Двойной генерал (СИ) - "Wolf" Страница 34

— Утверждают, что не всё отдали, — Молотов продолжает наседать.

— Фотопулемёты не отдали, я говорил, это улики. Всё остальное просто не нашли. В Белоруссии большая часть территории — болото. Что-то утонуло.

— Авиационный пулемёт тоже?

— Пулемёт у них интересный, — заулыбался я и резко смыл улыбку, — да, тоже утонул.

— Покажешь потом? — пенсне Лаврентия блестит любопытством.

— Ну, как-нибудь потом… когда найдём…

Кто-то за столом издаёт смешок. Сталин хлопает ладонью по столу.

— Прэкратить смэх! Товарищ Павлов! Провэдите разъяснительную работу срэди лётчиков. А пока вам выговор, как командующему округом. С занэсением.

— Есть выговор, товарищ Сталин! — бодро вскакиваю я и тут же сажусь. Есть повод если не для радости, то для вздоха облегчения. Легко отделался. И понимаю, зачем выговор. Немцам надо бросить хоть какую-то кость. А ещё у меня появились идеи насчёт пресечения этих авиапровокаций.

— Вы мне собранные материалы передайте, пожалуйста, — вот и у Молотова обвинительные нотки из голоса куда-то исчезают.

— Присылайте ваших людей и забирайте, что хотите. Мои могут что-то забыть, лётчиков можете опросить ещё раз, — первое правило начальника: стараться всё свалить на других при малейшей возможности, иначе так загрузят, что не вздохнёшь. И Молотов тоже это знает.

— Вы пришлите, а там видно будет.

На этом всё и заканчивается. Сталину вовсе не улыбается снова слышать жалобы от других округов. Видел я сочувственные взгляды коллег, командующих приграничными округами. И Сталин тоже видел.

29 марта, суббота, время 21:20.

Москва, Кремль, кабинет Берии.

В первый раз обратил внимание, что у Лаврентия в кабинете портрет Сталина висит, а не Дзержинского. Наверное, так правильнее, чего ему портрет предшественника держать. Хотя чего это я? Когда появилась традиция у милицейских чинов вешать на стену портрет Железного Феликса, я понятия не имею. До войны, может, и не было нигде такого обычая.

Кабинет заливает светом люстра, Лаврентий задёргивает тяжёлые шторы, которые уже не могут остановить солнечные лучи по причине их отсутствия.

— Не скажу, что Коба на тебя сильно злится, но пару неприятных минут ты ему доставил, — Лаврентий садится за своё место, я почти опережаю его приглашающий жест и с удовольствием сажусь в удобное кресло напротив. У него всего два таких.

— Полагаю, это мелочи, Лаврентий. Неизбежные. Когда немцы раздолбят аэродромы моих соседей в хлам, а мои останутся целыми, товарищ Сталин по-другому вспомнит мои игры с немецкими лётчиками, — вальяжно произношу я, закинув ногу на ногу.

— Что?! — Берия замирает, пенсне блестит на меня по-змеиному.

— Лаврентий, у тебя перекусить не найдётся, а то время завтракать, а мы ещё не ужинали, — покачиваю ногой, наслаждаясь удобством мебели. Это у него для своих, особо приближённых, креслица, — соображаю я.

— Что ты сказал?! — мою просьбу, впрочем, не оставляет без внимания, вызывает секретаршу и загружает её коротким жестом и указанием «сообразить по-быстрому».

Вкусненький подносик секретарша приносит. Пару консерв, для военных самое то, горочка хлеба, сыр с колбасой и самое большое украшение — небольшой, грамм на двести графинчик с янтарной жидкостью. Жидкий янтарь частично перемещается в две витиеватые стопочки.

— Значит, ты считаешь, что немцы нападут в этом году? — формулирует всё-таки вопрос с требуемой чёткостью Берия и ставит опустошённую стопку. Я налегаю на бутерброды и консервированную рыбку.

— Считаю, что вероятность этого очень высока, — с Лаврентием можно беседовать спокойно, чувствую, что можно.

— Сталин думает иначе, — тон его сух.

— У Сталина острый ум, почему бы ему о чём-то не подумать? — мой риторический вопрос, как приправа к сложному бутерброду, который я сочиняю из сыра и тунца. В моём времени я такого не ел.

