Грэм Макнилл - Последняя церковь (The Last Church) Страница 5

— Судя по твоим словам, Император был настоящим тираном, — сказал Откровение. — Он положил конец войнам, грозившим уничтожить планету, и сверг десятки тиранов и деспотов. Без вмешательства его армий человечество впало бы в анархию и уничтожило само себя за одно поколение.

— Да, но, может быть, это было бы и к лучшему, — ответил Урия, отпивая из бокала. — Может быть, вселенная решила, что мы упустили свой шанс и наше время истекло.

— Чушь. Вселенной нет никакого дела до нас и наших поступков. Мы сами творим свою судьбу.

— К этой философской мысли мы, без сомнения, еще вернемся, но я рассказывал тебе о своей юности…

— Да, конечно, — согласился Откровение. — Продолжай.

— Спасибо. Итак, после того, как я объявил о своем решении отправиться в путешествие, отец любезно обеспечил мне щедрое содержание и снабдил свитой гвардейцев, призванных защищать меня в пути. Я покинул дом тем же днем, пересек серебряный мост четыре дня спустя и ступил на землю, которая оживала после войны и уже начинала процветать благодаря работе, обеспеченной приказами Императора. Молоты ковали пластины доспехов, фабрики, почерневшие от сажи, штамповали оружие, и целые города швей шили униформу для его армий. Перебравшись в Европу, я странствовал по континенту, предаваясь разгулу, и повсюду я видел его знамена с изображением орла. В каждом городе, в каждой деревне я видел, как люди возносят хвалу Императору и его могучим громовым гигантам; но их слова казались неискренними, как будто их благодарность была видимостью, вызванной страхом. Однажды, еще ребенком, я видел одну из армий гигантов Императора, но именно тогда я впервые увидел их уже после того, как покорение закончилось.

Урии внезапно стало тяжело дышать: он вспомнил лицо воина, склонившегося, чтобы рассмотреть его поближе, как будто он был меньше чем насекомое.

— Я пьянствовал и развратничал по всему Талийскому полуострову, и вот однажды я оказался рядом с гарнизоном суперсолдат Императора, разместившимся в разрушенной крепости на утесе. Конечно же, из-за своей романтической, бунтарской натуры я не удержался и стал дразнить их. Сейчас я с дрожью думаю о чудовищной опасности, которой себя подверг. Я кричал на них, обзывал уродами и прислужниками кровожадного, деспотичного монстра, единственной целью которого было порабощение человечества в угоду собственному тщеславию. Я перефразировал высказывания Сейтона и Галлиема[4] — даже не представляю, как я смог вспомнить слова классиков, будучи настолько в подпитии. Мне казалось, что мои речи – верх разумности, но вот один из гигантов вышел из строя и приблизился ко мне. Как я уже говорил, я был в стельку пьян, и меня переполняло то чувство неуязвимости, которое присуще только пьяницам и дуракам. Воин был огромным, массивнее, чем человеку дозволено быть природой. Его мощное тело было облачено в тяжелую силовую броню, защищавшую грудь и руки и, как мне показалось, делавшую их до нелепого большими.

— В древности воины предпочитали сражаться один на один в рукопашном бою, а не пользоваться дальнобойным оружием, — пояснил Откровение. — В таких поединках решающей была как раз сила мускулов груди и рук.

— О, тогда понятно, — сказал Урия. — Итак, он подошел ко мне и поднял со стула, опрокинув мой кубок и приведя меня в ярость. Я колотил по его доспехам, в кровь сбил кулаки о нагрудник, но воин только смеялся надо мной. Я заорал, требуя, чтобы он отпустил меня, и он отпустил – сбросил меня с обрыва в море, предварительно велев заткнуться. Когда я поднялся обратно в деревню, они уже ушли, но во мне осталась ненависть, какой мне еще не доводилось испытывать. Глупо, я знаю, ведь я сам нарывался, и рано или поздно кто-то должен был поставить меня на место.

— И куда же ты отправился после Талии? — спросил Откровение.

— В разные места, — ответил Урия. — Многое уже забылось из тех лет, ведь тогда большую часть времени я был пьян. Я помню, что пересек на песчаном скиммере наполненную пылью впадину, в которую превратилось Средиземное море, затем путешествовал по бесплодной земле конклавов Нордафрики, которую Шанг Хал превратил в пустыню из пепла. Все поселения, что встречались на моем пути, почитали Императора, и потому я отправился дальше, на восток, чтобы увидеть обломки Урша и павшие бастионы Нартана Дума. Но даже в столь удаленных местах, по праву считавшихся самыми пустынными уголками мира, я все равно встречал тех, кто возносил хвалу Императору и его генетически модифицированным солдатам. Я не мог найти этому объяснения. Разве эти люди не видели, что на смену одному тирану пришел другой?

