Олег Дивов - Лучший экипаж Солнечной (авторская редакция 2008 г.) Страница 43

— А с боков — республиканцы и нейтралы, — напомнили сокрушающемуся капитану.

— И повсюду трибунал, — заключил он. — Эй, мужики. Ну-ка, тащите сюда эту канистру. Плесните дозу. Ну что вам жалко?! Я в терапевтических целях. А то у меня нервишки разыграются, того и гляди буянить начну.

— Закройся, ты… неврастеник! — посоветовали ему. — Сами такие. Видал, Мозер побежал куда-то с начальником связи? Вот и сиди.

— Это, наверное, ультиматум пришел, — авторитетно заявили из угла.

— Да плевал Рашен на их ультиматумы…

— Вот и я говорю. Значит, он сейчас придет и всем нальет для храбрости. Что, сложно вам еще минуту подождать? Алкоголики. Свое бухло все выхлебали, теперь на халяву сбежались…

— Ты чего такой злой, дон Педро?

— Да не злой я! Просто вы тут сидите целой кодлой и херней маетесь, а Рашен там сейчас в одиночку решает что-то!

— А у него работа такая…

— Вот именно, — отрезал Педро.

— Легок на помине! — воскликнул адмирал.

— Что такое? Неужели Эйб? — обрадовался Эссекс, включая свой интерком.

— Идет декодировка, картинка будет через полчаса, — доложил Мозер. — Но ответ на задачу поиска уже есть. Ответ «да». Господин адмирал, задержим начало совещания? Мало ли, что там?

— Нет, — сказал Рашен. — Совещание начнем по плану. Мы сейчас подойдем. А информацию от Файна передай мне немедленно, как только будет раскодирована.

— Будто гора с плеч свалилась, — пропыхтел Боровский. — Неужели он живой, старый черт?

— Это еще не обязательно, — заметил Эссекс. — Ты не слышал? Он нашел следы чужих. Как минимум — следы.

— И что самое обидное, — сказал Рашен, — нам от этого ни жарко ни холодно.

— Какая фигня! — не выдержал Эссекс. — Да это же чистая победа! Если чужие на границе Солнечной, мы, считай, уже выиграли! Нас и пальцем никто не тронет. Кто будет этих гражданских идиотов защищать?! Кто, если не мы?

— Слушай, Фил, — попросил Рашен. — Помнишь, что я говорил про твое блядское мнение?

— Про наше блядское мнение, сэр, — поправил его Боровский.

— А ты вообще молчи. Целее будешь. Фил, я тебя люблю. Я тебя просто обожаю. Ты лучший в мире начальник штаба и очень хороший человек. Но второго такого лопуха… Ты себя послушай! Ты хоть понимаешь, что говоришь?!

— Секундочку! — выставил ладонь Эссекс. — А что я не так сказал?

— В чем разница между военными и пиратами? — спросил Рашен.

— Риторический вопрос.

— А все-таки?

— Ну и в чем? — Эссекс по старой доброй привычке решил получить готовый ответ.

— Пока мы вне закона, нам веры ни на грош, — сказал Рашен. — Допустим, Файн добыл хорошую картинку. Да ты ее хоть по Сети брось, все равно тебя немедленно объявят мистификатором, готовым на все, лишь бы убедить Землю, что ты ей нужен позарез. Это раз.

— Ну, это довод, — кивнул Эссекс. — Ладно, принимается.

— Положим, нам поверили. Но! В случае внешней угрозы пиратов могут взять на военную службу. Только сейчас не пятнадцатый век. И пиратское клеймо никакими подвигами не смоешь. Во-первых, бывшего пирата на войне обязательно подставляют, его ведь не жалко, он не свой. Во-вторых, пусть даже мы свое отвоюем, потом нас все равно заплюют. Понял? Так что не важно, есть чужие или нет их. Прежде чем с ними разбираться, группа F должна восстановить свой легальный статус. Иначе нет гарантий, что мы врага отгоним, а нас на радостях не повесят. Это два.

— Согласен, — вздохнул Эссекс. — А аргумент номер три будет?

— А три — на себя посмотри. Ты сказал: «Кто этих гражданских будет защищать?» А себя ты защищать не собираешься? До тебя не доходит, какая это угроза — чужие, Фил?

— Ох, не обязательно! — усомнился Эссекс.

— А я тебе говорю: вломят они нам, — авторитетно заявил Рашен.

— Это точно, — согласился Боровский.

— Так или иначе, — Рашен снова поднял указующий перст, — избавляйтесь, господа, от сепаратистской психологии. От вас еще только на сутки родина отвернулась, а вы уже рассуждаете, как разбойники какие-то. Противопоставляете себя обществу. Хреновый симптом.

— Слушай, ты, философ! От нас родина отвернулась, когда послала воевать! — заявил Эссекс. — И ничего мы ей не обязаны. Как она с нами обращается, так мы себе и рассуждаем.

— У тебя впереди еще лет двадцать жизни, Фил, — напомнил Рашен. — Где ты их проведешь? В космосе? Мы уже скоро по здоровью не сможем летать даже на грузовиках. Значит, придется спускаться вниз. Ты хочешь там жить как человек или как изгой?

