Андрей Уланов - Автоматная баллада. Страница 34

Не знал этого и Шио, которому в отличие от Швейцарца возможность спокойно уснуть в ближайшее время могла обломиться только в мечтах. — Что, доволен? А? Ты — доволен?! — Не совсем, — чуть помедлив, отозвался толстяк. — Парень все же сумел удивить меня. Я не ждал, что его уход будет настолько… эффектным. — Надо же. Великий Дяо и вдруг признает, что чего–то не ждал! — А еще, — словно не слыша возмущенного соратника, задумчиво произнес Дяо, — я не совсем понимаю, для чего ему потребовалась девчонка. Как источник информации она — почти–ноль… — Может, он на нее попросту запал? — буркнул Шио. — Как–никак целую ночь его эта *** ублажала. Может, у ней и впрямь на это дело немереный талант… то–то Бур сейчас раненым топтыгиным ревет!

— Бур вопит потому, что счел кражу девки личным оскорблением, — отмахнулся толстяк. — Сама же по себе она никакой ценности не представляла. Ни для Бура, ни для кого… — …кроме твоего любимого стрелка! — Да, — толстяк, нахмурившись, с очень сосредоточенным видом пощипывал нижнюю губу. — Зачем–то ему она понадобилась. — Б**, да забудь ты об этой девке! — взвизгнул Шио. — О другом думай! Нам дали три недели, чтобы изловить этого проклятущего Черного Охотника! Три недели! Слышишь ты, умник! — Трудно не услышать, — поморщился Дяо. — Своих ушей не жалко, так хоть бы мои поберег. — Ушей?! Мать твою растак, да через три недели ты свои уши будешь жрать, обжаренными в свином сале! И радоваться, что легко отделался! — Посмотрим. — На что! На что, бля, посмотрим?! — Ты притчу про ишака Ходжи Насреддина знаешь? — неожиданно спросил Дяо. — Что?! Про какого, нах, ишака?! Что ты мелешь! — Однажды, — толстяк вновь приступил к ощипыванию собственной губы, — эмир Бухары призвал Ходжу к себе во дворец и спросил его — сможет ли Ходжа научить человеческой речи любимого ишака эмира? Смогу, ответил Насреддин, за десять лет и десять тысяч таньга. Эмир согласился, но пригрозил, что, если через десять лет ишак не заговорит, голова Ходжи украсит собой кол на главной площади Бухары. — Когда же, — с усмешкой продолжил Дяо, — друзья Насреддина спросили, зачем он взялся за это безумное дело, ясно ведь, что ишак не заговорит ни через десять лет, ни через двадцать, ни даже через сто, Ходжа ответил им так: десять лет — это долгий срок. За это время могу умереть я. Может умереть, да продлит аллах его дни, наш сиятельный эмир. И, наконец, может умереть этот ишак. — Ты хочешь сказать… — хрипло прошептал Шио. — Я хочу сказать, — фыркнул толстяк, — когда имеешь дело с нашим новым другом Швейцарцем, то целых три недели — о, это очень, очень долгий срок. Глава 9

Кто–то от водки пьянеет, Кто–то от травки балдеет, Пулеметчик решил, что он летчик, Вот беспредел! Кто–то израненный стонет, Кто–то в болоте тонет, Пулеметчик разбежался по полю И взлетел — Мина…

АЙСМАН

Он ждал патрулей с собаками или кем похуже — бродили неясные слухи, что клановцы, то ли сами, то ли с помощью нескольких пленных болотников, сумели приручить икхаа. Верилось в эти слухи не очень — по мнению Шемяки, мозгов у этих двухметровых ящериц хватало ровно на то, чтобы издавать перед атакой тот самый шипящий звук, из–за которого они заработали свое имя. Заставить же икхаа выполнять какие–то более осмысленные действия… бывают, конечно, на свете чудеса, но чтоб такие… Он опасался патрулей, но дело вышло еще паршивей — вернее, могло бы выйти. Если б Анна не сумела в изменчивом лунном свете разглядеть тоненький паутинный отблеск в паре метров над тропой. Вторая проволока была натянута точно под первой, и вот ее различить в траве было совершенно нереально — не зная, где и что именно высматривать. — Умные мысли есть? Ответа он не ждал, но, к немалому удивлению, получил. — Это детектор, — Энрико напряженно всматривался в заросли справа от тропы. — Давно… до войны еще… на заставе нам лейтенант от нефиг делать целую лекцию прочел. Вот эта, — он качнул головой, — хрень скорее всего среагирует на металл. А то б они после каждой зверюги сюда галопом бы неслись. — Хорош заливать–то, — неуверенно произнес Шемяка. — Откуда у этих клановских долбо*** такой умной штуке взяться? В нее ж небось всякая там электроника нужна, вместе с радио. Лапочки на реле и другие штучки–дрючки…

