Иар Эльтеррус - Иная терра Страница 38

Серебристый двухместный флаер с черной аэрографией, взятый в прокат, гостеприимно дожидается за дверью ресторана. Мягкие сиденья, обтянутые безумно дорогой натуральной кожей принимают в свои объятия. Ей, опоенной и одурманенной, не терпится получить желаемое, но кавалер предлагает сперва выпить еще, и она соглашается — боится протрезветь, боится, что это волшебное состояние исчезнет. Вино, предусмотрительно спрятанное в бардачке, плещется в прихваченные из ресторана бокалы. Катеньке кажется, что ее прекрасный спутник мальчишески пошутил, элегантно украв бокалы под полой пиджака — на самом деле Коста вложил в счет дополнительную купюру, которой бы хватило и на дюжину таких бокалов.

Естественно, в пробке, перекрывающей горлышко бутылки, не видно микроскопического прокола.

Вино янтарным каскадом плещется в хрусталь, она осушает бокал залпом — сейчас не до смакования вкуса, желаемое слишком близко, чтобы отвлекаться на тонкий букет.

От жарких, полных вожделения поцелуев не увернуться — только если оттолкнуть, но это будет неправильной тактикой. И Коста сжимает кулаки до боли, проклиная собственную неосторожность, но терпит — сейчас начнет действовать второй препарат, начинка бутылки.

Препарат действует минут через пять, к тому времени крылатый уже лишен пиджака, а рубашка расстегнута до пупка. Но Катя вдруг обмякает, медленно сползая на второе сиденье.

Теперь можно и губу прикусить, и ногти в ладони вонзить. Жаль, большего себе нельзя позволить.

Все будет. Потом. Только сделать все, что необходимо, и отвезти бедняжку домой — а потом можно… Но сперва дело.

Он осторожно поворачивает ее к себе, поддерживая ладонью под затылок.

— Как тебя зовут? — сперва простые вопросы.

— Екатерина Антоновна Годзальская.

— Где ты учишься?

— В Высшем Институте Петербурга.

— У тебя есть родители?

— Да.

— Ты сегодня была на занятиях?

— Да.

— А чем занималась после занятий?

— Встречалась с Кречетом.

— Кто такой Кречет?

— Куратор моего проекта.

— В тайной студенческой организации?

— Да.

— Как называется организация?

— «Виктория».

— Кто ее возглавляет?

— Велес.

— Какое его настоящее имя?

Вопросы сыпались один за другим. Катенька оказалась кладезем ценнейшей информации. Спустя примерно полчаса Коста знал о «Виктории» почти все, начиная от точного списка ее членов — к слову сказать, на тридцать имен отличающегося от списка, предоставленного Покорным слугой, и заканчивая их целями, как глобальными, так и локальными. Подробности о большинстве проектов Кате были не известны, но это не столь существенная деталь.

— Куда тебя отвезти?

— Большая Пушкарская, дом восемь… — прошептала обессиленная жертва.

— Хорошо. А теперь — спи.

Серебристый флаер долетел до Петроградки буквально за десять минут. Узнав номер квартиры и добыв из сумочки Кати ключи, Коста поднял девушку на руки.

С дверью пришлось повозиться минут пять. К счастью, студентка жила одна. Попав в квартиру, крылатый сразу же направился в спальню. Осторожно уложил свою ношу на постель, вернулся к двери — не оставлять же ее нараспашку? Запер изнутри все замки, бросил ключи на тумбочку, и вернулся в комнату. Катя распростерлась на кровати, раскинула руки, глаза ее были закрыты.

Он приблизился, наклонился. Прислушался к неровному дыханию. Бережно коснулся щеки — не отреагировала. Спит… что ж, оно и к лучшему, не придется создавать и без того измученному сегодняшним днем организму лишних потрясений.

— Спи, малышка. И прости меня, — беззвучно вымолвил Коста.

Подошел к окну — закрыто. Подоконник с наружной стороны широкий, хорошо. Крылатый распахнул створки, вскочил на подоконник и раскрыл крылья — глубокой ночью увидеть его было некому, а летать на бесплотных крыльях невозможно. Конечно, можно просто спрыгнуть, переломы срослись бы минут за пять, но зачем?

— Не уходи!

Вздрогнув, Коста обернулся.

Катя сидела на кровати и с мольбой смотрела на него. Она видела, не могла не видеть его нечеловеческую природу — и просила остаться.

Бешеный каскад мыслей пронесся в голове с пугающей скоростью.

«Почему она проснулась? Я не мог ее разбудить. Один шаг, и я внизу. Она не вспомнит, подумает — приснилось. Зачем она проснулась? Зачем она просит остаться? Я больше никогда не должен ее видеть. Она меня видела. Она видела крылья».

