Алексей Пехов - Летос Страница 27

Тэо так и не пришел в себя. Лежал в той же позе, как она его оставила, но в отличие от прошлых дней дышал глубоко и ровно.

— Ну хоть что-то, — прошептала она, поворачивая парня на бок.

Знак водоворота никуда не пропал и выглядел так же зловеще, как и прежде. Лавиани очень хотелось вырезать его вместе с куском кожи, но она знала, что это ничего не изменит. Тот появится вновь. Акробат останется меченым, проклятым тьмой, пустым, одним из тех, о ком шепотом рассказывали в недобрых легендах.

Она слышала много разной ерунды насчет подобных людей, но уверена была лишь в одном: с такой меткой редко живут долго. Тех, кто превращается в пустых, убивают люди. Потому что, если не сделать этого, из мрака той стороны родится чудовище, остановить которое будет непросто.

Лавиани всегда считала, что обладает разумом и логикой. И они подсказывали ей, что следует проявить милосердие. Убить его. Спасти от страшного будущего. И спасти не только циркача, но и тех, кто окажется рядом с ним.

Но сойка редко бывала милосердной. И полагала, что раз уж она взялась ему помогать, то прикончить еще успеет. На самом деле ей было страшно жаль потраченного на канатоходца времени и той серьезной работы, что она проделала, спасая его жизнь.

В щели между досками торчал немного завядший пучок разнотравья. Она собрала его еще в тот вечер, когда циркач упал на дороге. Бытовало мнение, что сойки заточены лишь под то, чтобы причинять боль и нести смерть, но это было совсем не так. Некоторых из них, детей со способностями, учили не только отправлять врагов Ночного Клана в небытие, но и лечить. Чувствовать человеческое тело, знать его в совершенстве, понимать работу органов и мышц. То, чем были сильны таувины, передалось тем, кто пришел на их место.

Все, что касалось убийства и лечения, являлось для Лавиани творчеством. Она любила импровизировать и никогда не гнушалась экспериментами. Сойка знала, как можно нейтрализовать эффект некоторых артефактов, оставшихся со времен Единого королевства. Осколков магии, которая практически ушла в небытие и которой частенько владели сильные мира сего, защищая себя от таких, как она.

Поэтому Лавиани решила использовать ту же схему лечения, добавив в нее некоторое количество корешков и стебельков, рассудив, что хуже не будет.

Смесь, к ее глубокому сожалению, была неполной. Некоторые из трав, требуемых для рецепта, росли лишь на теплом юге. Здесь, на севере, приходилось довольствоваться аналогами, которые были куда более смолисты, горьки и малоэффективны, чем ей бы хотелось.

— Пища овец годится и людям, — сказала она акробату. — Ну, во всяком случае, я очень на это рассчитываю.

Отвар уже был готов, и оставалось, как и в прошлые дни, влить его в больного. Делала она это довольно просто разжимала ему зубы своим ножом да следила, чтобы тот не захлебнулся.

Сойка не спала всю ночь. Не нуждалась в этом. И думала о Борге и том, в какое дерьмо угодила, услышав его разговор со Шревом. Теперь они оба желают ее смерти, считая, что она не забудет и не простит.

Это было так. Но сейчас ей хотелось всего лишь покоя и быть как можно дальше от той жизни, которую она вела все эти годы. Устала.

Она понимала, что запрет себя в Летосе. Но для нее это единственный шанс выжить.

За ночь Лавиани еще четырежды проверяла состояние акробата и, даже думая о своем, слушала его дыхание. Теперь сойка хотя бы немного понимала, почему он вызывает в ней такую бурю эмоций. Знак на лопатке. Будь она таувином — схватилась бы за меч, потому что они охотились на пустых ровно так же, как на асторэ, шауттов, мэлгов и некромантов. Говорят, таувины могли ощущать их присутствие, и сойке передались призраки тех способностей — они жили в ней на уровне инстинктов. Печать ее дара.

Лавиани была рада тому, что логически объяснила себе собственное странное поведение. Это поможет ей сдерживаться и не сорваться.

Ну… во всяком случае, она очень на это надеялась.

Когда пришло время, женщина, ругаясь сквозь зубы, в первую очередь на себя, перетащила Тэо в тачку, которую украла еще прошлым утром. Выбила хлипкую дверь и повезла свою ношу к пристани.

Он шел среди бархатного ничто, в глубине которого порой вспыхивали синие молнии, и не слышал даже звука собственного дыхания. Внезапно поднявшийся ветер коварно ударил ему в спину, обвивая запястье, что есть сил рванул за левую руку и швырнул вниз. Тьма вдруг расступилась, появилась брусчатка, встретившая его хрустом ломающихся костей. Он лежал на ней, ощущая, как расползается под ним пахнущее железом липкое озеро, как легкие наполняются пенящейся кровью из-за пробивших их ребер.

Боли, как всегда, не было. Акробат пытался сказать зевакам, что все в порядке, сейчас он поднимется и продолжит, но не смог. Забыл слова. А зрители смотрели на него с улыбками, им нравилось, как жизнь медленно покидает его, как немеют пальцы, как сердце заполняет пустота.

И у всех у них были лица Хенрина. Безучастные. Жестокие. И мертвые.

Тэо резко распахнул глаза, просыпаясь, и несколько минут лежал, слушая, как панически стучит сердце. Глухо и быстро. Точно у пойманной в силки пташки. Словно чужое. Не его.

Акробат провел языком по сухим, потрескавшимся губам, нахмурился, пытаясь понять, где он и что, собственно говоря, произошло. Последнее оставшееся в его памяти — проскакавший мимо всадник, дорога, боль в спине, отдающая в левую руку, и закружившееся небо.

Сейчас перед его глазами был низкий потолок из потемневшего дерева. Вокруг все тихо скрипело и стонало, незажженный фонарь раскачивался из стороны в сторону, так что нетрудно было догадаться, что он находится на корабле.

Оставалось лишь выяснить, каким образом он сюда попал. Часть трюма, приспособленная для жилья, хоть и пустая, но тесная, пропахшая застарелым потом и овчиной. Он отметил, что голова кружится, и постоял несколько минут, привыкая. Потянулся, чувствуя, как окаменели мышцы, потеряли свою эластичность из-за вынужденного покоя.

— Сколько же я проспал? — пробормотал канатоходец. По ощущению выходило, что не один день.

По узкому, скрипучему трапу Тэо выбрался на палубу, щурясь после полумрака. И задохнулся от холодного свежего ветра, прыгнувшего ему прямо в лицо. Было пасмурно, и низкие облака казались свинцовыми, вот-вот готовыми упасть в волнующееся море.

Корабль был совсем небольшим и старым. Одна мачта с широким, серым и уже порядком обтрепанным парусом. С ним управлялись двое пожилых матросов, споро и ловко, а еще один, жующий табак, стоял на корме, удерживая под мышкой румпель.