Скуластый издал хриплый смешок. — Проверим? — Не… так уж и быть, поверю…

Айсман злился. Во–первых, этот поганый детектор здорово путал его планы. Возвращаться назад, искать другую тропу — так можно до рассвета здесь проковыряться. Во–вторых же… во–вторых же, Шемяка понимал, что повел себя глупо: Рик выдал реально дельную мысль. А он принялся возражать, и вовсе не потому, что у самого имелись куда более умные идеи — просто ему не нравится, что, ступив на твердую землю, Энрико с каждой минутой ведет себя все уверенней. — А твой лейтенант не объяснял, случаем, как эти штуковины дурить? — Объяснял. — Ну и? — И ничего! — вмешалась Анна. — Ты–то сам… если б тебе про болота прочли одну–единственную лекцию черт–те сколько лет назад, много б ты наследопытствовал? — Ладно–ладно, — примирительно буркнул Айсман. — Я ж ничего, просто для уточнения… — Он ведь много чего изображать может, — сказал Энрико. — Насчет металла это я так, пальцем в небо. А вдруг это и вовсе какой–нибудь телефон местный. — Ага, — прищурился Сергей. — На двух оголенных проводках. Абонент Скелет–1, в–з–з–з–з, — он махнул рукой, словно крутя воображаемую ручку, — вызывает абонента Берег болота–3. Перестань. Уж настолько–то в этой технике даже я разбираюсь. — Да все что угодно это может быть, — устало вздохнула Анна. — Даже просто два проводка. Взяли и повесили поперек тропы, наблюдательных умников вроде нас отпугивать. — Тогда б уже чего–нибудь яркое соорудили, позаметней! — возразил следопыт. — А то ведь эти проволочки в бессолнечный день фиг ли кто разглядит. Под копыта же смотреть особого желания не возникает. — Я же сказала «наблюдательных»… — На одних наблюдательных полмотка проволоки жирно будет. В городе–то ею не сильно разживешься… вон, трамвайные провода еще Степка–Щука посдирал и вывез на двух грузовиках. — На грузовиках? По болоту? — А в чем вопрос–то? Шлепалки на колеса приделал и поехал себе. Он еще раз глянул на проволоку — тонкая нить едва заметно серебрилась, и отчего–то ему показался насмешливым этот призрачный отблеск. Висит, зараза блескучая, и насмехается… — Сбоку, что ли, обойти попробовать? — Можно… Шемяка понятия не имел, как может быть устроен загадочный зверь «детектор», но здравый смысл упорно нашептывал: большой участок эта штука перекрывать не может. Все ж не прежние времена, когда у охранников всяких там военных объектов типа найденной им с Сашкой в прошлом рейде ракетной шахты, чуть что, пи–пикала лампочка, и сразу становилось ясно — нарушение периметра происходит напротив третьего колпака, У покосившегося столба. А клановцам откуда столько лампочек взять? Одно дело — тропу перекрыть и совсем другое — растянуть эту дуру поперек леса. Да и не шибко–то по лесу на Большом Острове за кем–нибудь погоняешься, заросший джунглями бурелом… разве что на тяжелом танке, да и то не везде. — Попробуем сбоку, — решительно заявил он. — Вы, эта… капюшоны поплотнее натяните, а то свалится сверху какая дрянь. — Зеленые клещи? — А? Нет, здесь своей заразы хватает. «На беличье гнездо бы не нарваться», — запоздало подумал он, осторожно раздвигая Сашкиным стволом лианы. Белки на Большом Острове водились, точно, — по крайней мере, водились раньше, до клановцев, уж хоть одно полезное дело эти уроды могли бы сподобиться совершить — найти и уничтожить гнездовья тварей. Впрочем, будь это гнездо поблизости, во–первых, не было бы тут никакой