Юрий Брайдер - Особый отдел и тринадцатый опыт Страница 24

— Не знаю. Но мы вас за это не попрекаем. Дело в том, что на одном из сделанных вами снимков случайно оказался интересующий нас человек. Понятно?

— Понятно, — произнёс Ухналёв бестелесным голосом.

— Тогда давайте плёнку. — Кондаков начал проявлять признаки нетерпения.

— Нет её у меня…

— Почему нет?

— Её и быть не может. — Лицо Ухналёва исказил нервный тик. — Я пользуюсь «цифрой». То есть цифровой камерой. Все снимки поступают в её электронную память, из которой потом могут быть выведены на экран компьютерного монитора.

Кондакову понадобилось некоторое время, чтобы переварить эту новость (опять проклятая электроника, будто сказочная нежить, вставала на его пути). Не придумав ничего лучшего, он гаркнул:

— Ну так выведите их!

— Прямо сейчас? — Ухналёв вжал голову в плечи, словно опасаясь удара.

— Ну не завтра же!

— Тогда попрошу пройти в мой кабинет.

Подумать только, у этого малодушного кролика был свой собственный кабинет… Да его место в норке, в норке! Желательно с двумя выходами.

Глядя, как Ухналёв подключает свою «цифру» к учрежденческому компьютеру, Кондаков твердил про себя: «Пора на пенсию. Давно пора. Совсем уже я устарел». Впрочем, такие мысли, подобно аппетиту, регулярно приходили к нему по несколько раз на дню и столь же регулярно улетучивались после первой же, пусть и ничтожной, удачи.

— Вам с самого начала показывать? — осведомился Ухналёв, когда всё у него уже было готово.

— А что там сначала?

— Церемония бракосочетания, потом свадьба.

— Не надо. Давайте ближе к концу. Последние кадры на перроне.

— Будет сделано.

На экране компьютера возник фасад Московского вокзала, снятый при ночном освещении.

— Это мы ещё только подъезжаем, — пояснил Ухналёв.

На проход по вокзальному зданию ушло кадра три, на прощание с родными — столько же. И вот наконец появилось изображение роскошного спального вагона, на фоне которого позировали пьяненький жених и сияющая невеста, словно бы забывшая верную примету: если первую брачную ночь проведёшь на колесах, то и всю последующую семейную жизнь будешь мотаться с места на место.

Слева от новобрачных виднелись Раиса Удалая, облачённая в синий железнодорожный костюмчик, очень её красивший, и худощавый молодой человек, отвернувшийся от объектива фотоаппарата. В правой руке он сжимал книгу, размерами действительно похожую на Библию.

— Увеличить можно? — Кондаков впился взглядом в экран.

— Конечно. А кого?

— Вот этого долговязого с краю.

Молодожёны и Удалая, разрастаясь в размерах, уплыли за пределы экрана, уступив место ничем не примечательному парню, пожелавшему скрыть своё лицо.

— Теперь книгу, — потребовал Кондаков. — Дайте крупно книгу.

Чёрный, довольно потрёпанный том и вцепившиеся в него пальцы заняли центральную часть экрана.

— Всё, — сказал Ухналёв. — На большее не хватает ресурса.

— Что-то я не разберу название книги, — напряжённо щурясь, произнёс Кондаков. — Мудрёное какое-то…

— «Негравитационные квантовые поля в искривлённом пространстве-времени», — сообщил Ухналёв. — К сожалению, фамилию автора разглядеть не могу.

— И кто же такие книги читает? — Кондаков даже чертыхнулся.

— Есть люди, — сказал Ухналёв. — Аспиранты, занимающиеся сходными проблемами. Или молодые учёные.

— А студенты?

— Вряд ли. Если учебник Блохинцева «Основы квантовой механики» условно назвать букварём, то в сравнении с ним эта книга, — он указал на экран, — будет чем-то вроде поэмы «Конёк-Горбунок».

— Вы сами откуда такие тонкости знаете?

— Когда-то сподобилось учиться на физмате. Были там фанатики, занимавшиеся квантовой механикой.

— Сложная наука?

— Не то слово. Есть мнение, что постичь её способен только один человек из двухсот тысяч.

— Серьёзно?

— Мне, знаете ли, не до шуток.

— Один на двести тысяч, — задумался Кондаков. — То есть пять на миллион… Хотите сказать, что во всем Питере есть всего лишь двадцать пять человек, досконально усвоивших… э-э-э… квантовую механику?

— Скорее всего, и того меньше.

— А если наш паренёк, собравшись на вокзал, прихватил первую попавшуюся книгу? И в квантовой механике он никакой не дока, а, наоборот, дуб?

