Сергей Чекмаев - Анафема Страница 4

Кто бы мог подумать, что он, ведущий инженер НИИ Приборостроения станет обычным курьером? Нет, конечно, в ведомостях по зарплате его должность называлась вполне цивильно: экспедитор. Только суть не меняется — курьер, сиречь мальчик на посылках. В пятьдесят четыре года, а? Смех сквозь слезы. Вон недавно собирались всем курсом на тридцатилетие окончания альма-матер — родного МИРЭА, — так постеснялся рассказать, кем сейчас работает. Мужики с курса устроились кто как мог, некоторые получше, некоторые похуже, но уж не курьером, конечно. Генка Карпов — руководитель отдела в «Сименс — Восточная Европа», у Игорька Уманова свой автосервис, Димка Пелагиев инспектирует стройобъекты в какой-то из московских префектур, а он… Хотел смолчать, но Генка не дал отсидеться в стороне:

— Ильич, а ты на кого пашешь? На дядю, себя или родное государство?

Пришлось соврать. Ильичев промямлил что-то, насчет крупной отделочной компании, где он работает главой целого отдела.

Поверили и отвязались. Нормально, мол.

Не мог же он сказать, что отличный радиоинженер, «краснодипломник», без пяти минут лауреат Ленинской премии за оригинальный проект локации искусственных объектов в ближнем космосе… он, Ильичев, развозит по сверкающим супермаркетам каталоги и новые образцы плитки. А потом, возвращаясь в убогую конуру на Бауманской, с грустью созерцает треснувший, попятнаный ржавыми потеками и грибком кафель советских времен. Прекрасно понимая: на ремонт денег не будет уже никогда. Ильичев и правда числился по штату начальником экспедиторской службы. По бумагам у него имелись даже какие-то подчиненные. Человек пять, а то и больше. Только никого из них Ильичев ни разу и в глаза не видел. «Мертвые души» позволяли конторе списывать часть прибыли на якобы зарплату. Больше они ни на что не годились. Несуществующие курьеры не могут развозить документы и доставлять образцы.

Настроение быстро портилось. Ильичев остановился у палатки, рассеяно пробежался взглядом по полкам. Пиво, соки, дешевая водка, сигареты. У самого окошка — плакатик «Шаурма. Одна порция — 30 рублей».

Ильичев нашарил в кармане смятую пачку «Магны», закурил. Сигареты пока еще были.

А то и правда, купить упаковку берлинских печешек — маминых любимых — да рвануть в Бутово. Может, хоть там удастся забыть те слова и сухой, официальный тон.

«Вы на сегодня больше не нужны».

Получается, это все, на что он годен — развезти пару бумажек. Ни на что больше. Зачем вгрызался в электротехнику до потемнения в глазах и голодного обморока, сидел в машзале, почти безнадежно испортил зрение… Зачем? Если девятнадцатилетняя кобылка, секретарша, по сути — самое подчиненное существо во всей конторе, с легкостью решает за него: нужен он или нет? Не вальяжный директор, не толстый, заносчивый вице, не фонтанирующий идеями зам по рекламе, а секретарша. Длинные ноги, изящный носик, жвачка, минимум мысли… Единственная мечта — подцепить мужика побогаче. Из высшего эшелона.

Так вот кто у него сегодня начальник. И никаких перспектив подняться выше. Переучиваться поздно, а в предприимчивости молодые зубастые менеджеры дадут ему не сто, а все двести очков вперед.

Только мама еще и осталась. Она одна не сдается, надеется на что-то, верит в сына.

— Славик, не переживай. Я вчера смотрела телевизор — новый президент обещал выделить много денег на науку. В полном объеме. Восстановят вашу лабораторию, призовут тебя на старое место.

«Только меня и призовут. Больше некого. Наши все давно уж разъехались. Кто в Штаты, кто в Израиль. Даже Кенгуров — и тот уехал. Бездарь бездарем, а тоже, говорят, пристроился. Один только я остался. Неизвестно зачем. Думал, все исправится, дурак. И где я сейчас? Подай-принеси… И вряд ли что-то теперь изменится. От лаборатории ничего не осталось, корпус под мебельный салон сдали, да и патенты давно проданы».

Маме он тогда ничего не сказал. Зачем ее расстраивать? И так здоровья немного, еле ходит почти. Да и не к кому. Подруги — кто переехал, кто умер… даже поболтать не с кем. Одна отрада — приезды сына.

Ильичев прикинул свои возможности, мысленно перебрал немногочисленные купюры в кошелке. Может, еще на пачку хорошего чая хватит?

— Эй, друг, ты покупаешь или нет? Всю витрину загородил! Берешь чего—давай, говори. Или отваливай.

Из дверей палатки вылез всклокоченный продавец, в упор смерил недобрым взглядом.

— Товар смотрю, — ответил Ильичев спокойно.

