Борис Сапожников - Звезда и шпага Страница 39

— Хорошо сказано, Андрей, — усмехнулся в отросшие усы комбриг. — Ты так скоро и до Господа Бога доберёшься — объявят твои комиссары, как в семнадцатом, что его нет, и всё. — Он подмигнул Омелину с какой-то хитрецой, которой раньше за ним не водилось. — Михельсона мы всё-таки разгромили, хоть и дорогой ценой, — вернул он в деловое русло разговор, — теперь надо уговорить Пугачёва идти на Москву.

— Он это и без того всем обещал, — напомнил Омелин. — Тогда, — именно это слово они употребляли для обозначения событий, имевших место в их прошлом, — его остановило поражение, нанесённое Михельсоном при Казани, теперь же дорога на Москву, можно сказать, открыта.

— Нет, Андрей, — они уже покинули «царские палаты» казанского кремля и теперь шагали по улицам города, носившим следы до сих пор идущего грабежа, — не само поражение важно. Главное то, что потеряно было ядро его войска — яицкие казаки во главе с Белобородовым. Также случилось и теперь, карабинеры и драгуны Михельсона перебили почти всех конных казаков, остались только пешие — из нищеты, так сказать, казачьего пролетариата. Ну, и Лейб-казачья сотня Мясникова. — Кутасов снова прошёлся пальцами по густым усам, что означало у него крайнюю степень волнения. — Пугачёв далеко не глуп и не доверяет нам, как и детищу нашему рабоче-крестьянским батальонам. Он, как бы то ни было, представитель совсем другого класса — и как всякий казак привык с презрением относиться к землеробам и заводским рабочим. Те отвечают казакам, можно сказать, полной взаимностью. Сейчас, пока идёт война, они дерутся плечом к плечу, но после победы все их разногласия обострятся с новой силой. Так было хотя бы с теми же гуситами. Стоило разбить всех врагов, отразить несколько крестовых походов, как они тут же раскололись на несколько фракций, готовых вцепиться друг другу в горло. Все эти сироты, оребиты, табориты и прочие. Пугачёв лишился своих казаков, верных безоговорочно только ему одному, и теперь готов сменить направление удара, двинув войска на юг, к Дону. Основная задача лежит на тебе и твоём политотделе. Наш царь-император должен понять, что если он прикажет изменить направление движения армии, она может и взбунтоваться. По войску надо пустить нечто вроде клича: «На Москву!»; и никак иначе.

— Поработаем над этим, — кивнул Омелин, — но, думаю, против законного царя войско не обернётся. Не семнадцатый год на дворе, когда только ленивый не хаял Николашку последними словами. С этим бороться бессмысленно.

— Но надо бороться, Андрей, надо! — слишком громко сказал Кутасов, правда, никто не понял о чём он, бродившие без особой цели по городу повстанцы — население его, что ещё оставалось в живых, предпочитало сидеть по домам, носа на улицу не высовывая — обернулись на бригадира и комиссара и пошли себе дальше, лишь некоторые плечами пожали. Мало ли что на уме у этих странных гостей их государя. — Как же нам тогда бороться с самодержавием, погубившим Россию?

— Рано с ним ещё бороться, — комиссар старался говорить как можно тише, ведь обсуждали они такие вещи, о которых и думать-то было опасно. Узнай Пугачёв, что готовят ему верные военачальники, лишил бы их жизни быстро и беспощадно. — Рано, Владислав. Пока идёт война, всё войско, весь народ, сплотилось вокруг Пугачёва. Кто мы такие для народа? Никто. Нет нас. Крепостные бегут к Пугачёву, готовят восстания, чтобы открыть ему городские ворота, целые деревни поднимаются, стоит заслышать о нём. Только о нём, чудом воскресшем императоре Петре Третьем, «казацком царе». Ведь втайне очень многие крестьяне мечтают стать вольными казаками, лихими разбойниками, грабить барские усадьбы, растаскивать по домам их добро. И все эти помыслы у них, так или иначе, связаны именно с именем Пугачёва. Лишись мы его сейчас, все усилия пойдут к чёрту.

— И что же ты предлагаешь? — удивился Кутасов. Они зашли в дом, что занимали в Казани, и уселись за стол, на который заботливая хозяйка его тут же принялась выставлять разносолы.

Женщина не могла нарадоваться на своих гостей. Она была прислугой в этом доме, а стала полновластной хозяйкой, после того как повстанцы повесили владеющих этим домом князей Маркиных. Принимать столь высоких гостей она была очень рада, хоть и побаивалась этих странных людей, часто, не замечая её, говоривших такие вещи, которых она просто не понимала, отчего становилось только страшней. Зато с продовольствием никаких проблем не было, как бы не взлетели цены на него после взятия Казани. Всё самое лучшее для бригадира и главного комиссара пугачёвской армии ей доставляли солдаты рабочих батальонов.

