Андрей Уланов - Автоматная баллада. Страница 33

— Ты узнал то, что тебе было нужно? Это было первое, что спросила она. — Да. — Это хорошо. А… что с моими руками? — С ними все будет в порядке. — А… — Ты их в костер сунула, — чуть помедлив, сказал Швейцарец. — Прости. Я не подумал. — В костер… но зачем? Говорить ему явно не хотелось, но промолчать тоже было нельзя. — Думаю, — тихо произнес он, — тебе показалось, что в огне им будет прохладней. Бульоном Швейцарец накормил ее сам, не позволив сделать ни одного лишнего движения. — Повязки могут сползти, — пояснил он. — А целебная мазь стоит дорого. Мазь была хорошая — сейчас девушка почти не чувствовала боли в распухших пальцах. Осталась только память о ней — дикой, ошеломляющей, накатывающей яростно–багровой волной — и о холодном, словно родниковая вода, голосе из–за края сознания. Потом Швейцарец принес одеяло и помог девушке завернуться в него — все теми же ловкими, аккуратно–выверенными и… на миг она почти с ужасом подумала, что эти движения можно было бы назвать нежными. Сам он устроился в двух шагах от нее — просто лег на плащ и, скрестив руки под головой, принялся внимательно разглядывать усеянное звездами небо над лесом. Она не знала, о чем он может думать, а если бы могла узнать, то наверняка бы удивилась. Швейцарец думал о ней — и улыбался. Мысленно, разумеется. И вспоминал. «А вот если… — голос Старика звучал еще скрипучее обычного, — ты возьмешь щенка и станешь бить его и ласкать абсолютно случайным образом… знаешь, что он подумает?» «То же, что и этот комочек под одеялом», — мысленно закончил Швейцарец. Даже не глядя в ее сторону, он отлично знал, что она сейчас не спит, а смотрит на него. Смотрит… и пытается понять. А–а, к черту все, подумал он. Прав был Агеев… — Я не злой! — громко сообщил он перечеркнувшей черный небесный бархат туманности. — И не добрый. Я — рациональный. А теперь — спи! Завтра будет долгий день. И. звезды мигнули ему в ответ. Сам Швейцарец спать не собирался. Пока. Слишком уж много ему необходимо было продумать и лучше сделать это спокойно, не на ходу. Час–полтора он урвать ото сна вполне может. А вот ей надо выспаться. Ей… Отвечая на вопрос Тайны, он ничуть не кривил душой — те немногие косвенные обрывки воспоминаний, которые чертово снадобье выцепило из серой пелены забытья, были для Швейцарца хоть и не ключевыми, но и отнюдь не маловажными фрагментами мозаики. Лгал он в другой момент — когда говорил о своих мотивах. Тридцать–тридцать пять процентов. Именно это число выщелкнули костяшки счет в его голове тогда, в коридоре. Вероятность того, что личная игрушка одного из иерархов могла знать что–то важное. Вероятность, достаточная, чтобы окупить риск — не столь уж большой дополнительный риск, потому что к той минуте Швейцарец уже твердо решил уходить шумно. Шум был для Швейцарца ответным ходом в предложенной иерархом Дяо Игре — как очень надеялся Швейцарец, ходом, НЕ относящимся к разряду «естественных». И для шума требовался повод, хороший, убедительный, а раз так — почему бы в кои–то веки не сделать доброе дело, да еще с тридцатипроцентной вероятностью отыграть при этом пешку. Тогда он не мог и предположить, что пешка… Перестань! — скомандовал Швейцарец сам себе. Времени мало, и тратить его на дурацкие отвлеченные темы… девчонка — фактор в уравнении, не более! А присмотреться к этому фактору детально у тебя еще будет множество, целая прорва возможностей. О главном надо думать, о главном! Швейцарец усмехнулся, вспомнив, что поначалу Старик сопровождал данную сентенцию щелчком — как правило, ложкой — по вихрастой макушке. Итак! Девица — по крайней мере, на момент побега — Анна, дочь… единственная и любимая, заметим… одного из ближайших к персоне Самого иерархов неожиданно срывается в побег, захватив с собой горсть милых девичьему сердцу безделушек типа американской винтовки, золотых из папочкиного сейфа и одного из преданнейших делу Храма гвардейцев. Причины? Темна вода в облацех, с уверенностью можно заявить лишь об отсутствии стандартной — никто и не думал побуждать девицу Анну стать суженой для нелюбимого старца… или молодца. Равным образом посягнуть на честь обожаемой дочурки… перзамвторсекпред ЦК, если я правильно понял эту их дурацкую систему… так вот посягнуть мог безнаказанно позволить себе разве что Сам. Однако ж по слухам, близким к достоверным, основатель и глава данного балагана к женщинам равнодушен… к мужчинам, мальчикам, а также крупному и среднему рогатому скоту, впрочем, также — аскет он у нас, бережет свою внутреннюю энергию для великих целей. Что же тогда? Любофф? Дочка сановника и гвардейский десятник, это, конечно, мезальянс… но знают ли в Ордене столь сложное французское слово? Вернее, знала ли его