Дмитрий Хоменко - Единственный принцип - 2 Страница 23

Епископ прекрасно понял намек толстяка и неизвестно зачем попытался убедить того в обратном.

— А может, мы зря переживаем. Может, Вильшток ничего не знает об ордене, и просто решил позлить Фердинанда. Не настолько же он глуп, чтобы напасть на каноническое княжество, да еще и под протекторатом Галании.

— Будем надеяться, — поддержал ход его мыслей Демель, сопроводив в этот раз свои слова еще и ехидной ухмылкой.

Бруно не мог дальше делать вид, что не замечает издевок собеседника и бросил на него злой взгляд. Иногда манеры Олли приводили епископа в бешенство. Будь у него реальная возможность избавиться от этого жирного борова, он бы непременно ею воспользовался и уже давно. Но, увы, это было совершенно невозможно. Скорее, следовало беспокоиться о том, чтобы толстяк не вычеркнул из списка игроков самого Бруно. Именно это существенное обстоятельство и помогало восстанавливать гармонию в отношениях Бруно и Демеля, без которой никак нельзя было обойтись в их совместных делах. К делам Бруно и вернулся. Точнее, он снова вернулся к своей навязчивой идее, преследовавшей его с того самого момента, когда он познакомился со Скулдой. Епископ испытывал безграничную ненависть к молодой женщине. Бруно никак не мог принять тот факт, что этой полуграмотной крестьянке доступно понимание таких вещей, которые он сам не смог осознать за всю свою долгую жизнь. Для него она олицетворяла собой тот таинственный мир, о существовании которого он знал и при большом желании даже мог прикоснуться к нему, но никогда не смог бы стать частицей его. Только смерть Скулды, причем мучительная и обязательно в его присутствии могла вернуть епископу ни с чем несравнимое ощущение превосходства над каждым живым существом в этом до омерзения убогом мире.

— А что будем делать с нашими пленниками? Похоже, теперь они нам больше не нужны, — спросил Бруно и с надеждой посмотрел в глаза Олли, тем самым окончательно восстановив привычное настроение толстяка.

— Бруно, вы разве не знаете, что сладости всегда подают на десерт. Я вот не уверен, что, насытившись самым вкусным для вас блюдом, вы не станете воротить нос от всего остального, — ответил ему Олли, сопроводив свои слова звонким смехом.

Епископ собрался было снова обидеться, и Демель поспешил перейти на серьезный тон.

— Не стоит торопиться. Такой козырь на руках никогда не помешает.

— Может быть, вы и правы, — нехотя согласился с ним Бруно, но тут же не сдержался и воскликнул. — Но, черт побери, почему все так сложно? Где логика и в чем смысл происходящего?

Лицо Олли растеклось в безобразно широкой улыбке, а глаза скрылись за пеленой блаженства. Потом он громко хрюкнул словно пресытившийся боров и приступил к своему излюбленному занятию, смакуя каждое сказанное слово и запивая законченные фразы коктейлем из самых противоречивых чувств, отражавшихся на лице собеседника.

— Стремитесь к гармонии, дорогой Бруно. Во всем… Относитесь как можно проще к тому, что кажется слишком сложным для понимания. Может быть, это просто игра, сложная, но зато очень занимательная. Смиритесь с тем, что не всегда правила устанавливаете вы. Довольствуйтесь тем, что они вам известны. Что касается логики, то, возможно, в осознании абсолютной алогичности всего, что связано с человеком, и состоит ее высшее предназначение. И не стоит во всем искать какой–то смысл. Он, конечно, есть. Всегда есть. Но не всегда его необходимо познать, чтобы добиться желаемого. Желаемого именно вами. Задавая вопросы, нужно всегда быть готовым получить на них ответ. Если нет уверенности, лучше остановиться на достигнутом. Кто знает, может быть вместо еще одной ступени к вершине на вашем пути окажется пропасть…

