Панцирь - Андрей Гардеев Страница 23

Но не говорил под руку, не мешал.

Кентавр обгрызал голову мертвеца и имел слишком своеобразный вид. Если думать в рамках простых решений, то вроде бы он нам не соперник, однако…

Тварь – биомодернат гуманоидного типа. Четыре длинных и тонких, как иглы, лапы торчали из бурого бочонка плоти, технически угловатого, посеченного геометрическим рельефом, суть которого ускользала от моего рассудка.

Из бочонка вырастал торс: смесь алого мяса, белизны рудимент-костей и действующих жил, желтизны мышц и бурого цвета жировых виноградин, гроздьями развешенных вдоль всего тулова. То и дело поблескивали на солнце закрепленные в это все чудное железки: и примитив-скобы непосредственно, и пластины наросты псевдо-металла, и казалось, что периодически удавалось разглядеть синюшные лепестки и капли умного сплава – но в это поверить было тяжко.

Привиделось?

Сам достроил образ?

Все возможно. Так же как возможно, что он этот умный сплав, причем нулевой, действительно, где-то добыл и теперь носил, оскверняя одну из величайших ценностей мира. Предполагать надо от худшего.

Шанкарская тварь…

Руки самые обычные, разве что мускулатура излишне развита, и чуть длиннее чем должны быть; на них даже стандартная кожа имелась. Скорей всего она суть синтетический эрзац, но нам это не особо важно.

Лицо не разглядеть, вокруг головы как ворох белых и синих помех – “шапка” искажений.

А каков их источник?

Может вплетенный тех-артефакт, может талант шторм-эволюций и крови, может суть оракула. Но, опять же, посчитать эту тварь способной к волевому плетению и переформированию субстратаВоли в силу изменений – это как посмеяться над законом Всетворца.

В целом у кентавра движения неуклюжие и неуверенные, он постоянно делал какие-то неловкие шаги, вбивая тяжесть заостренных лап в и без того искалеченный труп. В своей трапезе кентавр не использовал руки, опускал длинную крючковатую шею, при этом чуть наклонял корпус. Опять же, неловко, будто его оболочка мешала сути.

Смотреть противно.

Я морщился.

С трудом представлялось как с таким телом он сможет уклоняться хоть от каких-то ударов.

И вдруг он притворялся?

Но если это допускать, выходило то, что он знал, мы здесь. И это самый дрянной расклад из всех дрянных раскладов.

Заостренные лапы его не казались хоть сколько-то опасными для существ, которые могли двигаться. Руки – всего лишь руки, сколько бы там он не нарастил мышц. Без оружия и инструментов мутант все равно что дикарь. Бороться на приемах, примерять заломы и удушающие на нем никто не собирался. И в этом все дело… Нелепое создание, и сомнительно, что Пустошь стала бы терпеть такую уродливую кичливую слабость.

Он не смог бы спрятаться от хищника… Но, а если он сам хищник и не простой падальщик?

Убежать с такими лапами – невероятная задача. Но если нет здесь ничего опаснее, то от кого ему бегать? И тогда, если он так нелеп, почему тело Идола лежит под ним, изорванное, а он флегматично отрывал куски от его черепушки. Случайность? А они – эти случайности – все еще существовали в мире?

Удача?

Закономерность развития?

Кто знает.

Может и зря себя накручивал.

– Не думаю, что когда-то видел подобное противоречивое уродство, – презрительно бросил Звездочет.

– А я бы не был так уверен, – покачал головой. – Мало ли что там за чертой.

Рябь брезгливости, клеймо настороженности, смех и редкие волны расстройства, источник которых ресурсный голод. Удивления нет, интереса нет, страха тоже нет. Определенно, я видал вещи и похуже.

Само по себе оно кошмарное. Уродливое, абсурдное, как типичная страшилка, продукт хади низких кругов, из тех что развлекали хат в самых тяжелых чертогах работ: на шахтах, в хтон-котлах и на примитив-мануфактурных линиях.

Еще и питалось человеческой плотью, несмотря на гуманоидные черты происхождения – омерзительное нарушение законов.

– Я в растерянности, – произнес Звездочет.

– Да уж понял.

– Не ерничай. Долбанный мутант-кентавр доедает тело Идола, то с чем мы еще вчера планировали сражаться.

Иронично заметил:

– Мелковат получается выбранный враг.

Но тут же мне по нутру как ножом резануло эхо возмущения и тоски. Идол не то с чем стоило шутить. Уже дошутились.

Понял, понял, – уймись, и без тебя тошно.

– Какой был, – Звездочёт не разделял веселья. – Придется отступить. Я, братец, внезапно понял, что не хочу знать таланты красавца. Больно все неоднозначно, и больно мало у нас огнестрельных даров.