Борис Сапожников - Звезда и шпага Страница 38

Комбриг Кутасов привычным движением очистил клинок своей шашки о голенища сапога. Он только что вышел из очередной рукопашной схватки. Гренадерский батальон правого фланга отчаянно отбивался, осаждаемый двумя эскадронами михельсоновых карабинеров и эскадроном драгун. Он был отрезан от остальной баталии, однако Кутасов не особенно сомневался за её ход. Михельсону не удастся разбить их сразу, его солдаты откатятся на тот берег, вот тогда-то и придёт время подзабытого со времени Сакмарской мясорубки сюрприза. Однако, с гренадерами он, похоже, ошибся. Их сочли вызовом и решили уничтожить, вырезать под корень.

— Ничего, товарищ комбриг, — сказал майор Косухин, фактический командир гренадерского батальона, ведь именно он сформировал его и командовать дальше ему. Проверенный офицер из рабочих, но отец и дед его были солдатами, возвращавшимися после службы в родную деревню, приписанную с петровских времён к одному из демидовских заводов. Отец даже до унтеров дослужился, и вышел в отставку по ранению. — Мы сдюжим. Гренадеры, не хрен собачий!

Он только что вышел из рукопашной, через пару минут после Кутасова. Шашку успел сломать и теперь дрался мушкетом, штык которого тоже был надломлен, а приклад расщеплён.

— Сразу за мной в схватку не суйся, майор, — приказал ему Кутасов. — Нельзя, чтоб нас обоих убили. А если со мной что случится, и вовсе об этом забудь, понял? Тебе людьми командовать надо.

— Так точно, — ответил тот, хотя было видно, что приказ этот ему совсем не понравился.

Хлопнув его по плечу, Кутасов кинулся в бой. Втиснувшись между рослых гренадер, он принялся орудовать шашкой, отбивая удары палашей и нанося ответные по конским грудям и людским животам.

Не смотря на все усилия, я всё равно, раз за разом откатывался назад, равно как и остальные всадники нашего и драгунского полков. Гренадерская крепость стояла прочно, не смотря на потери. Я отъехал от неё в очередной раз, кляня, на чём свет стоит Пугачёва, всех его чертей, что армию ему придумали, свои больные ноги — я уже перестал их чувствовать, их будто ватой набили — и весь мир в придачу. Вот тогда-то я и услышал перебранку между нашим командиром и вестовым от полковника Толстого.

— Что значит, отступить?! — кричал Михельсон. — Как это отступить?! Это предательство! Толстой мне за всё заплатит!

Но, как бы то ни было, пехота, которой командовал Толстой, а не капитан Мартынов, отступила. Как позже оправдывался Толстой, для того, чтобы перегруппироваться и нанести врагу решающий удар. Михельсон открыто назвал это предательством. И, хотя сам по себе шаг этот, не был столь уж ошибочен с точки зрения военной науки, но для нас стал губителен.

— Здесь не спуститься, — качал головой секунд-майор Брюсов, — надо с четверть версты вниз по теченью проехать, там берег поположей.

— Это потеря времени! — кричал Михельсон, но делать было нечего, если подниматься по этому берегу было можно, то спускаться — нет. — Полк, за мной! — вынужден был скомандовать он.

— Драгуны, следом за карабинерами! — крикнул Холод. Его эскадрон обошёл каре гренадер с тылу, обстреляв их из своих фузей, и быстро пристроился к нам.

Это и спасло нам жизнь.

Комбриг Кутасов, едва вырвавшись из рукопашной, тут же едва не бегом кинулся к позициям артиллерии. Май ор Чумаков также инспектировал своё хозяйство, оглядывая едва не каждый из шрапнельных снарядов.

— Сколько их у нас? — спросил у него Кутасов, хотя сам отлично знал ответ.

— Как положено, — пожал плечами тот, кладя в ящик очередной снаряд, — по двунадесять снарядов на орудие. Все калибры есть. Не маловато ли будет?

— Этих хватит, — кивнул Кутасов, провожая взглядом откатывающуюся пехоту. — Заряжай!

— Шрапнелью, — сложное слово далось Чумакову нелегко, — заряжай!

Самым страшным было то, что рвались эти снаряды почти беззвучно. Все успели основательно подзабыть о Сакмарской мясорубке, где пугачёвцы впервые применили это кошмарное оружие. В общей канонаде никто не расслышал глухих хлопков, с которыми взрывались в воздухе начинённые пулями снаряды. При взрыве они больше всего напоминали облачка свинцового цвета — и дождик из них шёл именно свинцовый. Шарики весом в семь с половиной золотников разлетались в разные стороны, щедро осыпая нашу пехоту. Солдаты падали под этим градом.

Казалось, в единый миг Казанку запрудили трупы в зелёных мундирах, а воды её потекли кровью. Мы даже придержали коней, глядя на это избиение.

