Дарья Иволгина - Проклятая книга Страница 54

— Наташенька, это ведь очень опасное дело, — сказал Флор.

Наталья сперва не поняла, что он имеет в виду.

— Опасно — что? Опасно идти с господином Тенебрикусом и этими людьми? Мне отказаться?

Она вдруг поняла, что отказ был бы для нее предпочтительнее. Наигралась в эти игры, довольно! Хочется «покоя и воли».

Но прошлое — такая штука, вцепится и не отпустит. И как ни отлепляй его от себя, все равно какое-нибудь пятнышко да останется. Назвалась темным эльфом — полезай в кузов, да смотри, обратно не запросись!

— Я не хочу идти, — сказала Наташа. — Я не хочу ему помогать.

— Опасное дело, — повторил Флор и пояснил: — Нас с тобой для того и призвали, чтобы мы помогли. Нельзя этих людей и эти книги оставлять на свободе. Эта Соледад что-то знает. Ты должна помочь Ордену Белого Меча раскрыть все ее секреты. Понимаешь? Все.

Наталья опустила голову. До нее вдруг дошло: присутствие самого Флора было необходимо только для того, чтобы обеспечить плавание. Главная фигура сейчас — она сама. До конца понять женщину, как считают все эти облеченные властью, сильные и образованные мужчины, в состоянии только женщина. При том — такая, которая сама прошла бы подобный искус.

Гвэрлум вздохнула. Спасать мир — старое, доброе, почтенное занятие для «приключенца». Только во время игрового модуля это все просто и любопытно (бросил кубик и подсчитывай очки, сколько выпало и хватит ли тебе «силы», чтобы уничтожить опасный артефакт, или же опасный артефакт с удовольствием уничтожит тебя). В жизни все оказалось муторно и неприятно.

— Я хочу осмотреть тюрьму, — сказала Наталья.

— Это легко устроить, — молвил Тенебрикус и заговорил с инквизитором Санчесом.

Тот сперва возмущенно пыхтел, качал головой и краснел. Пот катился с него градом. В прохладном полуподвальном помещении кордегардии толстяку сразу стало холодно. Он непрерывно обтирался платком и покашливал.

Наконец Тенебрикус явно взял верх. Санчес нехотя распорядился, и один из стражников надвинулся на Гвэрлум.

— Идемте, — сказал Тенебрикус, поманив ее пальцем.

Она еще раз оглянулась на мужа и пошла. Флор с Харузиным остались ждать.

Наташа ожидала увидеть мрачные сырые застенки с текущей по желобкам вдоль стен жидкой грязью вперемешку со старой кровью, вырванными волосами и выбитыми зубами. Но в тюрьме было относительно чисто. И начиная со второго этажа — сухо. Кое-где в камерах имелись окна. Тюрьма не была переполнена несчастными, стонущими после пыток; но человек пятнадцать в ней находилось. В окошечко в двери Гвэрлум видела, что иные из них читают или вырезают из дерева.

— Здесь не так уж ужасно, — сказала она, обращаясь к Тенебрикусу. — Там, где я побывала… гхм… по ложному обвинению… там гораздо хуже.

— Ты уверена в том, что обвинение было ложным? — спросил ее Тенебрикус. Его странные глаза вдруг вспыхнули желтоватым светом и тотчас погасли.

— В какой-то мере оно было истинным, — признала Наталья. — Но это строго между нами. Я действительно не хотела убивать того человека. Он мне очень нравился. Просто… если бы я не верила разным ведуньям, никакой беды бы не случилось. А я мечтала ему помочь. Исцелить его, понимаете? Он умер только потому, что я его лечила. Меня обманули!

— Так в чем твоя вина? — спросил Тенебрикус. И тихо засмеялся: — Я просто хочу уточнить.

— Я поспешила… Я доверилась целительнице… Знаете, сударь (она так и не решила для себя, как обращаться к Тенебрикусу, — не по имени же!), я раньше думала, что в идее единения человека с природой нет ничего дурного. Что это — как прививка от всякого зла. Если природное — значит, хорошее. Ну, натуральное. Своя рубашка ближе к телу и так далее. Всякие там народные рецепты…

— Это была твоя ошибка? — спросил Тенебрикус.

— Да. Думаю, да. Почему вы спрашиваете об этом сейчас?

— Пытаюсь оценить, насколько глубоки были твои заблуждения.

— Достаточно глубоки, — вздохнула Наталья. — И я за них неплохо поплатилась.

— Редкий случай действительного исцеления от глупости, — заметил Тенебрикус. — Обычно ее лечат путем сострижения волос, соскабливания кожи с головы и долбления черепа.

— Как это? — ужаснулась Наталья. Перед глазами мелькнуло воспоминание о фантастических картинах Босха «Исцеление от глупости», где были изображены сходные методы лечения.

