Дарья Иволгина - Проклятая книга Страница 55

— «Фламенко». Испанский танец. Соединил в себе культ смерти и плотской любви, что-то предельно мрачное. Черная изломанная женская фигура на фоне белого бесплодного песка. Эдакий излом — во всем и сразу. Любовь, она же Смерть. Ритмы арабские и вместе с тем германские. Словом, Испания.

— Точнее, — попросил Тенебрикус.

Наталья закатила глаза, и в память медленно вплыло стихотворение Гарсиа Лорки. Вспомнилось как-то все разом: летний лагерь отдыха, девичьи тетрадочки с цветочками по полям, исписанные стихами, самодельными вперемешку с классикой, обычно перевранной. В основном — о любви и смерти.

И это поразительное стихотворение: про перекресток — и куда ни пойдешь, в самое сердце — нож.

— Кажется, я начинаю понимать, — сказал Тенебрикус. — Ты полагаешь, это от климата?

Гвэрлум расхохоталась. Смех ее дико прозвучал в секретной тюрьме инквизиции — вздрогнули даже стражники. Но Тенебрикус оставался серьезным.

— Ты так считаешь? — повторил он.

— Нет, я считаю — это особый склад характера. Способ реализовать себя. Потому что у нас в Питере фламенко тоже очень популярен. Будет — я хочу сказать. Когда-нибудь будет популярен. Своего рода декаданс, только народный… Ну, не знаю, как сказать. По-моему, это что-то от этрусков.

Она окончательно запуталась и махнула рукой.

— В общем, насчет Милагросы. Она никого не боится… Она участвовала в подпольных абортах?

— Откуда тебе это известно?

Такие бабы всегда кому-нибудь когда-нибудь делают подпольный аборт… У меня была одна подруга — ну вылитая Соледад… Тоже — Гарсиа Лорка, фламенко, аборты, «любовь есть смерть», гадания на картах Таро… Теперь продает «элитную косметику» и всякое «оздоровилово», печатает объявления в газете маленьким шрифтом: «Привораживаю возлюбленных навсегда, наращиваю ногти, крем для лица — забудьте о морщинах».

— Иными словами, нам не стоит дожидаться окончания процесса инквизиции? — Тенебрикус неожиданно перешел к совершенно практическим вещам.

— Да. Заявляю как генеральный консультант по скверным бабам.

— Неужели нет способа заставить ее говорить?

Гвэрлум немного подумала.

— Может быть, и есть… — негромко, медленно произнесла она.

Как и говорил Тенебрикус, Соледад не стали заковывать в цепи. Она сидела на соломенном тюфяке в довольно темной камере, где не было больше ничего — кроме сосуда в углу для отправления естественных надобностей. Участь учителя ее не беспокоила. Она знала, что при желании мориск может остановить течение своей жизни в любой момент, и для этого ему не понадобится никакого подручного средства. Когда власти обнаружат старика мертвым, они выбросят его тело на общее кладбище за чертой города — на свалку, предназначенную для погребения тел осужденных, если не те были сожжены на костре. А там Фердинанд сам решит, восставать ли ему из мертвых или продолжать свое бытие в духе.

Оказавшись в секретной тюрьме инквизиции, Соледад Милагроса думала исключительно о себе. Фердинанд говорил, что женщине не нужно жить так долго, потому что с возрастом она утратит красоту. Однако Соледад не хотела умирать. И терять свою удивительную привлекательность — тоже.

К ней не стали применять пытки. Ее вина не нуждалась ни в уточнениях, ни в доказательствах. Она просто ждала приговора.

Она, девочка-найденыш, воспитанница мориска, не знающая даже толком своего происхождения, — теперь важная персона. Она — в центре внимания большой, могущественной организации. Ученые мужи квалифицируют ее преступление. Не просто какие-то стражники, которые только и могут, что хватать честную девушку под локти и тащить ее в кутузку, — нет, богословы-квалификаторы, получившие основательное образование.

Милагроса представляла себе, как они сидят у себя в кельях и неторопливо перелистывают страницы ее дела. Время от времени мурашки пробегают по их коже. Как? Эта Милагроса общалась с существами из другого мира? Не может быть! Неужели она видела ангелов и самого дьявола? А с виду — обычная женщина (хотя и очень красивая). У нее был кристалл, который открывал для нее врата в другие измерения! И книги, учившие, как пользоваться этим сокровищем! А также содержащие в себе способы мгновенной записи любого произносимого людьми слова — и одновременно с тем мгновенной же шифровки!

Богословам страшно, хотя они повидали на своем веку немало дел, где описаны люди, заключившие договор с дьяволом, и люди, умеющие видеть запрятанные в земле вещи, и люди, пытавшиеся летать, и люди, вступавшие в плотскую связь с умершими или духами…

О да, им страшно!

