Юрий Брайдер - Особый отдел и тринадцатый опыт Страница 23

Куда ни повернись, работы было непочатый край. И неудивительно! Если при Петре Первом любое каменное строительство разрешалось исключительно в новой столице, то при серпасто-молоткастой власти все ресурсы Госстроя уходили на возвеличивание Белокаменной. А ведь городское хозяйство, грубо говоря, имеет сходство с венерической болезнью — коль однажды запустишь, потом горя не оберёшься.

Тем не менее широко распространённое суждение о том, что шрамы, увечья и морщины украшают героя, соответствовало облику Петербурга как нельзя лучше.

Что касается злопыхательских наветов на матушку-Москву, тут двух мнений быть не может: аналогия с потаскухой, которую не красят ни румяна, ни белила, абсолютно беспочвенна и притянута за уши.

Как выяснилось, монголоподобный сержант Володя накануне получил отгул, полагавшийся ему ещё со времён празднования трёхсотлетия города на Неве, и укатил отдыхать в карельские леса. Однако на службе находился его постоянный напарник, тоже сержант, звавшийся Семёном, который прекрасно помнил инцидент, случившийся несколько дней назад при отправлении московского поезда.

— Публика эта прямо из кабака сюда явилась, — пояснил он. — Провожали молодожёнов в свадебное путешествие. Все пьяные в дугу. Того и гляди, на рельсы свалятся. Добрых слов не понимают. Пришлось пригрозить, что вызовем экипаж медвытрезвителя. Еле угомонились. А люди сами по себе приличные. Назавтра приезжали извиняться.

— Наверное, с подарками? — добродушно поинтересовался Кондаков.

— Как водится. — Таиться перед чужим, обременённым собственными заботами подполковником не имело никакого смысла.

— Ты не в курсе, кто из провожающих фотографировал на перроне? — мягко, можно даже сказать по-дружески, осведомился Кондаков (особо заноситься было нельзя: затаённая рознь между милицейскими подразделениями разного территориального подчинения существовала, наверное, ещё с тех времён, когда предки нынешних сержантов, лейтенантов и майоров служили в дружинах, скажем, Серпуховского княжества и Новгородской земли).

— Как фотографировали, видел, но вот кто, не знаю, — ответил Семён. — Вы у папаши жениха поинтересуйтесь. Мы его адресок на всякий случай из пас-порта переписали. Жаль, что телефончика нет. Он, бедолага, его просто выговорить не мог. Пару раз начинал, но дальше третьей цифры так и не продвинулся Умора…

— Свадьба, ничего не поделаешь. В чужие обстоятельства тоже надо входить, — наставительным тоном произнёс Кондаков, переписывая искомый адрес из служебной книжки сержанта. — Когда своего наследника будешь женить, тоже небось загуляешь.

— Его сначала сделать надо, — осклабился сержант.

— Есть какие-то проблемы? — Кондаков непроизвольно потянулся к собственному паху.

— Не в этом смысле, — поспешно заверил его сержант. — Проблемы скорее морального плана. Когда весь день имеешь дело с воровками, проститутками, аферистками и наркоманками, поневоле теряешь симпатию к женскому полу. Думаешь про себя: а вдруг они все такие?

— Переводись в отдел милиции, обслуживающий аэропорт, — посоветовал Кондаков. — Будешь общаться со стюардессами, лётчицами и дельтапланеристками. Сразу воспрянешь духом.

— Думаете, они лучше? — с горечью произнёс сержант-женоненавистник. — Обличье другое, а суть одна.

— Подожди, подожди. — Кондаков заприметил какую-то фотографию, вложенную в служебную книжку Семёна. — А это что такое?

— Фоторобот неизвестного гражданина, предположительно причастного к террористическим актам, — пояснил Семён. — Может появиться на нашем вокзале.

— Когда поступила ориентировка?

— Сегодня утром.

— Дай-ка посмотреть. — Кондаков уже овладел весьма примитивно сделанным портретом, изображавшим человека, лицо которого было наполовину скрыто вязаной шапочкой-менингиткой и тёмными очками. — Ты раньше этого фрукта не встречал?

— Разве по этой картинке можно кого-нибудь опознать? Я сам, когда от службы свободен, примерно так же выгляжу.

— Да, достоверность фоторобота вызывает сомнения, — согласился Кондаков. — Хотя внешность, похоже, славянская. Как ты думаешь?

— Славянская, — произнёс Семён с неопределённой интонацией. — А может, и чухонская.

— Ты не возражаешь, если я этот портретик заберу?

— Берите, — махнул рукой Семён. — В дежурке такого добра целая кипа.

