Андрей Гребенщиков - Ниже ада Страница 36

— Все они тут ненасытные и совсем не светлые. Прорвемся, дозорный! Нет у нас с тобой другого выхода…

— Ты что-нибудь слышишь? — спустя какое-то время обратился Живчик к Ивану.

Тот обреченно пожал плечами:

— Не переставая, постоянно. Даже во сне.

Костя недоуменно хмыкнул и, оставив друга в покое, приложился ухом к бетонному полу. Ему чудился шелестящий, отрывистый звук, доносящийся оттуда-то из глубины туннелей.

«Может, подземная река?» — попытался успокоить себя он. Получилось не очень убедительно. Шум то нарастал, приближаясь, то надолго смолкал, но обязательно появлялся вновь. Последние полчаса Живчик не выпускал из напряженных рук свой верный, успокаивающий и придающий сил АК, но, вопреки обыкновению, помогало это слабо: страх неизвестности вчистую переигрывал холодную и расчетливую веру в непогрешимость всесильного оружия.

После продолжительной и довольно крутой дуги туннель вывел друзей на абсолютно прямой участок пути — мощный фонарик Живчика никак не мог нащупать противоположного конца коридора, и это немного успокаивало — значит, неведомый враг не сможет подкрасться незамеченным или выскочить из-за поворота. В это время Иван что-то отрывисто прошептал, испугав и без того шарахающегося от каждого звука Костю.

— Ч-что? Что ты сказал?

Мальгин одними губами произнес:

— Уроборос.

Живчик, разозлившись на несущего невнятности товарища, хотел было переспросить, как темнота вдалеке пришла в движение, и послышался знакомый пугающий шелест. А Иван больше не шептал, он кричал, без устали повторяя:

— Уроборос! Уроборос! Уроборос!

Федотов тоже орал, в отчаянье, пытаясь вырвать свою руку из насмерть сжавшейся кисти друга. Живчик значительно превосходил Ивана в силе и физической подготовке, но сейчас именно худосочный, никогда не отличавшийся особенной статью и мощью мальчишка тащил его за собой, увлекая навстречу взбесившейся, ожившей тьме.

— Уроборос! Уроборос! Уроборос!

— Давайте-ка, други, выпьем трофейного коньячку. Как раз для такого случая берег. — Генрих Станиславович с видом радушного хозяина наполнил три хрустальных рюмочки резко пахнущей жидкостью.

До сих пор пребывающий в прострации Гринько покорно принял подношение и механическим движением опрокинул драгоценный алкоголь себе в горло.

— Молодца! — похвалил Вольф. — Даже не поморщился. Но ты все равно закуси, закуси. Лимончика, к сожалению, сохранить не удалось, но вот шоколадку для хорошего человека не пожалею.

Валентин Пантелеевич с осуждением смотрел на седого генерала. Давным-давно он учил прямолинейного и не лезущего за словом в карман офицера искусству дипломатии, в том числе технике «плохой-хороший». Правда эта ролевая разводка была рассчитана на двух человек, а его бывший ученик умудрялся соединить оба сценария в себе одном — когда успешно, а когда и топорно, как произошло с беднягой Славиком. С другой стороны, Гринько уже потихоньку приходил в себя и даже смотрел на своего мучителя без откровенной ненависти и желания немедленно растерзать на кусочки. Значит, перспективному, но пока не сильно искушенному во взрослых игрищах подопечному Терентьева достаточно и такой грубой халтуры. «Над мальчишкой еще работать и работать…»

Вольф, разгадав мысли престарелого наставника, виновато улыбнулся ему. Мол, «Извини, Пантелеич, но зачем тратить лишние силы, если и так вполне сгодится?», и тут же озорно подмигнул: «Не переживай, научим твоего сосунка уму-разуму».

Валентин Пантелеевич демонстративно проигнорировал пантомиму и с кислой физиономией пригубил свою порцию коньяка.

— Ты кушай, кушай шоколадку, Славик, — ворковал над юношей отчаянно веселящийся Генрих. — Мозгам, особенно молодым и не замшелым, оно очень даже потребно. Кушай, и зла на меня, старика, не держи. Каюсь, погорячился… Сейчас еще по одной выпьем, за дружбу и мир между поколениями, а потом беги в архив, там в спецхран с Ботаники как раз доставили личные бумаги коменданта Федотова. Надеюсь, нужные ответы в них найдутся. А вечером заходи без всяких стеснений ко мне: найденное обсудим, обнаруженное посмотрим, ну и выпьем опять-таки.

Гринько предпочел надолго не задерживаться, торопливо, без видимого удовольствия сжевал крохотную плитку настоящего «доисторического» шоколада и, вежливо попрощавшись, стремительно выскочил из кабинета.

Оставшись наедине, Вольф немедленно отбросил показное веселье и с задумчивым видом уселся напротив Терентьева:

— Придется идти ва-банк.

— Генрих, зачем ты тащишь мальчишку на поверхность? От него там не будет никакого проку, одна обуза.

