Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Часть 2 Страница 23

Отвлекшись, я едва их не пропустил. Видимо у этих тоже были ботинки с мягкими подошвами — а может быть, они надели столь популярные в арабских странах у бедноты калоши, чтобы приглушить звук шагов. Как бы то ни было — звук их шагов я услышал в самое последнее мгновение, и понял, что их там трое, никак не меньше. Рука выдернула из кармана небольшой черный цилиндр, зубами я выдернул предварительно ослабленное кольцо, потому что вторая рука у меня была занята пистолетом. И — разжав руку и услышав едва слышный щелчок запала, я сосчитал до двух и высоко подбросил цилиндр в воздух…

Светошумовая граната взорвалась где-то на уровне между вторым и третьим этажом и, по моим прикидкам — как раз на уровне глаз тех, кто спешил смотаться от засады. Как раз успел подняться, когда она долбанула — да так, что мне ощутимо ударило по голове, хотя никаких осколков там быть не могло, равно как и ударной волны. Граната была снаряжена магнием. При сгорании он дает нетерпимую для глаз вспышку, особенно нетерпимую, если глаза привыкли к темноте. И звук — примерно равный по силе разрыву снаряда шестидюймовой гаубицы, я ждал его и потому широко открыл рот, чтобы уменьшить воздействие на уши. И все равно — долбануло так, что закружилась голова, а в ушах не осталось ничего кроме звона.

Сверху, прямо на меня, посыпались осколки стекол, выбитых взрывом. Вот этого — я не предусмотрел.

Твою мать…

Толком еще не соображая, я запрыгал вперед, прыгая через две ступеньки по скользким, загаженным нечистотами ступенькам, молясь как умея только об одном — не упасть, не грохнуться со всего разбега по ступенькам, не потерять темп. Те, кто прикрывает нужного нам человека — профессионалы, если их и удастся выключить из игры — то только на минуту, не больше. За эту минуту я должен сделать то, что должен сделать.

Эти — были примерно в паре метров от первой ступеньки ведущей вниз лестницы, их было четверо, в арабской одежде. Первым был парень в чем-то белом, молодой и намного выше, чем тот, который был мне нужен, он согнулся, как от удара в живот и схватился руками за лицо — он шел первым, прокладывал дорогу, ему и перепало больше всех. Парень был вооружен — короткоствольный автомат Калашникова с барабанным магазином валялся рядом, в грязи. Как и у всех профессионалов охраны на нем был снят ремень — профессионалу не нужен ремень, у профессионала оружие всегда в руках. Сейчас у этого человека в руках ничего не было — но он был не тем, кто мне нужен и он представлял опасность для завершения операции, поэтому я дважды выстрелил ему в голову и переключил свое внимание на других…

Двое других, прикрывавших генерала, сделали то, что и должны были сделать в такой ситуации: не разобравшись, они сбили его с ног и прикрыли собой. Все правильно — это и есть первое, что должен сделать личный охранник, прикрыть собой охраняемого, а потом и разбираться что происходит. Один из них почти пришел в себя, в руке у него был короткоствольный Инграм, смертельно опасное оружие в этом переулке, где что ни пуля — то в цель. Он видел еще плохо — но частично пришел уже в себя и целился по звуку выстрелов. Прыгнув в сторону, к стене, я выстрелил и в него, первым выстрелом попав в руку, вторым — в грудь.

А вот дальше будут проблемы. Третий и последний лежал на генерале — или это генерал лежал на нем, и не было понятно, кто есть кто, и кого надо убить, а кого — обязательно оставить в живых для долгого и основательного разговора. Подскочив, я ударил его ногой, пытаясь перевернуть. Чтобы увидеть лицо, он перевернулся — и в этот момент что-то выпало у него из руки, покатилось по грязи — маленький черный мячик, сконцентрированная смерть.

Ах ты…

— Куше-вуа![33] — заорал я изо всех сил и пнул по гранате, отбрасывая ее в сторону лестницы, и сам падая на генерала, чтобы прикрыть его от возможных осколков, если выбить гранату вниз не удастся. Промелькнула еще мысль, что снизу должен идти Патрис, и сейчас он должен быть как раз где-то у лестницы. И если он не поймет уставную команду и не выполнит то, что я крикнул — хотя команды вбиваются на уровне подкорки, как у дрессированных собак — то Патрису хана. И если граната доскачет до конца лестницы и только потом взорвется — то Патрису тоже хана. А потом хана и мне, потому что мне придется объясняться с разъяренными парашютистами первого парашютно-десантного полка Иностранного легиона, которые только что вышли из боя. И ни один из них не поверит, что подозрительный русский хотел как лучше — а не завел их в засаду на узких улочках проклятой Касбы, а потом не убил одного из их боевых товарищей. Что-что — а парашютисты Иностранного легиона последние люди, перед которыми я бы хотел оправдываться за пролитую в операции кровь.

