Александр Сивинских - Конклав ночи. Охотник Страница 47

Именно этим объяснялась его огромная сила, малая поворотливость и полное пренебрежение к кодексу низших, запрещающему входить в жилище без приглашения. Сейчас человеческая составляющая сыграла с ним злую шутку.

Неся помятую подзорную трубу в отведенной руке, я спустился вниз. Стояла поразительная тишина. Обследование дома и двора показало, что упырей больше не осталось. Лишь поскуливал здоровяк, растекшийся по куче блоков, как Шалтай-Болтай. Понемногу приближался рассвет, и в голосе его слышался нарастающий ужас. Вот ведь парадокс, кто-то боится тьмы, кто-то – света. Разница лишь в том, что страх вурдалаков перед светом куда рациональней, чем страх детишек перед темным чуланом.

Можно было оставить упыря дожидаться солнышка, но у меня имелась еще куча дел. Тратить остаток ночи на то, чтоб сидеть рядом с кровососом, не соответствовало моим планам. Я сходил в дровяной сарай и вернулся с хорошим, надежным инструментом.

– Смотри, это колун, – сказал я. – Видишь, какое длинное топорище? Для того чтобы сильнее ударить. А головка знаешь почему такая тяжелая и тупая? Потому что ею не рубят, а только колют. Главным образом вдоль древесных волокон. Тупой клин легко разрывает их, а вот лезвие обычного топора вязнет, фиг вытащишь. Поэтому топором колют дрова только идиоты. Кстати, мой псевдоним тоже Колун. Смешно, правда?

Упырь оскалился, но это была не улыбка.

Я хорошенько размахнулся и, крякнув, вогнал стальной клин ему в грудину. Вдоль ребер.

«Гранд витара» дожидалась зимнего сезона в персональном закутке полицейского гаража. Когда-то это казалось отличной идеей – тепло, сухо, безопасно. Но сейчас предусмотрительность вышла мне боком. А впрочем, со своей «морозной» аэрографией машина была чересчур приметной. Мне же требовалась анонимность.

Домашняя аптечка, к счастью, уцелела. Была она даже побогаче «полевой» – настолько, что органам госнаркоконтроля показывать ее определенно не стоило.

Наскоро обработав царапины на плече, обколов антибиотиками, гормоном роста – для скорейшего заживления – и заклеив пластырем, я отправился в гараж. К старому доброму «Уралу», спутнику дурной и героической юности. При всей тогдашней бестолковости, помноженной на заносчивость, было во мне что-то светлое и искреннее. Сейчас всего света осталось – три секунды работы ультрафиолетовой лампы, а искренней только ненависть к всяческим рыковым да мордвиновым, вертящим мной как вздумается.

Коляска у мотоцикла была недавно отцеплена и по состоянию здоровья сдана на металлолом – проржавело днище, перестал запираться багажный отсек, истерся до основы дерматин сиденья. Однако без Мурки в коляске не было нужды. Бензина плескалось примерно полбака. Доливать я не стал, хватит и этого. Выкатил «Урал» во двор и откинул подножку.

Завелся он далеко не сразу, а заработав, долго чихал на холостых оборотах и откашливался черной гарью. Под его сбивчивое рокотание я достал из «бардачка» «УАЗа» складной нож, которого мне здорово не хватало десять минут назад, а из багажника то немногое, что осталось от амуниции, – сапоги с укрепленными голенищами, медицинскую сумку и налобный фонарь.

Электропроводка повсюду была уничтожена: пробки отсутствовали вовсе, лампочки разбиты, а провода в десятке мест перерезаны кусачками. Дом готовили к моему возвращению основательно. Единственное, чего я не мог понять, – как Мордвинова справилась с упырями. Сама была высшей ночной или кто-то ей помогал? Я надеялся выяснить это еще до наступления дня.

Подсвечивая фонарем, разыскал много полезного. В мастерской – кастет, на который собирался, да так и не успел приладить серебряные шипы. В гараже – телогрейку, в которой я начинал карьеру истребителя, и танковый шлем. Вываренная в соли телогрейка за прошедшие годы стала слегка узковата – к сожалению, не в плечах, а в талии. «Села», – успокоил я себя. Зато танковый шлем пришелся впору, хоть и густо зарос паутиной да пылью. Я выбил его о колено, надел, затянул ремешки под подбородком. Потом приспустил штаны и засандалил в каждую ягодицу по сто миллиграммов «короткого» эфира тестостерона, решив, что лишним это не будет. Промокнул места уколов ваткой, смоченной в спирте, поддернул портки, уложил в полупустой инструментальный ящик мотоцикла самые полезные фармакологические средства, взгромоздился на скрипнувшее пружинами сиденье и дал по газам.

