Юрий Брайдер - Особый отдел и пепел ковчега Страница 33

С этим суждением не согласился Цимбаларь.

— Не вижу никакой связи! — заявил он. — Достоевскому, например, по жизни фатально не везло. Смертный приговор, каторга, солдатчина, эпилепсия, мнительность, постоянные долги, пагубная страсть к азартным играм. Тем не менее его печатали, печатают и, надеюсь, будут печатать в дальнейшем.

— Да хватит вам чепуху молоть! — с чувством произнёс Кондаков. — Главное, что мы наконец-то напали на верный след. И благодарить за это нужно исключительно Людмилу Савельевну, ведь правильный выбор в своё время сделала именно она.

— А разве мы её не благодарим? — делано удивился Ваня. — Только этим и занимаемся. Между прочим, я ей сегодня даже розу хотел подарить. И подарил бы, найдись в моём кармане чуть больше денег! Но, оказавшись перед дилеммой — или роза, или кружка пива, — я, естественно, выбрал второе.

— Кто бы в этом сомневался, — вздохнула Людочка.

— Не пора ли нам заняться делом, — глянув на часы, напомнил Кондаков. — Теперь, когда истинный владелец бетила известен, расследование должно пойти как по маслу. Хотя побегать ещё придётся. Ваня, как всегда, возьмёт на себя окрестную шпану. Я займусь ближайшими родственниками. Сашка посетит Союз писателей. Людмила Савельевна останется в стратегическом резерве.

— Надоело мне уже в кабинете чахнуть! — запротестовала девушка. — Давайте я подключусь к опросу коллег Уздечкина. Авось познакомлюсь с каким-нибудь обеспеченным и холостым писателем.

— Тебе же ясно сказано: быть в резерве, — отрезал Цимбаларь. — Займись пока изучением творчества Уздечкина. Недаром Маяковский говорил, что вся биография поэта заключается в его стихах.

Очень скоро выяснилось, что Союз советских писателей распался вместе с великой страной, которую он так усердно воспевал в поэзии, прозе и драматургии. Теперь только на территории России существовало не меньше дюжины писательских объединений (нередко враждебных друг другу), начиная с авторитетного ПЕН-центра и кончая сомнительным «Вавилонским братством молодых сочинителей».

Ознакомившись с их программами, представленными в Интернете, Цимбаларь пришёл к выводу, что литераторы, близкие Уздечкину по духу, скорее всего примкнули к Собору российской словесности, стоявшему на позициях почвенности и патриотизма. Это предположение подтверждалось и тем фактом, что средний возраст членов собора приближался к семидесяти годам.

Прекрасно понимая, что настоящие писатели, с головой погружённые в творческий процесс, чураются всяких пустопорожних сборищ, а в стадо сбиваются главным образом бездарные горлопаны, привыкшие брать не умением, но числом, Цимбаларь тем не менее позвонил в секретариат собора. К вящей его радости, об Уздечкине там отзывались с большим пиететом.

Вежливо пояснив, что одно западное издательство заказало цикл статей под условным названием «Портреты поэтов без елея и дегтя», Цимбаларь попросил свести его с кем-нибудь из литераторов, хорошо знавших покойного Алексея Алексеевича.

Оказалось, что мэтр советской поэзии друзей не заводил принципиально, подозревая их в корысти и лицемерии, однако ближе всех к нему был литературовед Шишмарёв, благополучно здравствующий и поныне. Он не только имел доступ в квартиру Уздечкина, но и оказывал ему много неоценимых услуг — сопровождал на охоту, помогал отвечать на письма благодарных читателей, поддерживал порядок в архиве.

Сделав ещё серию звонков, Цимбаларь выяснил адрес Шишмарёва, а затем договорился с ним о небольшом интервью.

Встреча состоялась в кафе «Малина», которое посещали в основном криминальные деляги средней руки и где цены можно было считать приемлемыми (Цимбаларь небезосновательно полагал, что все расходы лягут на него).

Шишмарёв, весьма представительный пожилой человек, чем-то похожий на знаменитого физиолога Павлова, первым делом ознакомился с запаянным в пластик удостоверением, где на двух языках — русском и английском — сообщалось, что податель сего является литературным обозревателем журнала «Куул».

— Никогда о таком не слыхал, — сказал Шишмарёв. — Наверное, бульварное чтиво?

— Нет, весьма респектабельное издание, — пояснил Цимбаларь, этот самый «Куул» и в глаза не видевший. — Выходит в двадцати странах мира. Русской версии скоро исполнится год.

— И хорошо там платят?

— По-разному, — туманно ответил Цимбаларь.