Долбануло — граната хлопнула на лестнице как конфетти, а через долю секунды мне прилетел такой удар в голову, от которого искры из глаз посыпались. Второй удар я отбил, третий нет, успел вскочить одновременно со своим врагом — и почувствовал, что потерял пистолет, выпустил его из рук. А враг стоял напротив меня — молодой, лет тридцати, гибкий, тренированный, и я видел, что мне с ним не справиться…

Генерал, сбитый с ног своими телохранителями, и теперь получивший свободу зашевелился на грязной мостовой Касбы, его рука первым делом полезла в карман…

Автоматная очередь у меня из-за спины прошила грудь третьего и последнего телохранителя, он весь как то осунулся разом — только тот, кто видел, как в двух шагах от него умирает только что стоявший и готовившийся атаковать тебя человек, поймут, как это бывает. Он именно осунулся — а потом стал падать, разом, не пытаясь удержать себя в вертикальном положении, сгруппироваться и облегчить удар об землю. Я ударил его в грудь — и он изменил вектор падения, тяжело всем телом рухнув на генерала, который уже выхватил из кармана пистолет и теперь пытался целиться…

Убитый упал на генерала, лишив его возможности сопротивляться, я навалился сверху. Обернулся — еще не хватало, чтобы меня приняли за "того самого ублюдка", как говорят североамериканские копы.

— C'est moi![34] — крикнул я.

— Voir!

Совершенно немыслимым прыжком, через несколько ступенек на площадку запрыгнул Патрис, встрепанный и всклоченный, но живой. В руке у него был GIAT PDW — страшное оружие ближнего боя, разработанное французами. Компоновка Инграма, но с передней рукоятью, патрон от Маузера, но не 7,62 и не девять миллиметров — а специальный автоматный пять и семь с вольфрамовым сердечником. Под него был разработан еще пистолет — в Европе его называли "убийца полицейских", потому что он прошивал стандартный полицейский бронежилет и легкий пулемет с магазином на двести патронов. Я сам стрелял из него и видел, как один из парашютистов написал на стене пулями свое имя. Французы во многих вещах отличались экстремизмом, в том числе и в разработке оружия.

— Цел?

— Да! Какого хрена ты гранату бросил!?

Объяснять было некогда.

— Это не я! Это они!

— Взял!?

— Да!

— Надо валить! Штурмовики попали в засаду! Там банда, человек сорок!

Только сейчас я сообразил — загонщики до сих пор ведут бой. Жестокий — судя по почти непрекращающимся взрывам.

— Бери его и валим!

То ли Патрис ошалел от моей наглости, то ли мой поставленный командный голос и французский с детства сыграли свою роль — но он подчинился. С размаху ударил полковника ногой по голове, потому что связывать времени не было, взвалил себе на плечо.

— Готов!

Пистолет я выронил, и искать его не было времени — но я помнил, где лежит автомат Калашникова с барабанным магазином — семьдесят патронов в моем распоряжении, если магазин набит до конца. Конечно, чужой автомат это риск и риск серьезный, но в случае с Калашниковым риск сильно сокращается, потому что он будет стрелять, если даже его не чистить полгода А эти парни — не террористы, они были обучены своему ремеслу уже несуществующим государством и знали, как обращаться с оружием.

Для того, кто прошел армию ежедневная чистка оружия — своего рода ритуал, без которого нет жизни.

— Avant![35].

Прыгая через ступеньку — могу представить, какого было Патрису, ведь он нес на себе человека, а ступеньки остались все такими же склизкими от грязи — мы ссыпались вниз как раз до того, как хлопнула то ли дверь, то ли ставни и кто-то обдал улицу пулями. Длинная автоматная очередь прошила узкий каменный коридор, со всех сторон завизжали рикошеты.

Если кто-то догадается бросить гранату через окно — кранты!

— Allez-y![36].

Патрис тяжело протопал мимо, я пробежал еще пару метров, обернулся, встав на колено. Если я что-то понимаю в этом деле — они сначала услышали перестрелку, вот прямо сейчас они выскочили на улицу и обнаружили, что генерала Абубакара Тимура след простыл, а трое их дружков мертвы. Что они потом сделают… к гадалке не ходи. Бросятся следом — раз, попытаются как-то обогнать нас и отрезать, запереть в этом каменном лабиринте — два. Бросят гранату перед тем, как выйти на лестницу… вряд ли, и в любом случае успею либо прикрыться, либо… Не знаю, можно ли нас обогнать… если мы драпаем со всех ног, но… они здесь свои, а мы здесь чужие. И будем чужими.