Максим Хорсун - Солдаты далекой империи Страница 52

На «Кречете» горели тенты и леера, вельботы и шлюпбалки, даже деревянный настил палубы… В общем, горело все то, что перед сражением команда либо выбрасывала за борт, либо прятала в трюмы. С ростров сыпались малиновые искры, то и дело меня с головой накрывала волна смолянистого жара.

В то же время от холода стучали зубы. И был это какой-то нервический, внутренний холод. Тяжелое предчувствие поселило в душе зимнюю стужу. Я брел вслепую через клубы дыма; меньше всего на свете мне хотелось бы наступить на чье-нибудь тело.

Действительно, покойники попались не раз и не два. Но было их куда меньше, чем я предполагал.

Вот я уже возле носового шпиля.

Здесь дышалось легче: ветер уносил дым к корме. Я увидел, что походная церквушка, развернутая ранним утром отцом Савватием, развалилась, как карточный домик. Скорее всего, ее раздавил при посадке летун. Сам священник лежал рядом с переносным алтарем, уткнувшись лицом в палубу. Его широкая спина была изуверски посечена осколками. Трупы, трупы… Семеро, кажется, наши, четверо — уж точно субчики Карпа. Ха! Размен, учитывая сопутствующие обстоятельства, весьма красноречивый.

Двое раненых: один любуется полетом ангелов на небе, из обширной раны на груди льется сизый дым. Второй извивается по палубе, зажав зубами край воротника. Правой ноги у него нет по щиколотку. Обрубок волочится следом за моряком, соединенный с культей полоской кожи.

Я прошел мимо первого и мимо второго. Меня одолевали тягостные думы.

Куда подевались остальные? Если «хозяева» их убили, то где тогда тела? Не могли же они испариться?

Или «хозяева» погрузили людей внутрь летающей машины? Нет, летуны, атаковавшие броненосец, были куда меньше тех, на которых нам приходилось летать в качестве живого груза. Насколько я мог судить, в уцелевшее после боя воздушное судно пятьдесят человек (это вместе с «троглодитами») попросту бы не поместились.

Что здесь произошло? Увижу ли я когда-нибудь… Галину?

Боже милосердный, за что?

Где они: где Галя, где Северский? Где матросы? Неужели они все исчезли? Неужели на «Кречете» остались лишь я да двое раненых, один из которых вот-вот испустит дух?

Хотелось задрать голову к темным небесам и завыть по-волчьи. Не передать… нет, не описать словами боль, которую мне довелось испытать в тот момент.

Маленькое зеленое пятнышко понеслось над палубой, подхваченное порывом ледяного ветра. Взлетело на высоту покореженных марсов, затем плавно скользнуло вниз, завертелось среди нанесенного песка, мокрого от пролитой крови. Я наклонился и поднял мохнатый лист. Повертел его в пальцах, недоумевая, каким образом он мог здесь объявиться. Это же — дикая малина… Откуда?

«Быть может, их всех вернули на Землю?» — мысленно схватился я за соломинку.

«Бред! — ударил самого себя по рукам. — Стали бы „хозяева“ обходиться честь по чести с бывшими рабами, точнее, с бывшим рабочим скотом! Вернуть на Землю… Земля… А если они на самом деле… Одним махом отправили всех, кто мог стоять на ногах, на Землю? Ведь на палубе остались только трупы да двое раненых, которые наверняка были без сознания…»

Стоп! О каком возвращении может идти речь, если «хозяева» даже не знают, где находится Земля! Легче поверить, что они забросили людей за Магеллановы облака.

Я смял малиновый лист в кулаке и сунул его в карман брюк.

…И все-таки я надеюсь, что Галя вновь оказалась на Земле. Я знаю — глупо тешиться подобными мыслями и… тем не менее! Закрываю глаза и вижу ее: вот сейчас она дышит воздухом, наполненным запахом трав и лесов, вот она видит пасущиеся на лугах стада, блеск солнца в речных водах… Пусть она вернется в лоно цивилизации: в шумный город ли с электрическими огнями, в тихую деревню ли у черта на куличках — не имеет значения. Пусть она найдет себе место среди людей. Среди людей, не познавших ужаса и тягот существования в бесплодных долинах Марса, людей, незнакомых с тем, что такое жить под властью «хозяев» с других планет, под дланью богов-насекомых. Пусть ее дитя появится на свет вдали от этого кошмара… Я надеюсь, что все произошло именно так.

Только так и никак иначе. Прощай, так и не ставшая моей женой. Предчувствие того, что нам не суждено быть вместе, признаюсь, жило внутри с момента, как я впервые увидел тебя. Твои фиалковые глаза… Мы с тобой — осколки чересчур далеких друг от друга миров. Сам космос оказался против нашего союза.