И заключительным, пугающим аккордом — «Меня никто и никогда не должен видеть таким».

— Ты ангел? — тихо спросила Катенька, пока Коста замер на подоконнике заледеневшей статуей.

Крылатый вздрогнул.

— Нет. Я демон возмездия, — неожиданно сорвалось с пересохших губ.

Девушка покачала головой.

— Неправда. Иди сюда.

— Нельзя, — последние ее слова почему-то подействовали отрезвляюще, он выпрямился, и шагнул вперед…

— Не оставляй меня! — отчаянно, словно перед смертью, вскрикнула она и бросилась к окну.

Бритвенно-острая кромка пера легко пронзила податливую плоть. Кате не повезло — в этот момент Коста взмахнул крылом, и глубокий, но узкий порез превратился в широкую, кровоточащую рану.

Ее крик заставил его, уже взлетевшего, обернуться.

Тонкая девичья фигурка в легком светлом платье, на котором яростно и страшно выделяются следы крови.

«Будь я проклят!» — шипит крылатый, выворачивая крыло и тут же приземляясь на подоконник.

Подхватить на руки, уложить на кровать. Она не кричит, только тихонько стонет. Коротко коснуться точки на шее — несколько минут будет без сознания. В рану льется чистая, почти ощутимая и видимая глазом энергия. Завтра Коста не сможет даже встать — но это будет завтра.

«Больше никогда. Ни в коем случае. Ни при каких обстоятельствах. Не приближаться к женщинам. Только для воздаяния, если потребуется. И никак иначе».

Мысленные установки похоронным звоном большого колокола отдаются в голове. Энергия с пугающей скоростью покидает его тело, но и рана на глазах закрывается.

Когда не остается даже следа, Коста ювелирным движением срезает с Кати перепачканное в крови платье и белье. Осторожно стирает с кожи кровь — никаких следов не должно остаться. Обнаженную, заворачивает ее в одеяло, и замирает, склонившись к нежному лицу — всего на секунду. Один раз. Можно просто поверить, что он имеет право на самую крохотную толику тепла. Один раз. Только поверить, не больше.

«Все. Пора уходить».

Он выпрямляется…

…гибкие руки выскальзывают из под одеяла, большие серые глаза смотрят с тенью обиды.

— Я тебя не отпущу.

Теплые, ласковые губы накрывают его рот…

И первый раз за многие, многие годы Коста проигрывает себе. Он запрещает себе помнить о том, что нельзя, о том, что он не имеет права, о том, кто он, и зачем. Он просто поддается на поцелуй, отвечает, его руки сильно, но не причиняя боли, обхватывают светлые точеные плечи.

Вселенная кружится водоворотом звезд. Ни единого слова, ни единой мысли — просто порыв, притяжение двух сердец. Только на эту ночь.

На мгновение из глубин памяти вырывается воспоминание.

Холодные, тяжелые крылья за спиной. По коже струится кровь. Мука почти невыносима — но он знает, что заслужил, знает, за что это, и он счастлив — теперь он сможет искупить свою вину. Ледяной камень пола причиняет коленям дикую боль — кожа после трансформации мучительно восприимчива.

Перед ним стоит человек. Человек произносит приговор и искупление, и его слова падают приносящими физическую муку и душевное облегчение ударами хлыста.

— …и ты никогда не коснешься женщины. Если это случится — ты умрешь в тот же миг, от тебя не останется даже праха, а душа твоя никогда не будет прощена.

Губы скользят по пылающему телу, и уже не разобрать, где чьи руки и ноги. Они сливаются в нечто настолько единое, что разъединить уже невозможно никакими силами. Ее руки впиваются в его спину, его ладони ласкают ее грудь, и в этом не остается ничего пошлого и животного. Жаркие поцелуи, обжигающие касания, безумие и один бесконечно затянутый взрыв сверхновой. Крылья, мягкие перья — она смеется, выгибая одно и проводя им по внутренней стороне бедра. А Коста и не знал, что боится щекотки… Они катаются по кровати, щекоча друг друга его перьями, а потом снова проваливаются друг в друга, до бесконечности, до нового взрыва, а потом еще одного, и еще…

Она засыпает, счастливо улыбаясь, положив голову ему на грудь и сжимая в кулаке охапку перьев из сложенного крыла.

Крылатый лежит тихо-тихо, почти не дыша — боится спугнуть это невероятное видение, эти беззвучно шепчущие губы, и понимание, что все на самом деле … Все настоящее, правильное, искреннее…