— Врачи полагают, что глупость гнездится в верхних покровах головы, — пояснил Тенебрикус. — Многие, правда, сомневаются, но немало есть цирюльников, которые не только рвут зубы, но и избавляют от идиотизма. Причем используют одни и те же инструменты.

— И даже их не моют, — вздохнула Наталья. — Однако эта тюрьма действительно выглядит довольно пристойно. Здесь можно жить.

— Нельзя, — сказал Тенебрикус.

Гвэрлум скорчила гримасу, которая должна была означать: «Пострадали бы с мое — не так бы заговорили!».

Но пронять Тенебрикуса ей не удалось.

— Нельзя жить взаперти, — повторил он. — Человек нуждается в Божьем мире, в себе подобных. Ему нужно смотреть и слушать.

— Да? — переспросила Наталья, стараясь, чтобы ее голос звучал достаточно ехидно. — А как же затворники всякие?

— Они погружены в созерцание того, о чем мы с тобой можем только догадываться, — отозвался Тенебрикус. И вздохнул. — Мне доводилось сидеть в тюрьмах. И получше этой, и гораздо похуже. Но везде я страдал от одного и того же: от невозможности видеть вокруг себя свободное пространство.

— Просто у вас клаустрофобия, — заявила Гвэрлум. — А орудия пытки мне покажут?

— Это так необходимо? — Тенебрикус еле заметно улыбнулся.

— Ну… — Гвэрлум подумала немного и ответила вполне искренне: — Мне любопытно. Знаете, я была в Германии, еще школьницей, и там нас водили в музей средневекового мракобесия. Не помню, как он называется. На углу переулка Висельников, кажется. Я думала — нам покажут орудия пыток, а там — сплошная политкорректность, «ах, давайте щадить чувства экскурсантов!» — и все тому подобное. Выставлены только кандалы — такие, что теленка заковать можно, — и всякие орудия поношения: дурацкие колпаки, ошейники, таблички с надписями «Я — пьяница» и все прочее в том же роде.

— Кандалы в тюрьмах инквизиции применяются редко, — задумчиво сказал Тенебрикус и почему-то посмотрел на свои руки. — Разве что когда возникает опасность, что подсудимый попытается лишить себя жизни.

— А что, им так важно именно сжечь человека живьем? — спросила Гвэрлум.

— Им важно уберечь человеческую душу от вечного проклятия — по возможности, — ответил Тенебрикус. — Это не всегда удается. Более того, чаще это не удается. Но самоубийство — худший вид отвержения Бога. Именно поэтому дьявол так часто подталкивает людей совершить именно этот грех.

— Еще одна странность, — сказала Гвэрлум. — Раз уж мы тут наедине, я спрошу… Пока никто не слышит и не может уличить меня в невежестве. Я много раз думала… Вы не сдадите меня в трибунал за еретические мысли? — добавила она лукаво.

— Я не сделаю этого, — торжественно пообещал Тенебрикус, — потому что ты пытаешься разобраться. Ты вовсе не исповедуешь ересь, но отвергаешь ее путем познания.

— Ответ мудреный, но в целом именно так все и есть, — вздохнула Наталья. — Вот объясните мне, коли вы такой ученый человек, магистр Тенебрикус (ура, нужная формулировка найдена! «магистр Тенебрикус» — звучит почтительно и по-средневековому!): какое дело дьяволу до каждого отдельного человека? Дьявол — такой сильный, могучий дух. У него бессмертие, мощь, практическое всеведение. И вот вся эта махина гоняется за несчастным Васей Пупкиным, дабы совратить его и низвергнуть в преисподнюю! Смысл? Для чего слону давить собой блоху?

— Вопрос хороший, — сказал Тенебрикус, противу всех скверных ожиданий не улыбнувшийся и не обнаруживающий намерения уличить Наталью в «плохом знании Писания».

— Дело в том, что человеческая душа дороже всего остального мира. Любая. Даже душа этого бедного русского, которого вы так любите вспоминать. Кстати, кто он такой?

— «Вася Пупкин» у нас говорится вместо «имярек», — объяснила Наталья. — Просто «некий человек». Не слишком важный для истории человечества. Он даже родной мамой не очень любим, поскольку доставил ей немало хлопот и стал причиной многих разочарований.

— Ясно, — сказал Тенебрикус. — Ну так что, хочешь увидеть орудия пытки?

Гвэрлум немного подумала, а потом с удивлением покачала головой.

— Вероятно, мною двигало пустое любопытство, — ответила она. — Я уже сейчас могу сказать, как поведет себя Соледад Милагроса. Я видела похожих на нее женщин. Это называется «Фламенко».

— Что? — удивился Тенебрикус.

— «Фламенко». Испанский танец. Соединил в себе культ смерти и плотской любви, что-то предельно мрачное. Черная изломанная женская фигура на фоне белого бесплодного песка. Эдакий излом — во всем и сразу. Любовь, она же Смерть. Ритмы арабские и вместе с тем германские. Словом, Испания.