тропы… или же была, но с костяками через каждые пять шагов — инстинкт территории у белок что надо. Так что нет здесь никакого гнезда… скорее всего… нет, и точка! Соображаловка помогала слабо — Шемяка ощущал, как дрожат от напряжения подхлестнутые нервами мышцы… и уже раза три с трудом сдержался от порыва изрешетить очередью похожий на пушистый столбик силуэт. Разумеется, все три раза силуэт на поверку оказывался простым листом. А в следующий миг из темноты навстречу ему стремительно и абсолютно бесшумно вымахнула змеиная голова — едва ли не с его собственную размером. ВИЛЬ

— Как тебе мой новый нарядик, а? Ну, скажи, на кого я в нем похожа? — На попугая, — спокойно произнес Швейцарец. Полина, кажется, ждала от него подобного ответа. — Умеешь ты, Виль, поднять женщине настроение подходящим комплиментом. Чего–чего, а этого у тебя не отнять. Виль. Она так упорно не хотела называть его Швейцарцем — и добилась–таки своего. Черт с тобой, чертовка, сказал он тогда, под утро, чувствуя, что вот–вот провалится в сладкую пелену забытья, называй меня Вильгельмом Теллем — и заснул, успев напоследок заметить, как с торжествующей улыбкой она кладет свою головку на его плечо. — Если я скажу, — Швейцарец неторопливо подтащил к губам кружку, дунул на пену, — что ты выглядишь, словно Скарлетт, ты ведь меня тем более не поймешь. Хотя этот комплимент будет куда ближе к истине, мысленно закончил он. Думаю — пусть я и не видел ни разу творение Селзника — что девушка, в неполных шестнадцать пославшая к свинячьим чертям родной хлев… со свиньями, девушка, за полтора года прошедшая путь от шлюхи «за койку на ночь» до хозяйки собственного борделя… Да, сказал он сам себе, уверен — она могла б сыграть роль героини романа Митчелл куда лучше любой актрисы. В платье из гардины и чулках из рыболовной сети. — То попугаем, то скарлатиной обзывается… злой! — Полина обиженно взмахнула мундштуком. — Пойти, что ли, в самом деле, донести на тебя… — Кому? — А то ты не знаешь! Виль! Или тебя ну нисколечки не колышет, что за твою небритую рожу храмцы чертову кучу золотых сулят? — Советуешь побриться? — Шутишь… ох, Виль, ну ведь однажды дошутишься ты, ох дошутишься! — Пиво у тебя хорошее, — Швейцарец поставил наполовину опустошенную кружку на столик. — Кстати… почем нынче чертова куча? — Так знала, для кого на леднике держала, — буркнула Полина. — А куча… полсотни монет за твою башку обещают. — Всего–то, — удивленно протянул Швейцарец. — Кукушка–кукушка, а почему так ма? — Кому ма, а кому и всю жизнь горбатиться. — Те, кому всю жизнь горбатиться, — холодно возразил он, — в подобные игры, как правило, не играют. — Как же, как же… вот дождешься, тюкнет лопатой по макушке какой–нибудь ошалевший от навоза мужичок. — Да ладно, Полин, — примирительно произнес Швейцарец. — Убивать меня — занятие крайне невыгодное. Это все знают. — Все знают, да не все понимают. А дураков, которым блеск золотишка моргалы застит, на свете куда больше, чем ты думаешь. — Вообще–то я и так довольно низкого мнения о человечестве. — Тогда какого лешего ты в город сунулся, Виль? — Я шел тихо… — Шел один такой… — Ну ты–то в своих уверена? — В своих — уверена! — Полина, изогнувшись, попыталась поддеть носком туфли зависшее перед ее креслом дымное кольцо. — Они у меня пусть и дурочки поголовно, коль нашим ремеслом занялись, но все ж не настолько. Тем более что четверо из них тебя в деле видели, ну, тогда — и они же остальным с та–акими подробностями пересказали… — Представляю, — кивнул Швейцарец. — Я… Полин, ты только не подумай… — Остынь! — резко скомандовала женщина. — Только вот оправданий твоих мне не хватало. Виль, за один лишь тот раз и я, и все мы тебе до гробовой доски обязаны! А ведь ты и раньше меня… — Какая же ты, — улыбнулся он, — упрямая… — Ну, договаривай! Сучка? Стервоза? — Просто упрямая. Сколько