любимая и, как непременное следствие, балованная юная дурочка? Сомневаюсь… по крайней мере, она должна, обязана была попытаться разыграть «я хочу–жить–без–него–не могу»… Да и такой ли уж мезальянс? С детьми, по крайней мере, законно признанными, у товарищей иерархов не так, чтобы очень. Искать подходящую кандидатуру вне Храма… до королевских балов, мысленно хихикнул Швейцарец, наш доморощенный феодализм еще недоразвился, пока еще не только потенциальные Золушки, но и мачехи слишком озабочены вопросами повседневного выживания. А это! сержантик, Энрико… не безусый юнец, отмечен, увенчан и так далее — с таким зятьком, если его преданность и впрямь не будет вызывать сомнений, вообще–то можно было бы рассмотреть немало интересных комбинаций. Конечно, любофф и логика — вещи, как показывает жизнь, мало совместимые, но все же… «Ее обучали самые лучшие учителя, — вновь прошелестел в ушах Швейцарца вкрадчивый голос иерарха Дяо. — Особенных же успехов она добилась в кэндо… и математике». Дяо… Дяо не похож на человека, способного пукнуть без пяти минут предварительных расчетов. Кэндо и математика… Швейцарец честно попытался вспомнить все, что ему было известно про японское фехтование. Без агеевской отравы выходило не очень — вспоминалась лишь история об основателе школы Иаи–дзюцы. Впрочем, и пилюля навряд ли сумела бы выцепить из его памяти что–либо существенное. Хорошо. Леший с ним, с кэндо, — что есть фехтование вообще? Дурость, говорил Старик, когда ты, в очередной раз насмотревшись или начитавшись каких–нибудь пиратов–мушкетеров, принимался браво размахивать воображаемым абордажным тесаком а ля нож кухонный. Дурость, повторял он, и немедленно перестань ею маяться — для сверления в мишенях отверстий существуют куда более подходящие предметы, называемые пулями, а ножом тебе еще хлеб резать. Припомнив эту картину, Швейцарец вновь усмехнулся: нож на его поясе, серповидная смерть из лопатки самолетной турбины, для резки хлеба подходил неважно — а вот с неосторожно подставленными шеями дело обстояло строго наоборот. Вспоминаем дальше? Вспоминаем… Реально значение остро заточенных железяк было ничтожно уже в эпоху Наполеона, а то и раньше… Старик прерывается, смачно хрумкает луковым пером… смысла тратить часы обучения на это вроде бы и нет, но с другой стороны… знание хотя бы основ рукопашного и штыкового боя вызывает у бойца пропорциональное увеличение самооценки вкупе со сбалансированным проявлением реалистичного восприятия окружающей опасности. Фехтование — туда же! Когда у бойца боллз накачиваются равномерно с мышцами — это правильно! Так… уже теплее… Лежать на камнях больно… в особенности когда по твоей спине неторопливо прохаживаются два сапога… отнюдь не пустых. Даже в шинковании, лениво цедит Старик, даже в пресловутом шинковании ближнего своего железяками различной степени кривизны и заточенности главное — именно выбор правильной стратегии. Не важно, запомни, не важно — пистолет у тебя в руках, двуручный меч, украдкой подобранный камень, горсть песка или кукиш без масла. Если правильна стратегия — ты победишь! Если же ты умудрился загнать себя в стратегическую жопу… что ж, шанс выкрутиться на тактическом уровне у тебя, возможно, останется. Но! Учти — на каждого выкрутившегося Македонского в науке истории припасено по десятку Ганнибалов, Карлов Двенадцатых, Наполеонов и прочих блестящих тактиков, одержавших кучу блестящих же тактических побед и в итоге блистательно просравших все и вся. Горячо? Пожалуй, что совсем горячо. В черном бархате над его головой начали медленно разворачиваться пастельные полосы. Когда–то, вспомнил Швейцарец, это сияние звалось северным… когда–то… до войны. Анна… Аня–Аннушка добилась в шинковании, тьфу, в фехтовании успехов. Особенных успехов, сказал наш ничего не говорящий впустую иерарх Дяо. И — математика. Аннушка умеет считать, умеет мыслить стратегически… эге, да, похоже, товарищ Дяо чуть ли не открытым текстом намекнул, что Анюта у нас не по годам расчетливая сука, достойная наследница своего высокопролезшего папаши. Если это и в самом деле так, подумал Швейцарец, то бедному десятнику Энрико можно лишь посочувствовать — как и любому другому, кого эта барышня возжелает использовать в качестве подстилки для вытирания сапожек. Так? Так, да не совсем. «В кэндо… и математике». Дяо, Дяо, дятел ты долбаный, почему же ты назвал обе дисциплины. Почему «и»? А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало… И служило в КГБ? Швейцарец вздохнул. Черт, может, я вообще слишком много думаю? Излишне богатое воображение иной раз способно навредить куда хуже, нежели отсутствие этого самого воображения напрочь. Может, на самом деле этот Дяо вовсе не Ришелье с Фишером в одном лице, а обычный