Александр Афанасьев - Зона заражения-2 Страница 38

Среди них были те, кто помнил русский язык, – они разговаривали с ними. Пленные бесхитростно рассказывали о творившемся в их стране безумии… о колхозах, которые с развалом СССР стали частными, прихватизировались родственниками очередного президента или главы района, и прихватизировалось не только имущество – но и люди. Особенностью среднеазиатской приватизации было то, что людей тоже приватизировали и они становились рабами… Сначала им просто не платили зарплату, потом начали строить частные тюрьмы и открыто указывать – продается хозяйство, триста человек – то есть уже не человек – триста рабов, это указывали так же обыденно, как в девятнадцатом веке торговали деревеньками помещики. О том, как бесстыдно грабили и издевались, как хватали людей посреди ночи, как быстро переквалифицировалась в охранку местное МВД и КГБ. О том, как устраивали охоты на людей для чиновников и заезжих богатеев, как придумали торговать женщинами с некоторыми исламскими странами – и по кишлакам ездили вооруженные отряды, хватая всех, кто приглянулся. О том, как ставили записывающие устройства в мечетях, а мулл заставляли стучать, о том, как местные «лекари» изгоняли джиннов из больных палками, как другие лекари до того изгоняли шайтана из женщин, что те беременели. И когда на их землю приходили люди и говорили, что они – за чистый ислам, когда по Интернету шейхи гневно обличали несправедливость… многие тогда поднимались. За справедливость, без которой выросло целое поколение.

Только справедливости они так и не нашли. Вместо нее были атаки на пулеметы до последнего шахида, а потом – газовые бомбежки…

Они закончили войну и дошли до гор, а дальше не пошли – и он ушел из армии, сам не зная почему – то ли понял, что закончил свою войну, то ли грызло что. Но бесхитростные эти рассказы – грызли душу, а разбомбленные дороги, забитые горелым транспортом, селения, забитые трупами – и правых, и виноватых – газ не щадит никого, – являлись по ночам.

Тогда он, чтобы не застрелиться однажды в приступе черного отчаяния и чтобы дожить отпущенное ему в ладу с самим собой, пришел в храм. И очень скоро он пришел к выводу, что должен искупить совершенное… или, по крайней мере, попробовать это сделать. А для этого он должен понести слово Божие туда, где его так давно забыли. И не только слово Божие – но и справедливость, которую там всегда ждали от русских – вместо ракет и бомб с нервно-паралитическим газом…

…

– Ты не хочешь говорить со мной?

…

– Тогда ответь на вопрос – зачем ты сбиваешь людей с пути Аллаха? Тебе заплатили?

…

– Мне всегда было интересно наблюдать за вашей религией. Ведь Пророк Иса – один из почитаемых Пророков и в истинной религии, единственной из достойных. Я читал ваши книги… читал Библию, читал Заветы – и Старый, и Новый. Но мне интересно – почему вы сами нарушаете то, что там написано. Мы читаем Коран и хадисы и делаем в точности так, как там написано. А вы что делаете? Скажите – разве Пророк Иса говорил, что ему надо поклоняться, строя храмы? Вы пьете харам на службе и говорите, что это его кровь, едите хлеб и говорите, что это его плоть. Зачем же вы так делаете, скажи мне?

…

– А зачем вы зимой вырезаете в реках полыньи и макаете туда крест, а потом прыгаете. Разве так написано в Библии?

…

– Почему вы идете путем ширка, скажи мне? И не настало ли время вам принять истинную религию, ту самую, в которой есть спасение, и идти с нами? Мы знаем, русские – достойные воины. Зачем ты лишаешь их спасения?

…

– Зачем ты лишаешь спасения несчастных пуштунов, которые пришли сюда после того, как вы бомбили их горы атомным оружием? У них и так ничего не осталось, кроме их веры, а вы и этого их лишаете. Разве это хорошо? Разве это угодно – что Аллаху, что Пророку Исе…

Нет. Надо ответить?

– Ты – правоверный?

– Да, я принадлежу к истинной вере.

– Тогда оглянись вокруг, – сказал он, – и скажи. Вот все то, что ты видишь. Дети, которые умирают от голода. Люди, которые разрывают одичавших собак, которые не могут даже прокормить себя. Радиация.

…

– Все это, по-твоему, угодно Богу? Он хотел бы, чтобы дети, его люди, верящие в него и нуждающиеся в заступничестве, так и жили?

Проповедник, который на самом деле относился к спецслужбам Халифата, не сразу нашелся что ответить.

– Лучше жить под небом, как жили наши предки, но жить праведно, чем жить в роскоши, но оказаться в огне. Разве ты не учишь тому же самому, разве твоя религия не учит тому же самому?