— Только ведь нам тоже никто не запрещает пораскинуть умишком, — ха-а-а-а-п! Вкуснотища! От капли коньяка аппетит встал на дыбы. Мне сейчас и пшёнка несолёная влезет, а уж такое…

— И что надумал? Своим умишком? — сухость из его тона исчезает. Наливает под моим одобрительным взглядом ещё.

— За Вождя! Первый, будем считать, за Родину был, — объясняю очерёдность. Думаю, что даже сам Сталин не обидится, если узнает.

— Надумал я вот что. Резон в том, что Германия не готова вести войну зимой, есть. Но это не единственное обстоятельство.

Прерываюсь на очередной бутерброд.

— Не готова зимой, значит, нападёт этим летом? Так ты думаешь? — подталкивает Берия.

— Если б только это, то может этим летом, может следующим. Но Гитлер тоже не дурак и понимает, что через год он может столкнуться с совсем другой армией. Перевооружение-то идёт полным ходом.

— Он тоже перевооружиться может.

Досадливо отмахиваюсь.

— Лаврентий, ты же взрослый и большой мальчик, должен всё понимать сам. Поставь себя на место Гитлера. Он говорит, что его войска у наших границ для отвлечения Англии. А на самом деле готовится напасть на неё. Ага, конечно. Вот я представляю себе эту картинку. К Англии идёт транспорт с дивизией на борту. Пара бомб или торпед и вся дивизия буль-буль, на дно Ла-Манша. Английский флот как бы не сильнее германского. Попытка немецкого десанта — подарок небес, когда всего одной бомбёжкой можно отправить десятки тысяч солдат на корм рыбам.

Хватит! Меня очередной бутерброд ждёт. Берия опять плещет коньяк.

— И вот Гитлер нападает на Англию, захватывает плацдарм, немецкие солдаты героически сражаются, пока Ройял Эйр Форс топит их транспорты с подкреплением и припасами. Сухопутная армия скапливается на побережье в портах, ожидая очереди на игру в русскую рулетку. А в это время на восточной границе стоит сотня наших до зубов вооружённых дивизий. Причем Великобритания с истерической настойчивостью призывает СССР вмешаться, обещая при этом золотые горы.

С удовольствием поедаю бутерброд, на этот раз с тушёнкой. Берия терпит паузу, слушает меня с напряжённым вниманием. А что слушать? Я почти всё сказал.

— Ну, и как ты думаешь, что он сделает? Про Англию он уже знает, что она особо нам помогать не будет. Возможно, надеется, что просто не успеет.

— Неужто ты думаешь, что он надеется за лето нас победить? — напряжённый тон у Берии, очень напряжённый.

— Но он же не собирается до Владивостока нас завоёвывать. Тут трёх лет не хватит, не то что лета. А вот оккупировать Прибалтику, Белоруссию, Украину — в этом он уверен. Потом европейскую Россию, взять обе столицы до зимы и дело в шляпе.

— Ты что же думаешь, он действительно сможет так сделать? — Берия шипит по-змеиному, пенсне блестит на меня почти с ненавистью. Обожаю этого парня, так за Россию болеет.

— Лаврентий! — слегка машу пальцем, — не забывай. Мы сейчас командно-штабные учения проводим и думаем за противника. Гитлер так МОЖЕТ думать. И если он так думает, то соображение Сталина про зимнюю войну теряет силу. И ждать следующего года ему нельзя. Потеря темпа.

Берия посмотрел на меня остро, встаёт и отходит к окну. Задумался грузинский мальчик. Или кто он по национальности? Абхаз? У-ф-ф-ф! Вроде заморил червячка и как раз кончается всё. А Лаврентий почти и не ел ничего.

— Давай теперь подумаем за нас, — не оборачиваясь, каким-то низким голосом предлагает Берия.

Давай, мне что, жалко что ли. Согласно машу рукой, и каким-то образом он мой жест видит. Это как? Вот ведь телепат!

— Сколько твой округ продержится, если немцы нападут? — всё так же смотрит в окно. Приходится разговаривать со спиной.

— Если нападут завтра, то кое-что я сделать успел… нет, глядский потрох! Ни хрена я не успел! — не удерживаю досаду в себе.

— Сколько?!

— Через две с половиной недели они войдут в Минск, — мрачно и честно отвечаю я, — вернее, в его развалины.

— А-а-а…щени дэда!

Этих ругательств я не знаю, надо запомнить. Хорошо ему, оба языка, как родные. В два раза больше крепких выражений можно выучить.