перекрасившийся партайгеноссе? И я тут навосстанавливал скелет динозавра по косточкам курицы из позавчерашнего бульона? Устроил мысленную дуэль с ветряной мельницей? Нет. Я был там, я видел эту жирную хитрую тушу. Иерарх Дяо — это очень умная, нет, очень, очень умная сволочь. И я молился, если бы знал, как это делать… молился бы, чтобы он был в этом проклятом замке, когда я… Прекрати! Прекрати и забудь, не смей даже думать об этом — до срока! Швейцарец резко сел. Закрыл глаза. Медленно — очень медленно — досчитал до сотни. Выдохнул. Прислушался. Кровь в висках стучала привычно–размеренно… глупость какая, он что, детектор лжи собрался обманывать, по той забавной стариковской методе… Глупость. Думай, голова, думай, зло приказал он. Папаху куплю, атаманом назовусь. Анна… почему же ты вдруг сорвалась с места и бросилась вместе с этим десятником через всю нынешнюю Ойкумену? Что погнало тебя? Неужели это и в самом деле были четыре слова, которые один из подручных иерарха Бура выкрикнул своему шефу, не обращая внимания на замершую у стены полуразобранную куклу? Принято радио на немецком! Звезды кололи глаза холодными лучиками–льдинками. Швейцарец моргнул, с силой потер виски… задавил начавший было накатывать из глубины зевок. Немецкий — это да, это было сильно. Ладно бы английский либо, скажем, французский — второй основной, если верить книжкам, язык Канады, не представлявшей собой особо важной мишени. Ну или все же испанский. Хотя Латинскую Америку должна была здорово пришибить отрыжка Судного дня — серия потрясших израненную планету «природных» катаклизмов. Старик говорил, что им одних цунами должно было хватить выше крыши — большинство крупных городов там были приморскими… А немцы… по обеим Германиям, что называется, «от души» помолотили тактическим ядерным еще до Апокалипсиса. Плюс океанские воды… откуда, черт побери, там возьмутся уцелевшие? С мощным радиопередатчиком, способным пробиться через электромагнитное безумие нынешней атмосферы. У этого вопроса был и другой ответ, но сейчас Швейцарец сознательно придерживал его — хоть и считал куда более вероятным. Подождет… до встречи со Стариком. Итак, храмовники принимают радиограмму — и меньше чем через две недели Анюта учиняет побег. Не в пустоту, не абы куда — девушка явно имеет перед собой четкую цель… на Западном побережье… или еще дальше? За Волжским морем, в землях, где водятся драконы, как любили писать на старинных картах… то есть мутанты… а может, и не водится там никто, даже тараканы, а есть лишь спекшаяся в шлак почва, все еще сочащаяся невидимым ядом. Старик уверяет, что если американцы сумели запустить хотя бы половину своих баллистических «пташек», то вся европейская территория Советского Союза превратилась бы в сплошное пятно радиации. 300 рентген в час. Физическая смерть всех и всего от Бреста до Урала включительно. Минус правительственные бункеры и те, кто в ракетных шахтах и прочих укрытиях. Впрочем, Старик в этом вопросе пессимист — Судный день отпечатался в его душе куда глубже, чем у прочих… и порой мне кажется, что я знаю — почему. Случайно выцеженная из хаоса мирового эфира радиограмма — и побег. Будем считать, что между этими двумя событиями существует прямая связь, или как? Наверное, все же будем — за неимением иного внятного объяснения. Разумеется, за ними высылают погоню… до ближайшей станции Транссиба. Интересно, подумал Швейцарец, у них и в самом деле нет чего–нибудь, способного настичь уже севших в поезд беглецов, или было решено, что цель не оправдает расхода столь ценного ресурса? Вроде бы в одном из «оккупированных» Орденом районов имелась пара «Ми–8» «на лету»… …и уж всяко можно было предупредить своих агентов по телеграфу — в жизни не поверю, что Храм не успел завести таковых по крайней мере на пять–шесть узловых к западу. А потом иерарх Дяо решает нанять меня. На что же ты рассчитываешь, а, жирный сукин кот? Чего ты ждешь от меня? Выполнения заказа? Нет, в подобную глупость ты не верил и секунды. Тебе наверняка известно, как я «исполнил» парочку подобных заказов — в Колышеве и потом, в Верхнем Ирыме. Ты должен это знать, просто не мог не знать. Что я перебью храмовых охотников и попытаюсь сам настичь Анну и выведать у нее разгадку? Как вариант… но что же он дает лично тебе? Или ты просто воспользовался первым же подходящим поводом, чтобы затащить меня в Храм и показать? Показать, что Храм давно уже готов к первому подвигу Геракла… а после того, как некий охотник за головами вычистит скопившийся навоз, в освободившуюся тронную залу неторопливо прошествует некто «весь в белом»? Допустим… и пока что на этом допущении остановимся. Спать пора. Швейцарец не мог знать, насколько точно у него получилось угадать план иерарха Дяо. * * *