— Я могу рассчитывать на вознаграждение? — выказывая похвальные деловые качества, поинтересовался Шишмарёв.

— После выхода статьи вы получите процент от гонорара, — с лёгким сердцем соврал Цимбаларь. — Но скажу откровенно, моих работодателей интересует не столько творчество, сколько личная жизнь поэтов. А если точнее — малоизвестные сенсационные истории, которыми так богата биография любой неординарной личности.

— Короче, вам нужны жареные факты? — уточнил Шишмарёв, не по годам понятливый и цепкий.

— Нет-нет! Вы неправильно меня поняли. Поясняю на примере того же Уздечкина. В своё время он считался бесспорным корифеем советской поэзии. Но маятник критических оценок, некогда исключительно комплиментарных, теперь качнулся в обратную сторону. Ему всякое лыко ставят в строку — и огромные тиражи, и якобы незаслуженные премии, и функционерство в Союзе писателей, и преданность идеям так называемого социалистического реализма... Однако я сомневаюсь, что Уздечкин был таким уж твердолобым ретроградом. Неужели сквозь маску обласканного властью стихотворца никогда не прорывались истинные человеческие чувства? Ведь что-то в советской действительности его, наверное, возмущало! Ведь он помогал кому-то из опальных коллег!

— Стало быть, вас интересуют положительные примеры?

— Я бы сказал иначе: всякие. Рисовать представителей минувшей эпохи в одних только чёрных красках сейчас как-то не принято.

— Понимаю, — кивнул Шишмарёв. — Плюрализм нас заел вкупе с политкорректностью... Но уж если речь зашла об Уздечкине, мы имеем тот редкий случай, когда иная краска, кроме чёрной, для его портрета не годится. Это был законченный подлец, стоявший как бы вне морали... Даже Сурков, много сделавший для травли Ахматовой и Пастернака, в глубине души сочувствовал им, чему есть свои доказательства... А Уздечкин, подспудно понимая свою полнейшую бездарность, ненавидел всех поэтов подряд, включая давно умерших. Это говорю вам я, человек, знавший его на протяжении более двадцати лет.

— Следовательно, вы познакомились с ним где-то в начале шестидесятых? — осведомился Цимбаларь.

— Познакомились — сильно сказано. — Ироническая усмешка тронула губы Шишмарёва. — Я был начинающим литературоведом, а он маститым поэтом и главным редактором журнала, куда меня направили по распределению. Дистанция, как говорится, огромного размера... С той поры он использовал меня исключительно на побегушках, превратив в безответного, а главное, бесплатного лакея. Сейчас в этом стыдно признаться, но пора назвать вещи своими именами.

— И всё же непонятно, как могли пользоваться успехом столь незрелые стихи?

— В те времена они таковыми не казались. Были поэты и похуже Уздечкина... Конечно, в плане литературном он ноль без палочки. Но всё его графоманское творчество словно броня какая-то защищала. Любая пошлость, любая банальность проходили на ура. Многие тонкие знатоки поэзии, в порядочности которых сомневаться не приходится, ценили Уздечкина. Вот в чём загадка!

— Я просто заинтригован. — Цимбаларь отодвинул в сторону чашечку с остывшим кофе. — Скажите, а эта броня, о которой вы говорили... Она защищала только творчество Уздечкина? Или его самого тоже?

— Нет, в повседневной жизни он как раз-таки был неудачником. Прямо горе луковое! В семье постоянный разлад. Дети непутёвые. Жена стерва. К пятидесяти годам, когда мы встретились, Уздечкин успел нажить себе целый букет болезней. С охоты почти всегда возвращался пустой, даже если дичь сама шла на мушку... Но стихи компенсировали всю его личную несостоятельность, давая и деньги, и славу, и покровительство сильных мира сего.

— А как насчёт внуков? — поинтересовался Цимбаларь. — Иногда они бывают настоящей отрадой для стариков.

— Какие там внуки! Уздечкин женился довольно поздно, уже в преклонном возрасте. Ему и с детьми горя хватило. — На лице Шишмарёва появилось скорбное выражение. — Слава богу, что вы их не видели...

— Время как-то влияло на его плодовитость? Ведь даже Пушкин в конце жизни столкнулся с творческим кризисом... Уздечкин с годами не исписался, не утратил интереса к сочинительству?

— Насколько мне известно, он писал до последних дней, и всё, что выходило из-под его пера, шло нарасхват.

— Как он умер?

— Глупо. Выпил лишнего, что с ним порой случалось, и захлебнулся рвотными массами.

— Простите за деликатный вопрос: вам приходилось бывать с Уздечкиным в бане?