— Ну так быстрее смотри! Мешаешь же…

Дверь с треском захлопнулась. Тонкие стены палатки не смогли заглушить ворчания продавца:

— …как всегда, <…>! Придет какой-нибудь урод, полчаса смотрит, выбирает, а потом купит какую-нибудь хрень за пятерку. Пользы, как от козла, а гонору, <.„>! «Товар смотрю», мать его! Да видно же, что больше сотки никогда за душой не водилось! Чего выбирать-то! Бери свою чекушку и проваливай! Пьянь никчемная!

Ильичев почувствовал себя так, будто на него выплеснули ушат помоев.

«Да катись оно все к чертовой матери!»

Он достал потрепанный кошелек, пересчитал купюры.

«Пошли они все! Уроды! Суки и уроды! Век бы этих морд не видеть!»

— Ну? — требовательно спросил продавец.

— Водки дай! «Гжелку».

«Подождет мамочка. В начале месяца приезжал, и то радость. Хватит!»

Продавец глумливо ухмыльнулся, сунул в окно бутылку, горлышком вперед. Небрежно швырнул перед покупателем горсть мелочи — на сдачу.

С трудом подавив желание скрутить пробку и отхлебнуть прямо здесь, Ильичев запихнул «Гжелку» в карман и, не оглядываясь, пошел к метро.

«Пусть немцы сами свое печенье жрут! — с ненавистью думал он. — Сытые, откормленные…»

Перед входом в метро он снова почувствовал желание выпить. Здесь и сейчас. Чтобы уж сразу. Домой веселее ехать, хоть от уродов всяких воротить не будет.

На эту женщину он поначалу не обратил внимания. Про таких говорят — «в любой толпе из ста сотня». Стоит себе у парапета, раздает какие-то листовки. Рекламу, наверное.

Тоже, видать, из неустроенных, раз в таком возрасте на студенческую работу подписалась.

Вдруг, совершенно неожиданно для него, женщина сделала шаг вперед и мягко, но настойчиво придержала Ильичева за руку:

— Простите, вам нехорошо?

Он вздрогнул. Пригляделся — невысокого роста, аккуратно прибранные в пучок седеющие пряди, мешковатая, но чистая и выглаженная юбка. Но на ее лице выделялись глаза.

Чистые, освещенные изнутри каким-то особым светом, все понимающие… Почти как у мамы.

— Спасибо, я… — совершенно неожиданно для себя сказал Ильичев. Хотел грубо оборвать ее, но раздражение постепенно сходило на нет — и передумал. На секунду даже испугался: ведь мог же сказать что-нибудь обидное. Слава Богу, сдержался.

— Я вижу, у вас случилось какое-то несчастье. Вы просто места себе не находите. Может, я смогу вам помочь?

— Понимаете, я хотел сегодня поехать к маме — выдался свободный вечер. Но… На работе послали… да еще этот продавец…

Женщина осторожно взяла Ильичева под локоть, потянула за собой.

— Расскажите мне все. Не бойтесь. Меня зовут… — на мгновение ему почудилась маленькая пауза, будто она привыкла именовать себя по-другому, — Людмила. Люда. А вас?

— Ярослав…

— Разрешите мне вам помочь, Ярослав.

2. 2007 год. Осень. Единственный

Наместник в последний раз осмотрел себя в зеркало, разгладил шитую сакральными знаками перевязь, проверил: не видно ли высоких каблуков из-под краев рясы? Единственный Наместник Его на Земле, Пресвитер, стоящий у Подножия Сверкающего престола, рекущий Вечную Истину, пребывающий в Ореоле Благодати, а на самом деле (среди любовниц и деловых партнеров) — Кирилл Легостаев в жизни не мог похвастаться высоким ростом. Метр семьдесят два — и ни миллиметром выше. Как тут будешь величественным? Пришлось заказывать специальные ботинки, с десятисантиметровыми каблуками. Да еще учиться ходить на них.

Зеркало не подвело. Легостаев приосанился.

«А неплохо. Производит впечатление».

Золоченая ряса с жемчужным воротником, красные обшлага и рукава — следы Его нетленной крови, перевязь и священная шапка Единственного. Только он имеет право носить ее.

Не так уж часто Наместник представал перед своей паствой таким величественным. Чудо не может быть обыденным, иначе к нему привыкают. Теряется таинственность, уходит Вера.

Но сегодня — случай особый. Еще двое причащенных пройдут сегодня Обращение и станут полноправными братьями. Причем — чрезвычайно полезными. Во всех смыслах. Один, Александр Константинович…

Наместник усмехнулся. «О, простите! Конечно, уже не Александр Константинович. Раб Александр».

Раб Александр работал ночным сторожем на складе стройматериалов. Зарплата не бог весть какая, но поскольку она целиком идет на нужды братьев… Плюс — на складе всегда можно по оптовой цене прикупить цемент, кирпич, вагонку. Да мало ли что может понадобиться! Особенно, если нынешнее жилище Обращенных вконец переполнится и придется воплощать в жизнь давно лелеемый проект — лесную Обитель. В старой ведомственной гостинице Минсредмаша, купленной за бесценок на аукционе, на триста мест уже втиснуты почти пять сотен братьев и сестер.