Новом свете, правда со своей спецификой. Еще миллиона два разъехались по разным странам, в основном эмигрировали в САСШ. Но не меньше десяти миллионов — приняла алжирская земля, где эти колонисты — принялись строить европейское государство на африканской земле — видит Бог, как им было трудно. Точно так же европейское государство строили с другой стороны африканского континента буры — упорно и методично, как только они и умеют. И — выстроили. И там и там…

Место, в которое мы направлялись, называлось Касба. По-арабски Касба — это крепость, ближе всего к этому понятию русское Кремль, то есть крепость, где горожане могут отсидеться при нападении на город. Касба есть в тысячах арабских городов — но только здесь, в Алжире Касба была городом в городе. Мрачным, жестким и опасным.

Так получилось, что французы в Алжире оказались меж двух огней. С одной стороны — британский Египет (юридически он не был британским, по Берлинскому мирному договору он был исключен из списка владений Британии, но по факту британским и оставался), с другой стороны — огромная Германская западная Африка размером не меньше чем с половину Европы… да, наверное и больше. Алжир получался между ними… более того французы были сами по себе, за ними не стояла огромная империя, они вообще были чем-то вроде недоразумения, в Берлине никак не могли договориться о судьбе некоторых земель вот и оставили их на произвол судьбы, как затравку, как заботливо припасенный мешок с порохом для нового мирового пожара. А получилось… а получилось по сути сильнейшее независимое государство Африки, в котором уже несколько десятилетий не прекращается террористическая война. Началась она с тех пор, как после обретения всеми основными игрокам ядерного оружия британская разведка начала новый виток распространения революционной и террористической заразы по всему миру. Не мытьем — так катаньем, как говорится.

И то, что французы стояли крепко до сих пор — это исключительно их заслуга. В том числе тех нескольких парней из Иностранного легиона, которые едут сейчас со мной в одной машине.

И которые, возможно пристрелят меня. Эти парни — зуб даю, что они из ОАС[30]. То есть — привыкли стрелять в спины, а потом писать оправдательные рапорты. Если у кого-то из них возникнет интересная идея относительно меня…

Остается надеяться только на то, что генерал Бельфор объяснил им, что к чему. У меня нет никакой вражды к Франции, более того — я хочу помочь.

— Внимание! Минута! — провозгласил водитель, до этого он молчал и правил машиной, как гонщик на трассе какого-нибудь урбан файт-рэйсинга[31].

Патрис повернулся ко мне, второй, с штурмовой винтовкой — я знал, что его зовут Дидье, включил плафоны подсветки на заднем сидении.

— Еще раз. Я иду с отставанием от вас метров на пятьдесят. Начало операции по зачистке — парни дадут очередь в воздух, трассерами — но мы там вряд ли их увидим. Семь патронов, ровно семь, не больше и не меньше.

— Понял, мсье — кивнул я, лучше этих парней не злить.

— Я подключусь, если вы не сдаете работу. Если сделаете — я вас прикрою, а Дидье прикроет нас обоих. Тащите этого урода обратно, понимаете? Здесь ни хрена не пройти машинам, если мы не вытащим его сюда, к исходной точке, то там и останемся.

— Ясно.

Касба и в самом деле была настоящей цитаделью — по многим улицам машина вообще не могла пройти, ширина улицы метр — полтора. Как труба — если будет встречный бой, то промахнуться невозможно, все пули в тебя. Если и в Касбе омерзительные улицы-лестницы, это когда вся улица представляет собой лестницу. Алжир — это город на побережье, на прибрежных холмах, и улицы здесь очень крутые.

Ситроен резко тормознул прямо посреди узенькой улицы.

— Пошли!

Ночью — Касба замирает. Здесь живет в основном мусульманское население, после пятого намаза аль-иша все правоверные ложатся спать, потому что Аллах ночью велел спать. Не так давно закончился Рамадан, расчет еще и на это — потому что во время Рамадана мусульмане после захода солнца разговляются, днем есть нельзя. Много, очень много надо знать, чтобы эффективно действовать в таких районах — и даже сейчас, после всего, что мне довелось пережить на Востоке, я не могу я не могу сказать, что знаю достаточно.

Для этого дела я надел ботинки на мягкой резиновой подошве — и все равно было слышно. Проклятье, все равно было слышно! В этой длинной, темной как кишке, отвратительно воняющей улице стены усиливали и отражали звук, и я слышал свои шаги. А если я слышал — значит, слышать могли и все остальные, кто пожелает это услышать. Хотя бы те же нукеры моего давнего знакомого, которого я ищу здесь.