— Даже не представляю себе квартиру, в которой подобная книга могла оказаться под рукой. Её место в академической библиотеке или на соответствующей кафедре. Вы обратите внимание на состояние книги. Такое впечатление, что её зачитали до дыр.

— Благодарю за консультацию. — Кондаков ощущал себя словно рыбак, вместо окунька поймавший на крючок тропическую рыбу-бабочку. — Эти снимки можно напечатать?

— Не проблема.

— Тогда сделайте для меня юношу в полный рост, отдельно голову и отдельно книгу. И берегите память своего фотоаппарата! Вполне возможно, что она ещё пригодится.

— Давайте я перепишу её вам на жёсткий диск, — предложил Ухналёв.

— Почему на жёсткий? — опасаясь подвоха, осведомился Кондаков. — А на мягкий нельзя?

— Мягких не бывает.

— Тогда не надо. Сказано — беречь, значит, берегите, — буркнул Кондаков, принимая в руки полноформатные цветные снимки, с легким шумом выползавшие из щели принтера. — В заключение позвольте один вопрос личного характера. Почему у вас всё время такой испуганный вид? Неужели совесть не чиста?

— Даже и не знаю, что вам сказать… — Жалкая улыбка скривила лицо Ухналёва. — Вы не поверите, но я всегда жил со смешанным чувством вины и страха. Более того, я не считаю это состояние чем-то из ряда вон выходящим. Почему смогли уцелеть черепахи, современницы динозавров? Потому что они боялись всего на свете и при малейшей опасности прятались в свои панцири, в свою скорлупу.

— Но ведь вы человек, а не пресмыкающееся.

— Зато и хищники, охотящиеся на меня, не идут ни в какое сравнение с грифами и шакалами… Род Ухналёвых прослеживается с восемнадцатого века. Все мои предки были купцами, а некоторые даже выбились в заводчики. И здесь, и в Москве им принадлежали целые улицы. Причём кровь из людей мои предки не высасывали, а по мере сил помогали всем нуждающимся. Строили не только доходные дома и мануфактуры, но и больницы, храмы, приюты. После октябрьского переворота никто из Ухналёвых не покинул родину. За это они сначала лишились своего добра, а потом и жизни. Дед мой старался держаться тише воды ниже травы, работал счетоводом в инвалидной артели, но и его забрали в тридцать седьмом. В пятидесятом своей очереди дождался отец. Мне было тогда два годика, но, странное дело, я этот случай помню. Даже не само событие, а ужас, охвативший всю семью. Он запал мне в самую душу… А думаете, потом не брали? Брали! Брали и в шестидесятых, и в восьмидесятых. Берут и сегодня… Где может спрятаться такой человек, как я? Только в скорлупе своего собственного страха. А постоянное чувство вины заменяет мне панцирь. Вы-то сами, как я вижу, из породы хищников. И уже нацелили было на меня свои клыки. Но, убедившись, с каким ничтожеством имеете дело, сразу отступили. И даже ощутили ко мне жалость… Почему я не должен бояться, если в этом моё единственное спасение? Трусливая черепаха живёт сто пятьдесят лет, а смелый лев — двадцать.

— В каком-то смысле вы тоже специалист по квантовой механике, — промедлив самую малость, молвил Кондаков. — Это я к тому, что вторую такую натуру не сыскать и среди миллиона человек. У вас ведь не душа, а прямо-таки кровоточащая рана. Вам лечиться надо.

— Чем?

— Сначала водочкой. А когда захорошеет, подыщите подходящее место, желательно людное, и плюньте на памятник какого-нибудь вождя. Их в вашем городе, слава богу, хватает. А ещё лучше — демонстративно справьте малую нужду. Стопроцентная гарантия, что вам ничего за это не будет. Более того, обязательно найдутся сочувствующие. Кое-кто даже пожелает повторить ваш подвиг. Убедившись в безнаказанности, вы постепенно начнёте избавляться от чувства постоянного страха.

— Спасибо за совет, но на старости лет привычки менять поздно. Пусть я останусь живым примером самоунижения, и, глядя на меня, внуки вырастут настоящими Ухналёвыми, смелыми и предприимчивыми.

— Только бы не зарвались. Те, кто с «наганом» выходит на большую дорогу, тоже сплошь смелые и предприимчивые. Во всём следует придерживаться меры.

— Ну вы и скажете… Когда это русский человек придерживался меры?

— Без ложной скромности могу привести в пример самого себя.

— В вашем возрасте это неудивительно. Душа берёт власть над губительными страстями тела лишь тогда, когда оно ветшает. Ну кому, скажите, нужна власть над руинами, пусть даже своими собственными?

— Нет, с вами просто невозможно разговаривать! Вы своей хандрой кого угодно можете заразить. Надо побыстрее убираться отсюда… Не подскажете, где находится ближайшая гостиница?