Старичок «Урал» держался молодцом. Шел ровно, обороты набирал без лишней задумчивости, тормозил уверенно. А уж рычал – прямо заслушаешься, как варварское божество в момент эякуляции. Домашний адрес Мордвиновой был мне известен, в свое время с этим подсобил Рыков. По пустым улицам я долетел до места буквально махом.

На звонок долго не отвечали, но наконец дверь приоткрылась. В щель сначала показалось дуло травматического пистолета, и лишь после выглянула заспанная девичья физиономия. Вряд ли родственница, скорей очередная содержанка Алисы Эдуардовны. Не слишком красивая, зато очень молоденькая и с роскошными волосами. Сейчас они были в полном беспорядке.

– Мордвинову позови, – рявкнул я.

– Ее нету, – хрипло отозвалась девчонка. Травмат поднялся выше. Четыре внушительные отверстия уставились мне в лицо.

Понять намек было несложно, и я сбавил тон. А заодно ушел с линии огня.

– Давно уехала?

– А ты кто такой, чтоб спрашивать?

– Бывший сослуживец. Из отдела «У».

– Что за отдел «У»?

– Утренние улыбочки и увеселения, – сказал я и осклабился. – Брось дурочку корчить.

Губы у нее шевельнулись, однако возражений не последовало.

– Так давно она уехала? – повторил я.

– Вообще не возвращалась.

– Откуда, со службы?

– Надеюсь, что да. – Мысль о том, что подруга может проводить ночь где-то еще, девчонке явно не понравилась, и она засопела, раздувая ноздри. – А зачем тебе Алиса?

– Должок надо отдать.

– В четыре утра, – проговорила она ядовито.

– Так и есть. Пока злачные заведения не открылись. Я, понимаешь, только что с вахты вернулся. Бабло ляжку жгет. Боюсь, промотаю.

Девчонка высунула в щель узкую ладошку. На сантиметр-два, чтоб нельзя было схватить.

– Давай сюда. Передам в целости и сохранности.

«Знала бы ты, что это за долг», – подумал я.

– Извини, но в важных делах стараюсь обходиться без посредников.

Ладошка исчезла. Девчонка окинула презрительным взглядом мою телогрейку, всю в белых и желтых соляных разводах, потертый шлем в руке, испачканные засохшей глиной сапоги. Весь ее вид говорил: твои важные дела не стоят и мусора в моем кухонном ведре.

– Тогда проваливай, вахтовик.

Дверь захлопнулась.

Охранник зевнул и включил переговорное устройство.

– Раскольник, ты, что ли? Куда намылился, такой красивый? К Мордвиновой небось?

Я кивнул.

– К ней. Открывай.

– А я-то думал, она одна такая долбанутая, всю ночь на работе.

– Тебя туда что, думать посадили? – мрачно спросил я. – Мыслитель, бля. Открывай, говорю.

Он откинулся на стуле, потянулся, помотал лысой головой, стряхивая остатки сонливости. Потом флегматично сообщил:

– Именно что думать. Кого пускать, а кого в пешую сексуальную прогулку посылать. Тут не «Макдоналдс», чтобы всем посетителям подряд радоваться.

– Ну и чего надумал? Учти, ошибка плохо скажется на карьере.

– На карьере? Здесь? Да ты юморист.

Перепалка начала меня не просто раздражать, а вводить в состояние крайней свирепости. Видимо, впрыснутый тестостерон уже поступил в кровь. Я долбанул кулаком по дверному косяку.

– Кончай тянуть резину. Я спешу.

Охранник поднял указательный палец, дескать, помолчи-ка. Наклонил голову, точно прислушиваясь к чему-то, затем удовлетворенно хлопнул ладонью по столу и перевел взгляд на меня.

– Ну если спешишь…

Он нажал кнопку на пульте. Пискнул сигнал, мигнул красным глазком-капелькой светодиод. Магнитный замок открылся. Я вошел и размашисто зашагал мимо охранника, больше всего опасаясь, что он начнет звонить Алисе Эдуардовне. Однако тот и не смотрел на меня. Он опять зевал – широко, с завыванием, вкусно.

По переходу я почти бежал. В горле бурлил яростный мат, пальцы правой руки сжимались, словно сминая чье-то горло. Левая грела в кармане бронзу кастета. Однако на лестнице я сумел более-менее справиться с гневом, а перед кабинетом и вовсе овладел собой. Даже дверь открыл не пинком.

Мордвинова ждала меня. Не как куратор – как шлюха. Она лежала на столе полураздетая, растрепанная, забросив руки за голову и широко раскинув сухощавые ноги.

Из середины груди торчала моя шашка. Она пробила Алису Эдуардовну насквозь и приколола к столу как жужелицу. Удар был поистине страшен – из тела Мордвиновой выставлялось не более двадцати сантиметров клинка. На рукоять была надета перчатка – моя перчатка. Вторая валялась на полу, рядом с расстегнутой оружейной сумкой.