Кошка, тощая и облезлая выскочила на меня одушевленным комком черноты, села поперек улицы и уставилась на меня своими желтыми глазищами. Как ни странно — это для меня был добрый знак, тем более что кошки так себя обычно не ведут, людей они боятся. Люди делятся на собачников и кошатников, я — кошатник. И если здесь кошка — значит, к добру, значит — все пройдет как надо.

Кошка сидела, обвившись хвостом посреди темной, грязной улицы, и смотрела на меня, как адский страж врат Касбы, не пуская меня дальше.

— Извини, киса, у меня ничего нет для тебя — шепотом сказал я по-русски — а деньги, думаю, тебя не заинтересуют.

Услышав человеческий голос — у кошек превосходный слух — кошка прыгнула в сторону и исчезла в темноте.

Я был у самого подножья лестницы довольно длинной, ступенек на пятьдесят, а дальше улица продолжалась. Получается, что если кто-то пойдет мне навстречу — он не увидит меня до тех пор, пока не ступит на лестницу. Но и я не смогу видеть, кто идет мне навстречу.

И я принял решение. Поднялся до середины лестницы и так и залег на ступеньках. Если кто-то пойдет — возможно, меня примут за клошара[32]. А возможно — и нет, как судьба распорядится. Может, именно это хотела сказать мне кошка — что мне не надо идти дальше.

Очередь протарахтела казалось бы за километр от моего неудобного и вонючего (здесь не было канализации, так что представляете…) убежища — хотя выстрелы были метрах в ста, не больше. Парашютисты иностранного легиона начали облаву на соседней улице, чуть выше, одну из многих облав, какие здесь проводились — и тараканы сейчас должны были начать разбегаться по своим норам.

Ровно семь выстрелов. Началось.

Ловить кого-то в Касбе — дело неблагодарное. Сосед, высунувшись в окно, мог подать руку соседу с противоположной стороны улицы. А мог и не только подать руку — но и перекинуть что-то вроде веревочного моста или просто пару досок — вот тебе и готов проход. Крыши здесь в основном арабские, не островерхие, как в Европе, а плоские, потому что здесь мало дождей — и потому уходить, при наличии достаточной сноровки можно и по крышам. Здесь даже злейший враг, кровник, поможет преследуемому уйти от облавы, потому что на этом держится Касба. И потому сейчас парашютисты "входящие в адрес" вряд ли кого то поймают, это просто загонщики. Роль охотников в сегодняшней игре выпала мне, Патрису и Дидье. А может быть — роль жертв.

Над крышами, освещая пространство внизу мертвенно-белым светом, завис Алуэтт-3, маленькая и верткая винтокрылая машина, используемая парашютистами для таких операций — у нее с обеих сторон прожекторы и два стрелка, с прожекторами совмещены пулеметы. Это должно заставить тех, кого мы ищем, принять решение уходить не крышами или через окна и спешно мосты через улицы — а по земле. Пробежать всего пару кварталов, ныряя в подъезды, продвигаясь черными ходами и квартирами на первых этажах, через которые можно выскочить на другую улицу — и уйти. Не может быть, чтобы где-то рядом не было машины.

Тем временем перестрелка — обычно парашютисты выпускали магазин — два очередями в воздух, чтобы психологически подавить атакующих при штурме — не только не стихала, но и усиливалась, уже гремели гранаты. Вертолет, назначенный в воздушный патруль над Касбой только чтобы прижать этих ублюдков к земле и не дать им уйти крышами — прошел прямо над тем местом, где я лежал, на мгновение ослепительный свет его прожекторов залил улицу — а потом все снова погрузилось во мрак, разрываемый лишь кое-где светом из окон — и через минуту в той стороне, где была перестрелка вступил в дело скорострельный авиационный пулемет. Его поспешное захлебывающееся стакатто ни с чем не спутаешь.

Отвлекшись, я едва их не пропустил. Видимо у этих тоже были ботинки с мягкими подошвами — а может быть, они надели столь популярные в арабских странах у бедноты калоши, чтобы приглушить звук шагов. Как бы то ни было — звук их шагов я услышал в самое последнее мгновение, и понял, что их там трое, никак не меньше. Рука выдернула из кармана небольшой черный цилиндр, зубами я выдернул предварительно ослабленное кольцо, потому что вторая рука у меня была занята пистолетом. И — разжав руку и услышав едва слышный щелчок запала, я сосчитал до двух и высоко подбросил цилиндр в воздух…