Соледад ежилась от удовольствия.

А затем, когда все сделанные Милагросой признания уже квалифицированы, вызывают епархиального епископа, который должен выслушать все обстоятельства и принять окончательное решение относительно того, как следует поступать дальше. В игру вступает новый отряд ученых мужей — на сей раз докторов права. Они также делают заключение — о способах приведения приговор в исполнение.

Милагроса не боялась того, что обычно страшило людей, попавших в застенки инквизиции. Она не боялась позора. Напротив — она жаждала позора! Пусть все ее видят — в странном одеянии кающейся грешницы, с непокрытой головой, с распущенными волосами… Или остриженными наголо? Тоже великолепно! У нее красивая форма черепа — так утверждал Фердинанд. И ее лицо будет казаться странным, поразительным, а глаза сделаются еще больше.

Она будет громко смеяться… Или петь? Может быть, у нее получится протанцевать весь путь до эшафота.

Но потом… Неужели она умрет? Мысль об этом время от времени приходила Соледад в голову, но она тотчас отгоняла ее. Что за глупости! Как может она, Соледад, умереть? Разве не дьявол — ее отец? Разве дьявол допустит, чтобы нежное тело его дочери пожрало пламя?

Нет, во время этого аутодафе произойдет нечто грандиозное. И даже если это будет смерть — что ж, за гранью бытия Соледад увидит своего отца и узнает наконец имя своей матери.

И если мать еще жива — ее ждут интересные встречи с духами!

Соледад сможет являться и бедному Джону Ди, который, вероятно, не оставил надежды сотворить из свинца золото. Морочить этого «материалиста» с душой мистика — одно наслаждение.

Поэтому тюремные служащие, которые явились подготовить осужденную ведьму к акту покаяния, застали Соледад отнюдь не угнетенной, опечаленной — как можно было бы предположить, учитывая все обстоятельства, — напротив, она была очень возбуждена.

— Ну, что же вы? — жадно спросила Соледад, не тратя времени на приветствия. — Принесли?

Она уставилась на их руки, ожидая увидеть одежды кающейся. «Так принцесса встречает горничных, которые явились подготовить ее для бала!» — изумленно подумал один из стражей. А другой угрюмо проговорил:

— Вставай, идем. Тебя ждут.

— Но… — Она чуть замешкалась. — Разве меня не будут стричь наголо? Не наденут на шею дроковую веревку, как положено? Не станут меня переодевать? Никто не даст мне в руки свечу? Как же я примирюсь с Церковью?

— Молчи и иди за нами, — бросил стражник.

Сбитая с толку, Соледад встала, подобрала юбки и зашагала между стражниками по коридору: один страж впереди, другой сзади. «Может быть, это вовсе не стражи, — мелькнуло у нее в голове. — Кто знает! Может, это переодетые друзья… Пришли спасти меня, увести из-под самого носа у святейшей инквизиции! Забавно…»

Однако ее ожидания были обмануты. Ее ввели в большой зал трибунала. Народу собралось множество. В открытых дверях толпились люди, которым дозволялось присутствовать при чтении приговоров. Богато одетые дамы и кавалеры сидели на скамьях. Кафедра, вроде церковной, была занята сразу несколькими высокими духовными лицами, а за столом, накрытом красным сукном, заседали инквизиторы и с ними еще один человек в капюшоне, чьего лица Соледад не могла рассмотреть.

Ей показалось, что человек этот ей немного знаком… Они встречались недавно, но ничего определенного она вспомнить не могла. И очень жалела об этом, потому что богатый жизненный опыт научил Соледад нехитрому правилу: если среди множества богатых лиц один человек одет просто — он-то и есть самый главный. Когда в книге все буквы заглавные, бросается в глаза обычная строчная.

Ее удивило и даже шокировало, что никто не обращает на нее внимание. Все взоры были прикованы к другой женщине! Эта женщина, босая, в санбенито и с картонной митрой на голове, с дроковой веревкой на шее и светильником из зеленого воска в руке, заняла место, по праву принадлежащее ей, Соледад!

Она стояла, широко расставив ноги, и улыбалась. Дерзко и бесстрашно улыбалась прямо в лицо святейшим отцам!

Кусая губы, Соледад стояла у стены и рассматривала нахалку, которая узурпировала ее место. Женщина не была слишком молода — она приближалась к тридцати годам. (Тот же возраст, что и у Соледад!) Нельзя ее было назвать и писаной красавицей. Удлиненное лицо, темные глаза, темные волосы. Кстати, ее не остригли. Волосы падали из-под митры и чуть завивались на концах. Эффектно!