— Вообще, — вступил в разговор Боровский, — мне такие высокие материи не особо доступны, но если бы меня спросили, я бы сказал: ваша правда, драйвер. Мы ведем себя, будто мы и не люди, а так — небожители. А у меня, кстати, жена и дети есть. Я с самого начала печальных нынешних событий о них не вспоминал. А теперь вспомнил, и что-то мне уже не по себе… Слушайте, драйвер, как выкручиваться будем?

— Для начала — пойдем на совещание, — сказал Рашен. — Пьянка отменяется. Вместо нее будет постановка задач. Мы работаем, понимаете? Мы снова в деле. Все как обычно. Пошли.

И мягко подтолкнул офицеров по коридору.

Как дети, которых ведут за руки, Боровский и Эссекс шагнули вперед.

Эндрю висел на стене в разгруженной зоне и тоскливо глядел на блокиратор центрального ствола управления огнем, поставленный его предшественником Скаччи. Сейчас устройство было отключено, но пара несложных операций могла бы возродить его к жизни. И тогда, стоит «Тушканчику» приблизиться к Земле, радиокоманда Адмиралтейства выведет из строя главные лазеры.

Примерно такая же машинка ждала своего часа в реакторном отсеке, тоже пока отключенная. Но не уничтоженная.

Адмиралу Эндрю сказал, что угроза блокировки жизненно важных функций корабля устранена. Так оно, собственно, и было. И будет до того момента, пока Эндрю не решит, что «Тушканчику» пришло время превратиться из грозного крейсера в беспомощную межпланетную баржу.

А сейчас Эндрю висел на стене и боролся с желанием то ли заплакать, то ли заорать дурным голосом, то ли умереть. Мастер-техник лейтенант Вернер попал в такой замысловатый переплет, из которого не выбрался бы и человек посильнее, чем он. Год назад, в тюремной камере, Эндрю решил перехитрить судьбу. Тогда ему в голову не приходило, что судьба — категория скорее нравственная, чем какая-нибудь другая. Он полагал, что злой рок преследует человека из-за стечения многих несчастливых обстоятельств. И если в кои-то веки повести себя умно и расчетливо, его можно обмануть.

А на поверку вышло, что от судьбы не уйдешь, потому что она сидит в тебе самом.

Угодив в тюрьму, Эндрю не сломался лишь потому, что не поверил в реальность происходящего. Только вжался плотнее спиной в холодную стену и закрыл глаза, убеждая себя, что все равно сбежит. Урановая каторга на Ганимеде, откуда еще никто не вернулся, была не для него. Поэтому Эндрю отмел такой расклад сразу, как нереальный, и стал прикидывать, когда именно и как ловчее удрать.

Трибунал с приговором не спешил, времени поразмыслить хватало. Когда Эндрю начал склоняться к мысли, что побег — дело дохлое, и стал потихоньку терять самообладание, к нему в гости заглянул особист с нашивками сухопутного майора.

«Лихо тебя командир базы подставил, — сказал майор сочувственно. — Это ж надо, как ты его довел! Чтобы целый полковник собственной морды не пожалел, лишь бы от тебя избавиться… Ладно, сделанного не воротишь. Между нами, тебе светит двадцатник. Урановая каторга на Ганимеде. Жить охота, лейтенант?»

«А то! — сказал Эндрю. — Какие будут предложения?»

«Молодец, — похвалил его майор, раскрывая мобильный терминал. — Люблю иметь дело с русскими. Никаких тебе охов и вздохов, сразу к делу. Вот, смотри, какой документик. Типовое соглашение, ничего особенного. Подпишешься?»

«И что мне это даст?» — спросил Эндрю, уже понимая что.

«Для начала — отсрочку исполнения приговора на неопределенный срок. А там поглядим, как вести себя будешь».

«Стукач из меня хреновый», — заметил Эндрю.

«Зато техник хороший, — усмехнулся майор. — Не ссы, лейтенант, стучать тебе не придется. И врать тоже… Ну разве самую малость. Работать будешь по специальности. Гарантирую. Что я, не понимаю, к кому пришел? Русского парня в соглядатаи вербовать? Слуга покорный, мне еще жизнь дорога. Ты же всегда на виду, дубина!»

Эндрю неприязненно сморщился. Майор попал в точку: немногих оставшихся на свете русских преследовала роль ярмарочных уродов. Их было так мало, а нация их так обросла легендами, что стоило заикнуться о своем происхождении, как к тебе начинали лезть с дурацкими вопросами. Не то чтобы русских не любили, скорее наоборот. Но всеобщая снисходительная жалость вперемежку со слегка брезгливым интересом — тоже не подарок. Каждый справлялся с этим, как мог. Например Олег Успенский бремя своей национальной принадлежности нес гордо, как рыцарский герб, и всюду козырял тем, что он русский. Эндрю в детстве тоже был такой — пока за спиной стояли всеми уважаемые родители. А оставшись сиротой, наоборот, старался не высовываться, быть как все. Но рано или поздно ему все равно напоминали, кто он.