Камень - Борис Вячеславович Конофальский Страница 31

Короче, больше ждать некого, сейчас тогда и тронемся. ,Место твоё в колонне тринадцатое. Ты замыкающий, – конечно, это было худшее место. Вся пыль от машин доставалась последнему, и это в сухой сезон; а в сезон дождей доставалась разбитая колея, наполненная грязью, и чтобы как-то объяснить уполномоченному его место, Саня продолжал: – Сам понимаешь, мы тебя не знаем.

- Ничего, я справлюсь, – пообещал Андрей Николаевич.

- Правила колонны знаешь?

- Наверное, но ты напомни. Может, у нас там, за рекой, другие.

Мужичок сразу начал разъяснять:

- На этом берегу правила такие: место запомнил, встал, едешь – вперёд не лезешь. Застрял – вытаскиваем. Заглох – ждём полчаса, не починил – уезжаем. Начнётся стрельба – слушаешься меня. Мыть фары и стёкла останавливаемся раз в час.

- А, ну это везде такие правила, - произнёс уполномоченный, хотя до сих пор он никогда не ездил в караванах. – К полуночи до Губахи доберёмся?

- Нет, - Саня мотает головой. – Хорошо, если часам к двум будем.

Он ушёл, а Горохов стал настраивать себе кондиционер: «Восемь часов в дороге? Никаких проблем». Вообще тут, в кабине даже не самого комфортабельного грузовика, намного удобнее, чем в седле мотоцикла. Винтовку он поставил рядом с креслом, в специальное крепление для оружия . Удобно. Вообще тут хорошо, не нужен респиратор, не нужны очки, не нужен головной убор. Вода под рукой, кондиционер обдувает, кресло неплохое, опять же бутерброд с саранчой и луком – вот он, на панели лежит, только руку протяни. Тут как бы не заснуть в такой расслабляющей обстановке. Впрочем, от засыпания ему иной раз помогали сигареты.

Один за другим грузовики начинали заводить двигатели: рёв, струи чёрного дыма в небо. Горохов тоже провернул ключ, и двигатель его машины, послушно взревев, тут же снизил обороты и заработал ровно и негромко. В том, что с машиной будет всё в порядке, уполномоченный ни секунды не сомневался. Парни Кузьмичёва его ни разу не подводили. Один за другим большегрузы стали выкатываться с площадки и выезжать на бетонную дорогу, в одном из них опустилось стекло, и человек махнул Горохову: давай, вставай за мной. Андрей Николаевич мигнул фарами: понял.

Сразу в стекло полетела грязная морось, брызги, пришлось включать дворники. А дворники были рассчитаны, конечно, на сухую пыль. В общем, уже на первых сотнях метров пути он понял, что комфортного путешествия не предвидится. А ещё через пять минут как-то сразу закончилась бетонка, и его «ГАЗ» «три на три» просто рухнул в канаву с грязью вслед за другими машинами.

И это было непривычное для него ощущение – водить грузовик, даже пустой, даже если у него три моста, в раскисшей жиже не так-то и просто. Это не лёгкий квадроцикл на песчаной дюне. Тем более что ему требовалось не отставать от остальных, а если он прибавлял газа, то машину начинало болтать в колее. В общем, ко всему нужно было приноравливаться. И через полчаса к размазне под колёсами он худо-бедно приспособился, но вот к грязному стеклу привыкнуть было просто невозможно. А грязь, поднимаемая первыми машинами, да и встречными тоже, всё летела и летела ему в лобовое стекло, и дворники только часть её сбрасывали на капот. Какой там чай, какие бутерброды, уполномоченный еле дождался первой остановки, и как только колонна остановилась, тут же нацепил респиратор, выскочил из кабины и стал намывать стекло, а заодно и фары. Да, фары, хотя было ещё совсем не темно.

А к нему подошёл глава каравана и, поглядев, как он орудует тряпкой, спросил:

- Ну ты как?

- Нормально, - ответил Горохов, едва взглянув на того. Он точно не хотел показывать, что ему тяжко даётся путь. Никто не должен об этом догадываться.

- Пока идём по графику, - продолжал Саня, - но через часик, как стемнеет, так станет потяжелее. Имей в виду.

А Горохов вдруг подумал, что он бывал в таких тяжких положениях, что этому торговцу и не снилось, и поэтому спокойно заметил:

- Ну ничего, не впервой.

А после следующей остановки начало смеркаться, и стало заметно сложнее вести машину. Грязь на стекле, бестолково работающие дворники, а за грязью и мельтешащими дворниками – красные «габариты» идущей впереди машины. Главное не отстать! А ты словно плывёшь в грязи. Белые пятна приближающихся фар. Встречные грузовики. Они ещё поддают грязи на лобовое.

На небе ни звёзд, ни даже луны, тучи низкие, но сейчас бесполезные. Дождя нет, а он так нужен. С ним стекло было бы почище. Вокруг чернота, видно только то, что попадает в свет фар, который умудряется пробиваться через грязь. Ну и ещё красные «габариты» впереди. Изредка навстречу проходит колонна машин, и всё, больше ничего не видно.

«Чего караван в ночь-то попёрся? В сухой сезон понятно: все ждут ночь, чтобы моторы в полдень не кипели, но сейчас и в полдень не больше тридцати пяти, можно было спокойно и днём ехать».

Но это всё мысли, мысли… Думать можно о чём угодно. А глядеть нужно через размазанную по стеклу глину на красные «габариты» впередиидущего. И стараться не отстать от него. Не остаться в этой грязи и черноте.

Чай урывками и сигарета за сигаретой. И ожидание следующей остановки, после которой хоть пять минут можно будет ехать с чистым стеклом.

Гидравлика на руле простенькая, но есть. Это, конечно, большая помощь, но после двенадцати часов ночи он замечает, что у него начинают побаливать руки. Плечи, но больше кисти рук. И это у него! У сильного и выносливого человека. Человека тренированного. И теперь он ждёт следующей остановки не только для того, чтобы помыть стекло, но и чтобы дать рукам отдохнуть.

А в третьем часу, когда были уже видны огни Губахи, пошёл ливень, да такой, что за тридцать секунд смыл с машин всю грязь. А так как дорога севернее города проходила через ложбину, то её тут же залило водой. Теперь машины шли по оси в грязи. Не шли, а ползли, но ни дождь, ни озеро грязи не остановили колонну. И в половине четвёртого машины въехали под первые фонари города.

Вкусный бутерброд так и лежал на панели, зато чая в банке не осталось, и сигарет в пачке он насчитал всего шесть, а ведь только днём её распечатал.

Заспанный, но не потерявший наглости мальчишка запросил за задрипанную комнатёнку с душем сорок копеек, но Горохов был так вымотан за эти