— Твою мать, — выразил общее настроение вахмистр Обейко.

А к нам уже неслись башкиры и конные казаки, стремясь покончить и с кавалерией корпуса, раз пехота уже, можно сказать, перестала существовать.

— Карабинеры! — вскричал наш командир. — На врага! Сокрушим этих чёртовых бестий!

— Остановитесь, премьер-майор! — заорал на него капитан Холод. — Это же чистой воды самоубийство!

— Полк, за мной! — игнорировал его Михельсон — и мы, как один, дали коням шпоры, терзая их и без того раскровавленные бока. И сибирские драгуны поспешили за нами.

Мы столкнулись с казаками с башкирами. Я, как сумасшедший, орудовал палашом, круша направо и налево. Под тяжёлым клинком его падали враги. Мелькали узкоглазые лица башкир и бородатые — казаков. Мне было всё равно, кого рубить. И я рубил. Как безумец, берсерк из скандинавских легенд, не думая о себе, лишь бы убить ещё одного врага. А за ним ещё одного, и ещё, и ещё. Враги падали, тяжёлый клинок палаша ломал их лёгкие шашки и копья, но почти каждый цеплял меня. Мундир давно превратился в окровавленные лохмотья, шляпу я потерял ещё в схватке с гренадерами, палаш изрублен, больше похож на пилу, но это и хорошо — тем более страшные раны будет он наносить врагам.

И казаки дрогнули. Не ожидали они такой ярости, такого безумного напора от кавалерии разбитого корпуса. Они развернули коней и помчались прочь. Мы не стали их преследовать. Сил не было. Да и подступала уже к нам пугачёвская пехота — заводские с крестьянами и пешие казаки. От поступи их, казалось, дрожала земля.

— Довольно, господа, — вскинул палаш Михельсон. — Полк, отступаем!

И, развернувшись по широкой дуге, мы помчались прочь от поля боя. Поля нашего величайшего поражения за всё время войны с Пугачёвым.

Глава 13

Комбриг Кутасов

— Как же так, бригадир?! — бушевал Пугачёв. — Что ж это выходит?! Твои солдаты целы, а казаков — с гулькин хрен! Разбили их ко всем чертям!

— А кто виноват? — пожал плечами Кутасов. — Я виноват, что Михельсон сумел разделать ваших, Пётр Фёдорович, казаков и башкир Арсланова. — Салават Юлаев вернулся под Уфу, организовывать террор в окрестностях города, а командование башкирами в армии Пугачёва принял старшина Кинзя Арсланов. — Вы так считаете?

— Белобородов погиб, — прогудел Пугачёв, — Арсланов тяжело ранен. Яицких казаков в армии хрен да ни хрена. — От душевного потрясения «император» потерял всю свою немецкость, в нём теперь был отлично виден не фальшивый надёжа-государь, а лихой донской казак, не гнушающийся крепким словцом. — Одни твои рабочие с крестьянами остались, какой же теперь казацкий государь.

— Придут к вам казаки, Пётр Фёдорович, — Кутасов поймал себя на том, что ему было даже немного жаль Пугачёва, настолько подавлен он был, не смотря на разгром михельсоновского корпуса. — Узнают о победе — и придут. Да и лейб-казаки Мясникова остались, в конце концов.

— Поди прочь, бригадир, — тяжко вздохнул Пугачёв. Он склонил голову, подперев её могучим кулаком. Кутасов поспешил покинуть его покои в недавно занятом казанском кремле.

Гарнизон его не стал долго обороняться. Не было у них для этого сил. Солдаты в вечер после боя быстренько перебили офицеров и несогласных унтеров и открыли ворота Пугачёву. Таков был итог. Но предводителя восстания угнетало то, что Михельсону удалось напоследок почти полностью перебить его кавалерию.

— Да уж, — вздохнул Кутасов, на выходе из царской палаты в кремле он встретил Омелина, — чему быть того не миновать. Хоть и разгромили мы Михельсона, но Белобородов голову здесь, всё равно, сложил.

— Это глупый фатализм, Владислав, — решительно заявил ему комиссар. — Белобородов погиб потому, что считал, победа уже у него в кармане. Думал, Михельсон побежит, а его казаки будут легко рубить карабинеров и драгун на всём скаку, до седла. Вот что погубило казачьего полковника, но никак не судьба или там фатум.

— Хорошо сказано, Андрей, — усмехнулся в отросшие усы комбриг. — Ты так скоро и до Господа Бога доберёшься — объявят твои комиссары, как в семнадцатом, что его нет, и всё. — Он подмигнул Омелину с какой-то хитрецой, которой раньше за ним не водилось. — Михельсона мы всё-таки разгромили, хоть и дорогой ценой, — вернул он в деловое русло разговор, — теперь надо уговорить Пугачёва идти на Москву.