повторять, что ты не обязана мне ничем?! — Да хоть язык до кости сотри! Знаешь, Виль, я ведь раньше, когда молодая была да глупая… — А не древняя старушенция восемнадцати лет от роду… — Девятнадцати! — Без трех месяцев. — Все–то ты помнишь… — Не все, — задумчиво произнес Швейцарец, — но такие вещи, как твой день рождения, стараюсь не забывать. Полина резко отвернулась. На миг замешкавшись, Швейцарец опустил взгляд и притворился, что бело–зелено–красные завитки ковра сейчас интересуют его больше всего на свете. В наступившей тишине ритмичное «тик–так» настенных часов казалось оглушительно грохочущим. «Тик–так, бим–бом…» забавные ходики с голубеньким котенком… …его подарок на ее прошлый день рождения. — Так вот, — две минуты спустя глухо произнесла Полина, — раньше я, бывало, мечтала, как ты однажды появишься на пороге этого дома, весь израненный, окровавленный… и, едва слышно выдохнув «Дошел!», свалишься ко мне на руки. Потом я поумнела… и тут, наконец–то, ты являешься с этой девчонкой! — С ней… — С ней будет все в порядке! По первому разряду! Уж поверь, Виль, Марианна постарается! — Надеюсь. По крайней мере, — улыбнулся он, — насколько я успел разглядеть, платье и серьги Машка подобрала удачнее тебя, Полин. — А больше, — с какой–то странной интонацией осведомилась Полина, — ты ничего не успел… разглядеть? — Нет. А что? — Виль, ты — дурак! Только не обижайся… но ты — дурак! Обижаться Швейцарец не собирался — более того, он честно попытался догадаться, что именно могло вызвать из уст Полины подобную характеристику, но так и не сумел за две минуты родить сколько–нибудь внятной версии по этому поводу. — Вполне допускаю, что так оно и есть, — осторожно согласился он. — И надеюсь лишь, что ты снизойдешь до объяснений… — Виль, ты — дурак! — снова повторила Полина. — Слепой… на оба глаза. Машка любит тебя! Наверное, попытайся Швейцарец выстрелить из Громыхалы дуплетом, он был бы оглушен все же чуть поменьше. — То есть? Это прозвучало глупо, по–детски растерянно… — Влюблена по уши, — Полина вздохнула. — Серьги эти… старинные, крупный жемчуг… знаешь, сколько стоили? Я б их не взяла… ну, по крайней мере, дней пять бы ходила вокруг, облизывалась да прикидывала. — Они ей и в самом деле идут, — тихо сказал Швейцарец. — Сколько… — Нисколько! Я ей вернула… половину, больше дуреха брать не соглашалась. — Я не знал… — А платье это… а чулки?! Ты хоть их заметил?! Настоящие, довоенные… ажурные! Во всем городе от силы пар шесть–семь сыщется, по фамильным сундукам распиханы, на случай свадеб или еще какой торжественности! И все это для тебя… тебя она встречать выскочила! А ты… — Я не знал… — Не знал один такой… а что ты вообще знаешь?! Кроме этих своих патрончиков–пистолетиков? — Полин… но почему? — По кочану. И по кочерыжке. Той, которая у тебя на шее промеж ушей, вся щетиной обросла. Швейцарец решил, что собственные колени интересуют его сейчас еще больше, нежели ковер. Ситуация была дурацкая. Насквозь иррациональная. И при этом требовала какого–то решения. А решения у него не было. Он слышал, как скрипнул пол. Потом дверь. Ступеньки на лестнице. — На, глотни! Полина вернулась минут через шесть, с хрустальным стопариком, до краев наполненным чем–то красно–коричневым. Швейцарец одним коротким движением опорожнил рюмку… задохнулся на миг… скривился и лишь затем обиженно осведомился: — Что это? — Коньяк. Армянский. — Не верю. — Тебе откуда знать… ладно, не начинай. Местная эта выделка, нонешняя. Живет на северной окраине один дедок и гонит этот клопомор эксклюзивными, как ты однажды выразился, партиями. Говорят, на вкус в точности «Арарат», хотя, — задумчиво добавила Полина, — может, и врут. Столько лет прошло… кто там чего упомнит. — Неважно. Еще есть? — Ты что, нажраться решил? — Да. Нет. Черт! — Швейцарец стиснул ладонями виски так, словно хотел