— Ждать, Владислав, — ответил Омелин. — Возьмём Москву, получим, хотя относительный, но мир, вот тогда и начнём борьбу с самодержавием. — Он усмехнулся своим мыслям. — Быть можем, именно на нас будут равняться деятели Великой Французской революции, как ты думаешь?

— Её может и вовсе не быть, — сказал на это Кутасов. — Посмотрит французская знать во главе с королём на наши события, да и передушат все революционные ростки, так сказать, в зародыше.

— Не получится, — резко хлопнул кулаком по столу Омелин. — К восемьдесят девятому году по всей Европе уже вспыхнет пламя революционного гнева.

— Про Коминтерн я помню, — кивнул Кутасов, — но ты, выходит, сам себе противоречишь, Андрей.

— Да, не важно, — отмахнулся комиссар, и сам понявший, что его понесло куда-то не туда. — Будущего знать никто не может, но Мировую революцию мы приближать будем всеми силами.

— Спорить с этим я не стану.

Не смотря на мрачное настроение Пугачёва, восстание развивалось стремительными темпами. Армия двигалось от города к городу под малиновый звон колоколов. Крестьяне встречали Пугачёва, что называется, хлебом-солью, именовали не иначе как «добрым царём-батюшкой» и вязали и вешали на воротах своих помещиков и их приказчиков. В Саранске на главной площади города был зачитан манифест «О даровании вольности крестьянам», Омелин, как главный комиссар армии, принимал самое деятельное участие в его написании, вспоминая формулировки, что зубрил перед отправкой в прошлое.

Однако теперь войско испытывало трудности с личным составом. Не смотря на огромную поддержку среди населения, крестьяне отказывались воевать за новую власть дальше своих деревень.

— Мы вам помощь оказали, — говорили старосты деревень, — помещиков перевешали, приказчиков ихних тож, чего ж вы от нас хотите теперь?

Записываться в армию, а уж тем более, отправляться на далёкий Урал, желающих находилось немного. Да не было их почти, на самом-то деле.

— Вот они, крестьяне, — скрипел зубами Кутасов, — мешочная порода, сволочь-людишки. С такими революции не сделать. Воевать дальше своего уезда не жалеют. Бар перевешали и довольно, а другие за них воюй. И ведь не прижать их никак! Рекрутские наборы вы отменили! — По этому вопросу у комиссара с комбригом были самые жаркие споры, точку в котором поставил Пугачёв. «Рекрутским наборам при моей власти не бывать», — сказал он, как отрезал.

— Нам нельзя открывать крестьянина от земли, — говорил на это Омелин. — Мы уже готовим манифест «О призыве в ряды РККА», будем брать по три молодых человека от каждой деревни, служить будут по пять лет. А рекрутские наборы оставим как чрезвычайное средство на время войны.

— Я всё это уже слышал, — вздыхал Кутасов, — и не один раз. А нам Москву ещё брать, не забыл, Андрей? Но кем брать, не подскажешь? На Урале осталось всего три батальона, полторы тысячи человек. И всё. Больше не будет. Никого. Крестьяне больше не бегут на Урал, а вешают помещиков с приказчиками. Но воевать не желают. Никак.

— Пойми, Владислав, — настаивал комиссар, — нельзя сейчас выпускать манифест о призыве. Это оттолкнёт от нас крестьянство. Но ведь всегда можно обратиться к истории, не находишь?

— Ты про вербовщиков? — уточнил Кутасов. — Набрал я уже их, из старых солдат, что к нам переметнулись. Пустил по деревням и городам. Результат слабоватый. Не желает мешочник воевать, сукин сын. Набираем одну голоту, кому держаться не за что, да преступников. Прямо не чудо-богатыри, а красные мундиры какие-то.

— А кого ты ждал? — пожал плечами Омелин. — Это в начале к нам целыми деревнями бежали, теперь же крестьяне свою силу почуяли. — Он решил сменить тему, она давно уже набила оскомину комиссару. — С восстаниями дела идут лучше. Сластин старается вовсю.

Об этом Кутасов знал и без него. Сержант Голов, вполне удачно справившийся с поставленной задачей, регулярно докладывал о деятельности особого отдела. Сластин, кроме контрразведки взял на себя и задачи прямо противоположные. А именно, занимался подрывной деятельностью в тылу врага. И с этой задачей он справлялся отлично.

— Ездил я несколько раз, — говорил Голов. — В Пензу, в Саранск, да и по деревням проехался немало. Пару раз ловили меня, но каждый раз отбивали крестьяне. Не шучу, два раза восстания из-за меня начинались.