— Спасибо тебе, — на прощание Кондаков протянул сержанту руку. — А на женский пол ты зря наговариваешь. Порядочная девушка на вокзале околачиваться не будет. Почаще посещай библиотеки, театры, музеи. Там и встретишь свою суженую.

Давая столь ценный совет, Кондаков, конечно же, умолчал о том, что его первая жена оказалась алкоголичкой, вторая блудницей, а третья всем на свете публичным местам предпочитала рынки и комиссионки.

Папаша жениха, со скандалом укатившего в Москву, носил довольно редкую фамилию Кашляев. Имея на руках ещё и адрес, не составляло никакого труда узнать его телефон. Для этого даже не пришлось прибегать к услугам справочного бюро. Достаточно было и обыкновенного компьютера, установленного в дежурной части линейного отдела милиции.

С этим чудом современной техники, до середины восьмидесятых годов официально именовавшимся «электронно-вычислительной машиной» и вернувшим своё исконное англоязычное имечко лишь с приходом перестройки, Кондаков познакомился уже в том возрасте, когда человека учить — только портить.

По личному мнению Кондакова, которое он, правда, скрывал от начальства, без компьютеров можно было преспокойно обойтись уже хотя бы потому, что раньше ведь обходились — и ничего, дела делались. К рутинёрству, присущему почти любому человеку предпенсионного возраста, у Кондакова добавлялась ещё и подсознательная неприязнь, обусловленная слышанным в далёком детстве категорическим утверждением: «Кибернетика — продажная девка империализма».

Впрочем, кое-чему наш ветеран с грехом пополам научился. Вот и сейчас, повозив по столу «мышью», он отыскал местный сайт «Все телефоны Санкт-Петербурга». Спустя ещё пару минут Кондаков уже звонил Кашляеву.

Сначала он попал на автоответчик, любезно сообщивший номер мобильника господина Кашляева. Сотовый телефон упорно не отвечал, и при этом другой говорящий автомат, находящийся неизвестно где, постоянно извинялся, ссылаясь на то, что абонент временно недоступен.

Когда Кондаков окончательно изнемог в борьбе с этими болтливыми, но бездушными чудовищами, полоса невезения внезапно прервалась — то ли неведомые демоны, властвующие над электронными созданиями, пожалели старого человека, то ли просто неуловимый Кашляев из дальних далей вернулся в зону уверенного приёма.

Узнав, кто именно с ним разговаривает, Кашляев от вокзальных безобразий решительно отмежевался и все стрелки перевёл на Михаила Митрофановича Ухналёва, друга семьи и фотографа-любителя. В Питере, пережившем последовательно три волны репрессий, до сих пор знакомых сдавали походя, словно ненужный хлам.

Вскоре отыскался и этот Ухналёв, судя по голосу, происходивший из самой что ни есть гнилой интеллигенции. Кондаков без долгих разговоров условился с ним о встрече, которая должна была состояться в офисе фирмы «Евроаудит», расположенной на набережной реки Фонтанки.

Представление, загодя сложившееся у Кондакова об Ухналёве, полностью подтвердилось.

Михаила Митрофановича можно было брать голыми руками, есть без соли и втаптывать ногами в грязь. Такие люди являлись следователям в розовых мечтах, и только ради них в дебрях криминалистической науки была создана особая дисциплина виктимология, изучающая поведение потенциальной жертвы.

Ещё даже не зная своей вины, Ухналёв был готов к любому наказанию, и это сразу бросалось в глаза. Один лишь вид служебного удостоверения мог окончательно добить его, но Кондаков в отличие, скажем, от Цимбаларя всегда придерживался буквы закона. Если положено предъявить, значит, предъявим! Причём в развернутом виде.

Ухналёв вглядывался в красные корочки всего несколько секунд, но при этом дважды вздрогнул — жуткие словечки «подполковник» и «особый отдел» буквально пронзили его робкую душу. Кондакову даже стало жалко фотографа.

— Да не волнуйтесь вы так, — сказал он. — Мы не за вами пришли, а за вашей плёнкой.

— Какой плёнкой? — Ухналёв побледнел.

— Которую вы засняли на Московском вокзале.

— Разве там запрещено снимать? — На мертвенно-бледных щеках проявились багровые пятна.

— Не знаю. Но мы вас за это не попрекаем. Дело в том, что на одном из сделанных вами снимков случайно оказался интересующий нас человек. Понятно?

— Понятно, — произнёс Ухналёв бестелесным голосом.

— Тогда давайте плёнку. — Кондаков начал проявлять признаки нетерпения.