уменьшить площадь анфаса минимум вдвое. — Прости… — Надо же… — Полина, опершись локтем на кресло, смотрела на него с видом школьной учительницы математики, любимый отличник которой вдруг запутался в элементарнейшей задаче. — Кто бы мог подумать. Наш Виль, человек без нервов, чьим прозвищем пугают непослушных детей… и не только детей. Живая легенда… и на тебе. — Полин, ты не понимаешь… «И ведь не объяснить, — почти с отчаянием подумал он, — слишком уж многое пришлось бы рассказать. Даже без учета того, что о некоторых вещах рассказывать попросту нельзя. Даже Полине, потому что риск есть всегда, а способность человека переносить боль имеет предел. Старик, Старик… ты научил меня обращаться с… «патрончиками–пистолетиками». Хорошо научил. Я стал одним из лучших… а возможно, и самым лучшим. Ты научил меня и другому… множеству других вещей. Но вот с женщинами у нас вышел досадный пробел в образовании. И кажется, я снова догадываюсь, почему… — Да? А может, я как раз понимаю, Виль? Причем разиков эдак в сто лучше тебя, дурака? — Может, — убито кивнул Швейцарец. — Может, и так. — Ладно, — вздохнула женщина. — Слушай сюда… герой. Девчонка, что ты приволок, сейчас отмокает в ванне. Тебе, к слову, тоже окунуться лишним не будет. — Обзавелась второй ванной? — Нет, бочкой во дворе. — А–а, — протянул Швейцарец. — Помню я эту бочку. Спасибо, конечно, Полин, но я уж лучше потерплю. — Ты–то потерпишь! А другие, кому нужда выпадет рядом с тобой быть? — Не так уж я и благоухаю. — Ухаешь–ухаешь. Это у тебя нос анодировался. — Адаптировался, — механически поправил он. — Что, серьезно? — Ну, — задумчиво глядя на потемневшее зеркало в углу, произнесла Полина, — бывают у нас клиенты и поароматней, но ты–то всегда старался на человека походить. Старался. Чистоплотность тоже вбил в него Старик, точнее, втер жесткой, словно камень, губкой. «Вчера ты не следил за собой, — приговаривал он, — сегодня махнешь рукой на свое оружие, а завтра нечищенный и несмазанный вовремя ствол рассчитается с тобой так, что никакого послезавтра у тебя уже не будет, понял? А если понял, то будь любезен, объясни — ты пенициллин в трусах выращивать собрался или где?» Обычно, впрочем, он сдавал накопившийся в седельной сумке ворох с просьбой отнести ближайшей прачке — платить за скорость и качество было для Швейцарца куда проще, чем самому возиться с водой и мылом. — Сколько дней вы с ней по лесу бродили? Два? — Больше. Полин… мне сейчас и в самом деле не до мытья. — Смотри сам. Я ей туда сыпанула кой–чего… короче, она вылезет и упадет часов на пять. — У нас нет пяти часов. — Значит, на три. Ты дослушай. Одежду и другое всякое, чего надо, я ей подберу сама. Машка ее уложит, спустится… возьмете ключ от дальней комнаты, и эти три часа — ваши! — Да, — после минутной паузы тихо проговорил Швейцарец. — Наверно, именно так и будет пра… — Без «наверно», — отрезала Полина. — Так. Будет. Правильно. Ты понял? — Понял. — Молодец. Теперь сиди и думай, чего будешь делать и, главное, чего будешь говорить, — Полина выпрямилась, — а я пойду Машке помогать. Она умела ходить красиво. Волнующе. И это было не банальное вихляние бедрами, просто эта совсем еще юная, если вдуматься, женщина отлично владела языком тела. Куда лучше, чем многие другие — отростком плоти между челюстями. Вот и сейчас она что–то говорила ему — только Швейцарец никак не мог ее понять, и это было немного грустно и очень обидно. Полина подошла к двери, взялась за массивную бронзовую ручку, нажала… обернулась к нему. — Да, еще… я прочла этого француза… ну, которого ты помянул в том году. Антуан–Сент–чего–то–там. И… Виль, ты и в самом деле веришь в это? Что мы в ответе за тех, кого приручили? Он ответил далеко не сразу. Сначала встал, подошел к окну… уперся лбом в твердую прохладу ставен. — Я иногда верю в очень странные вещи. САШКА