Пусть так, лишь бы ты оказалась на Земле. Лишь бы ты жила. А я буду молиться за тебя до конца своих дней.

…Я молча перетянул бедро раненого ремнем. Наверняка лицо мое было страшно и черно, как у висельника. У бедняги, едва он взглянул мне в глаза, тут же пропала охота стенать и умолять спасти ему жизнь. Он выпустил изо рта мокрый, покусанный воротник и стал хрипло дышать, словно загнанная лошадь.

Оказав первую помощь, я взвалил матроса себе на спину. Вот дотащу до операционного пункта, а там поглядим, что делать дальше. И нужно ли.

И тут я услышал… то ли стон, то ли плач. Нечто донельзя жалобное и невнятное. Звук доносился — я повертел головой в поисках его источника — из угольной ямы, закрытой массивным стальным люком.

Я опустил раненого матроса на палубу, подбежал к угольной яме. В этот момент кто-то постучал по люку с другой стороны.

— Эгей! — донеслось из-под стальной заслонки. — Братцы! Есть кто живо-о-ой?

Я вынул из-за пояса липкий револьвер, взвел курок и лишь после этого навалился плечом на люк. Поскрипев зубами, поелозив сапогами по палубе, мне удалось наполовину сдвинуть его в сторону. Из ямы высунулся грязный, как трубочист, баталер Мошонкин. В руках он сжимал винтовку с расщепленным прикладом и стволом, свернутым на манер буквы «Г». Сверкая белками глаз, он уставился на револьвер в моей руке. Потом его губы перекосились, задергались, и Мошонкин снова нырнул в яму, будто устыдился при мне давать волю чувствам. Но я оказался проворней: я схватил баталера за воротник и чуть ли не силком вытащил морячка на палубу.

Задав баталеру несколько вопросов и не получив связных ответов, я бросил Мошонкина обливаться слезами в компании с самим собой. Скорее всего, этот хвост схоронился в угольной яме до того, как летун пристроился на палубе броненосца. В этом, кстати, я не увидел ничего позорного. В конце концов, в обязанности Мошонкина входило заведовать денежным, вещевым и пищевым довольствием команды, а не биться с вражеским десантом. У нас на флоте, конечно, каждый моряк — герой, вот только запас геройства не у всех одинаков. В следующий миг мне довелось испытать оторопь. Из дыма, окутавшего надстройки, вышел Северский: грязный, забрызганный кровью, с желтыми волдырями ожогов на лице. Увидев меня, он сунул свой револьвер в карман кителя и рассмеялся. За спиной артиллериста выросли четверо матросов, через какое-то время к ним присоединились еще восемь человек. Все были изранены, обожжены; все удивленно озирались по сторонам, словно не понимали, где находятся и что с ними вообще произошло.

Двое матросов, кстати, опомнились быстро: они подхватили покалеченного друга под руки и потащили в операционный пункт.

Я кивнул Северскому:

— Похоже, Георгий, мы снова те, какими были в начале пути: беспомощные и поставленные на колени…

Северский поморщился. Отряхнул здоровой рукой прожженные брюки. Затем уселся на палубу. Просто так: где стоял, там и сел.

— Черт, Паша! Не пяльтесь на меня как остолоп, а прикурите-ка лучше папиросу!

Я подчинился. Вынул из кармана его кителя смятую папиросу и спички, раскурил, не чувствуя вкуса дыма, затем сунул папиросу Северскому в губы.

— Они ушли раньше, чем собирались, — проговорил он, одновременно выпуская дым из ноздрей, — их что-то отвлекло. Мы заперлись в машинном отделении, и они нас самую малость не достали. Вот столечко не хватило дотянуться! «Шубы» и холопы эти… Что-то их встревожило. Что же? Хотел бы я знать…

Он замолчал, и в опустившейся тишине мы услышали, что где-то далеко гремят выстрелы. Северный ветер с услужливостью телеграфа нес нам известия о боях, разгоревшихся за горизонтом.

Помоги вам Бог, штурман Купелин! Вам и вашему маленькому воинству. Отплатите проклятым тварям за разгром «Кречета»!

9

В тот день никому из оставшихся в живых (за исключением меня, Кощея Бессмертного) не удалось миновать операционный пункт. Я зашивал раны, обрабатывал ожоги и делал перевязки со сноровкой прошедшей через несколько кампаний сестры милосердия. Довелось мне провести без ассистента и три довольно трудоемкие операции, в том числе одну ампутацию.

Слава богу, что над головой тогда не свистели пули, и корабль не бросало из стороны в сторону волнами от взрывающих море снарядов.

Моряки, слезая со стола, благодарили меня и сразу же шли, пошатываясь, на палубу. Конечно, кроме тех, с кем пришлось изрядно повозиться.