— Человечество шло к собственной гибели, — сказал Откровение, подавшись вперед в своем кресле. — Сколько раз мне еще повторять, что без Единения и Императора человеческий род вымер бы? Не могу поверить, что ты не можешь этого понять.

— Нет, я все прекрасно понимаю, но тогда я был молод и полон юношеского пыла, для которого любая форма контроля является угнетением. Хотя старшему поколению это не нравится, задача молодых — расширять границы, все подвергать сомнению и устанавливать собственные правила. Я ничем не отличался от прочих юнцов; возможно, лишь кое в чем…

— Итак, ты объехал весь мир и нигде не нашел земли, которая бы не присягнула на верность Императору… Куда же ты отправился потом?

Прежде чем продолжить, Урия вновь наполнил свой бокал.

— На какое-то время я вернулся домой, привезя семье подарки, по большей части украденные во время путешествия; затем я снова отправился в путь, решив на этот раз стать наемником, а не туристом. До меня дошли слухи о том, что в землях франков неспокойно, и я подумал, что там смогу снискать себе славу. До Единения франки были строптивым народом и не жаловали чужаков, даже если те прикрывались благими намерениями. Оказавшись на континенте, я услышал о Авулеке Д’агроссе и битве при Авельруа и сразу же направился в тот город.

— Авельруа, — сказал Откровение, качая головой. — Город, отравленный злобой безумца, чьи посредственные способности не соответствовали амбициям.

— Теперь я это понимаю, но тогда я узнал лишь, что Авулека несправедливо обвинили в жестоком убийстве женщины, которую Император назначил править его землей. Его уже готовились расстрелять, но его братья и друзья атаковали части армии, которые должны были привести приговор в исполнение. Солдат разорвали на куски, но в бою погибли и некоторые горожане. Среди павших оказался сын местного судьи, и настроение в городе стало совсем скверным. Несмотря на все свои недостатки — а их у него было немало, — Авулек был наделен редким ораторским даром, и он умело раздул пламя народного негодования, направив его против власти Императора. Не прошло и часа, как отряды в спешке сформированного народного ополчения взяли штурмом армейские казармы и перебили всех находившихся там солдат.

— Тебе, без сомнения, известно, что Авулек действительно убил ту женщину?

С грустью Урия кивнул:

— Об этом я узнал потом, когда уже поздно было что-либо менять.

— И что случилось дальше?

— Когда я, полный задора перед грядущей битвой, добрался до Авельруа, Авулек уже склонил на свою сторону несколько городов в округе и собрал весьма внушительную армию.

Урия улыбнулся: подробности его первых дней в Авельруа всплыли в памяти с ясностью, которой он не испытывал уже несколько десятков лет.

— Зрелище было потрясающим, Откровение. Символы Императора были свергнуты, и город жил как будто во сне. На всех окнах пестрели флаги, по улицам маршировали оркестры, Авулек то и дело устраивал парады. Нам бы, конечно, следовало вместо этого проводить учения, но нас переполняли храбрость и чувство собственной правоты. Все новые и новые города вокруг Авельруа восставали против расквартированных там гарнизонов Императорской армии, и за несколько месяцев число повстанцев, готовых к бою, достигло сорока тысяч.

— Сбылись все мои мечты, — продолжал Урия. — Это был блистательный акт неповиновения, полный мужества и героизма в лучших традициях древних борцов за свободу. Мы должны были стать той искрой, от которой возгорится пламя истории, и история должна была свергнуть этого диктатора, самодержавно подчинившего себе всю планету. Затем мы узнали, что армии грома и молнии движутся к нам с востока, и величественным строем двинулись им навстречу, чтобы сойтись на поле битвы.

Авулек шел во главе армии; это был славный день, и я никогда его не забуду. Смех, поцелуи девушек и дух братства, объединивший нас в этом походе. У нас ушла неделя на то, чтобы достичь Гадуаре — гряды высоких холмов, лежавших прямо на пути наших врагов. В свое время я прочел немало описаний битв прошлого и видел, что для обороны это место хорошо подходит. Мы заняли высоту и хорошо укрепили фланги. Слева были развалины бастиона Гадуаре, справа — глухое, непроходимое болото.