КАЖДОМУ СВОЕ

Олли никогда и никуда не спешил. Он всегда появлялся вовремя и к месту и точно также исчезал, не задерживаясь ни на одно лишнее мгновение. Время и пространство для него были понятиями столь же относительными, как и все остальное в человеческой жизни, как и сама человеческая жизнь. Он лучше кого бы то ни было знал, что время и расстояние не имеют ни малейшего значения, если ты знаешь, чего хочешь и как этого достичь. А если ты при этом еще и устанавливаешь правила игры, то на всякие там «смысл, логику и сложности» можно просто плевать. Привилегия устанавливать правила, — вот в чем состоит смысл и логика человеческих устремлений. Но одновременно, это и самое недосягаемое из всех человеческих желаний. Даже если кому–то кажется, что он достиг вершины могущества и стал властелином мира, это еще не значит, что кто–то неведомый, исполненный презрения и отвращения, не дергает его самого за нити, словно грубо слепленную деревянную марионетку. Олли знал это лучше кого бы то ни было, потому что он сам и устанавливал правила. Но об этом не задумывались ни Борг, ни Бруно, ни другие члены ордена Ормуса, слепо полагавшиеся на свою избранность. Жизнерадостный толстяк и не думал опускать их на грешную землю. Он предпочитал просто играть с ними, то изображая собачью преданность, то пичкая всякого рода «откровениями». Олли мог себе позволить подобное, потому что он был единственным, кто знал истинный смысл всего происходящего.

Вот и сейчас, оставив епископа Бруно наедине с философскими мыслями и кровожадными желаниями, Олли отправился в родной Билен. Туда же из разных стран направлялись и тринадцать сенаторов, преисполненных чувства собственной значимости. Официальным поводом для сбора было предполагаемое убийство Генриха Вильштока и связанные с ним дальнейшие действия ордена. На самом же деле сенаторы считали необходимым быть в одном месте на случай, если покушение окажется неудачным. Они сделали все возможное, чтобы отвести от себя подозрения, но прекрасно осознавали, какую важную роль в подобных делах может сыграть его величество случай. Но ни один из них даже подумать не мог, что сам уже стал заложником этого случая. Наемные убийцы были посланы от имени короля Фердинанда и именно его имя должны были назвать, если бы попали в руки Генриха. Подвох же состоял в том, что в случае удачного завершения порученного им дела, наемники должны были немедля прибыть в заброшенный монастырь святого Франциска, укрывшийся от людских глаз в живописных горах Билена. По роковому для сенаторов стечению обстоятельств убийство Вильштока не состоялось, а название монастыря заинтересовало Генриха гораздо сильнее, чем имя заказчика. Вот его то вместо наемников и увидели перед собой руководители могущественного ордена, в один миг превратившиеся из вершителей судеб в никчемных пленников. Когда же они узнали, чего хочет Генрих, то от ужаса все как один потеряли дар речи.

С помощью изощренных непрекращающихся пыток люди Вильштока вернули им способность говорить, но желаемого не добились. Сходившие с ума от невыносимой боли сенаторы ни в какую не хотели расставаться с таинственными символами абсолютной власти. Даже смерть не заставила их открыться. Одни встречали ее молча и с достоинством, другие до последнего молили Генриха о пощаде и громко взывали к милосердию своего неведомого избранного брата, умоляя его отдать проклятые реликвии, если уж ему не удалось защитить остальных от страшной участи. Волею судьбы Леона Борга казнили последним. Пока палач набрасывал ему на шею петлю, он беззвучно смеялся. Глядя, как принимают смерть его многолетние соратники, Борг сделал самое замечательное за всю свою долгую жизнь открытие, — он понял, что среди тринадцати сенаторов, на протяжении стольких лет упивавшихся своей властью, нет избранного и, самое главное, никогда не было. Именно Леон Борг был первым среди них, будучи наравне с другими уверенным, что он всего лишь второй, которому никогда не быть избранным. Старик мысленно аплодировал Посреднику, когда земля ушла у него из–под ног. Ирония судьбы… Даже в самый последний момент старик мог спасти свою жизнь, обменяв ее на Скулду. Но так и не изжитое до конца тщеславие, получив неожиданную сатисфакцию, напрочь вытеснило из его головы мысль о спасении. Дальнейшее существование в этом мире потеряло для Борга всякий смысл, — он достиг своей вершины.

— Они получили от жизни все, на что могли рассчитывать, и заплатили за это соответствующую цену, — сказал Олли, обращаясь к измученной лошади, доставившей его на своем горбу в горный монастырь. — Такова жизнь. Они были забавными ребятами. Сколько уверенности и достоинства в них было. Я бы сказал, даже величия. И сколь никчемны основания для всего этого. Иллюзия, всего лишь иллюзия…

Лошадь, то ли соглашаясь с ним, то ли радуясь избавлению от тяжелой ноши, громко фыркнула и принялась за вытоптанную и политую кровью траву. Олли тем временем тяжело опустился на каменные ступени и с грустью наблюдал за тем, как стервятники раскачивают изуродованные трупы. Пресытившись подобным зрелищем, толстяк стал всматриваться в лесную чащу, из которой он сам не так давно выбрался. Прошло совсем немного времени, и он увидел того, кого ждал.