– Нет.

– А чему же ты учишь?

– Первая заповедь, которой я учу, – не убий…

Амир Асадулла, этнический пуштун и местный валий, вышел из своей комнаты и столкнулся нос к носу с местным алимом, который приехал, чтобы посмотреть на схваченного проповедника.

– Ну, что?

Алим, весь на нервах, отщипнул небольшой кусок темной, пластичной массы и сунул за нижнюю губу.

– Это идейный кяфир, очень опасный, – сказал он, – его надо пытать, чтобы выведать, кого он успел обратить, а потом убить как можно быстрее. Мы его заберем, прямо сейчас.

Амир покачал головой.

– Есть люди, которые заплатят за него деньги.

– Речь не о деньгах! – разозлился алим. – Этот человек сбивает людей с пути Аллаха, и, по-видимому, успешно! Это надо прекратить как можно скорее! Пока и меня, и вас не облили бензином и не подожгли те, кого он успел обратить!

– А из каких денег я буду платить закят, – разозлился амир, – откуда у меня деньги? Вам всегда было на это плевать, вам только плати закят, и все! А мне надо не только платить закят, но и содержать людей, и поддерживать тут порядок! Если хочешь – покупай у меня этого человека и делай с ним что хочешь! Я не понимаю, почему я должен отдавать этого человека тебе бесплатно, в то время как другие предлагают за него деньги? Или – я вычту сумму из закята, который я плачу тебе за этот год, договорились?

– В твоих словах нет ни капли веры в Аллаха…

– Зато у тебя ее больше чем достаточно! – усмехнулся амир. – Особенно как посмотришь на твою машину.

Нехороший разговор прервал один из боевиков личного джамаата, амира Асадуллы. Вид у него был откровенно встревоженный и даже испуганный.

– Эфенди, на улице люди!

– Какие еще люди? Гони их отсюда!

– Эфенди, там пришел весь кишлак, старейшины. И из соседних кишлаков люди пришли. Там очень много людей…

– Да проклянет их Аллах…

Когда амир Асадулла вышел из своего дома, который он отстроил совсем недавно, с двухэтажным подвалом, тюрьмой, его люди привычно окружили его, и он почувствовал себя увереннее. К его дому шла только одна дорога, и он приказал срубить все деревья, убрать все камни и валуны, а забор сделать из сетки-рабицы, через которую можно все видеть и стрелять. Люди не перешли этой черты, они стояли, напирая на сетку, а напротив них стояли люди с автоматами, в основном еще американскими, которые американцы оставили им, уходя из Афганистана. Американский автомат имеет скорострельность в полтора раза выше, чем русский, а современная пуля может пробить человека насквозь и убить стоящего за ним человека. И люди, которые пришли к нему, знали это, они знали и его жестокость – еще с Афганистана у него была кличка Мясник. Они не должны были сомневаться, что он прикажет открыть огонь. Как много лет назад он это сделал в Герате.

Но люди молча стояли, в своих теплых душегрейках из овчины, и смотрели на него. И амир почувствовал необъяснимый страх. Он не чувствовал страха, когда сражался на полях джихада, а теперь чувствовал его.

И даже боевики с автоматами теперь не успокаивали его.

– Что надо? – спросил он на пушту, подойдя к забору.

Сначала люди молчали. Потом вперед протиснулся старик.

– В религии нет принуждения, – сказал он, – так говорит священная Книга. Ты украл человека, которому мы дали приют как гостю. Зачем ты это сделал? Отпусти его, не множь грехи, за которые тебе придется ответить в час суда.

– Этот человек – кяфир. Он никакой не гость, он один из тех, кто разносит грязь и мерзость. Он грязен во всем.

– Ты один из нашего народа, Асадулла, и тебе как никому другому должно быть известно правило Пуштун-валай[70] о гостеприимстве.

– Пуштун-валай есть бида’а, ссылаться на него – есть одно из проявлений куфара и джахилии[71]. Для меня нет никакой религии, кроме религии Аллаха, и никакой книги, кроме Къ’урана.

– Пуштун-валай – это книга, по которой жили твой отец, и дед, и прадед, Асадулла. Может, ты и их назовешь джахилями?

Амир почувствовал, как соскальзывает на очень скользкую дорожку. Ведь большинство из его людей тоже были выходцами из пуштунских племен, и кто знает, как они отнесутся к тому, что он сейчас вслух начнет поносить своего отца, называя его джахилем? В афганцах уважение к старшим в крови, того же требует и религия Аллаха. А авторитет, или, как говорят афганцы, намус, трудно заслужить, а теряется он очень и очень легко.