Генерал скрестил руки на груди:

— Время… Время поджимает страшно… Мы больше не можем ждать: сегодня я встречаюсь с Красновым. Вернее, это он желает со мной встретиться. О чем разговор, не знаю. Но предположения — нехорошие. Может попросить подвинуться.

— А что с первой твоей группой, вышли они на связь?

Вольф нахмурился и отрицательно мотнул седой головой:

— Пока тишь, да гладь, да Божья благодать… Не знаю я, что с ними. Поэтому Гринько к западным станциям и отправляю… Если сейчас начнется… Кого я против Краснова выставлю? Ростика? Тебя? Славика твоего?

— А кого ты сейчас посылаешь на смерть? Бабий отряд амазонок? Я, конечно, видел «Никиту» в действии, она молодец, боевая девка, но всего лишь девка! И не забывай, остальные далеко не так хороши. Еще и Славика похоронить хочешь.

— Валентин, — казалось, Вольф спокойно воспринял критику и поток обвинений, но внимательный наблюдатель мог заметить вздувшуюся венку, бешено пульсирующую на виске, и недобрый прищур пристально уставившихся на собеседника глаз, — скоро грянет буря. Я чувствую. Краснов готовит мне на замену эту холеную сволочь, Маркуса. На две захваченные станции посадит татарина. Подтянет еще силы — и Екатеринбург в его руках. Если мы до западных станций не доберемся первыми, через неделю он их известит, что я скончался от инфаркта, и приберет их к своим рукам без единого выстрела. И все. Все, понимаешь?!

— А если нет за Щорсой никого? Если нет никаких западных союзников? — покачал головой Валентин.

— Должны быть. А если нет… — Вольф пожевал. — Тогда, Валентин, нам с тобой лучше самим повеситься.

— Ванька, отпусти, придурок! Чего ты творишь, сумасшедший?!

Казалось, они ускоряются с каждым шагом, летя навстречу смерти. И Живчик по-прежнему не мог сопротивляться безумному стремлению своего товарища, влекущего их на заклание неизбежно приближающейся тьме, что клубилась и извивалась в лучах бешено скачущего фонарика, закрепленного на автомате Кости. С каждым метром, с каждым мгновением она сгущалась, обретая форму, становясь осязаемой… Когда до нее оставалось не более тридцати шагов, стали видны огромные поблескивающие в отсветах глаза и широко раскрытая пасть, из которой смертельным жалом торчал раздвоенный язык.

«Уроборос — вечный змей! — Понимание пришло и вырвалось оглушительным, невозможным воплем ужаса, что разъял уста Живчика. — Гигантская мифологическая рептилия, пожирающая…» Но память подернулось пеленой отчаяния, сокрыв от Кости подробности древней сказки. От страха, сокрушающего, испепеляющего чувства, которому покорны все разумные существа на несчастной планете Земля, у Кости подкосились ноги, он запнулся на ровном месте и упал. Однако Мальгин словно не заметил падения друга — нисколько не сбавляя темпа и волоча захлебывающегося криком Живчика по полу туннеля, дозорный изо всех сил рвался вперед.

Время прервало свой бег и застыло, явив готовящемуся к смерти Федотову поразительную, наполненную сокрушительным ужасом картину: посреди широкого туннеля застыла голова гигантского гада. Пасть его была так широко разинута, что полностью скрывала глаза и тело чудовища, зато огромные клыки с прозрачными, поблескивающими в свете фонаря каплями яда на концах, его тонкий, длинный и острый язык виднелись до отвращения ясно.

Когда стремительно сокращающееся расстояние до монстра превратилось в жалкую полудюжину метров, этот смертоносный язык с молниеносной скоростью ударил по людям, рассекая воздух, подобно бичу.

Костя хотел заорать, но подавился криком, хотел кинуть в небо, сокрытое многометровой твердью земли, прощальную молитву, но не успел — время вновь сорвалось с цепи и, наверстывая упущенное, бросилось вскачь.

Вольф рывком вскрыл упаковку с обезболивающим и торопливо извлек спасительную таблетку. Голова трещала, и неотступная мигрень каждую секунду могла заявиться с незваным визитом.

Разговор с Красновым, мягко говоря, не получился. Короткий, не дольше пяти минут, раздраженный диалог быстро перерос в поток обвинений в адрес спасенных и лично их главы — в трусости, невыполнении прямых обязанностей и даже вредительстве. И генерал не сдержался, в крайне ультимативной форме предложив буйному «варягу» скатать гербовую бумажку с чрезвычайными полномочиями в трубочку и спрятать у себя в самой глубокой и непроглядной сокровенности, после чего валить, откуда пришел. Словом, и без того изначально пошедшая не так, как планировалось, беседа мгновенно вышла из-под контроля, а уж ее феерический финал… «Не стоило, конечно, бить этого напыщенного козла, но как же приятно сейчас ноют соскучившиеся по хорошему мордобою кулаки…»