Кирилл Бенедиктов - Завещание ночи Страница 6

Топара с минуту тупо смотрел на него, потом захихикал.

— Супай, — проговорил он, чуть заикаясь. — Супай, хозяин Нижнего Мира… Ну зачем тебе Око Виракочи, Супай? Золота дам тебе, больше, чем заплатил Атауальпа… О сокровищах Уаскара слышал? Отдам… Дворец в Юкай, девочек… Зачем тебе Око Виракочи, Супай?

— Это мое дело, принц, — твердо сказал д'Алькантра. — Мы заключили договор. Ты станешь Сапа Инкой, я получу Око Виракочи, и об этом никто не узнает. Дрова для костра, последнего костра северного тирана, варвара из Киту, уже готовы. Но огонь не вспыхнет, пока я не получу Око Виракочи.

Принц Топара запустил толстую пятерню в вырез рубашки одной из девушек.

— Я говорил с Великим Жрецом, с Вильях-Уму, — пробормотал он. — Око Виракочи — страшная сила, тайная власть, главный секрет империи… Самый древний секрет… Если силы тьмы получат его, мир погибнет. Ты — дьявол, Супай, я не могу отдать Око дьяволу…

— Ну, — подбадривающе сказал Диего. Он усмехался.

— Давным-давно Око хранилось в Пачакамаке, — продолжал Топара. Глаза его закатились. — Потом, после войны с чанками, его привезли в Куско… ненадолго. И уже с времен Уайна Капака Око хранил один жрец, живший уединенно в пустыне…

— Да, — сказал Диего. Ноздри его раздувались. — Я же говорил вам, принц, что у Ока непременно должен быть хранитель… Надеюсь, вы помнили и все остальное…

— Никто не знал, где этот жрец вырыл себе нору, — монотонно рассказывал принц, не обращая внимания на возбуждение, охватившее д'Алькантра.

— Я разослал десятки шпионов по всем четырем сторонам света, я искал этого ничтожного жреца, как если бы он был самим Виракочей, вернувшимся с Запада… Позавчера я нашел его.

Еще одна индеанка подошла к Диего, мягко, как кошка, опустилась рядом с ним на ковер и положила свою голову ему на бедро. Д'Алькантра крепко взял ее длинными пальцами за теплое ухо и брезгливо отбросил в сторону.

— Он не хотел отдавать Око Виракочи, — снова захихикал Топара. — Он сказал мне то же, что и я сказал тебе… Силы тьмы не должны владеть Оком Бога. Иначе тьма опустится на мир: Солнце, Отец наш, в гневе отвернет Лик свой от детей своих, и в вечной ночи люди станут подобны узникам Санкай-Уаси. Ничего не видя, слепые, они будут шарить впотьмах и сделаются добычей ягуаров и крокодилов. Тогда сумрачные племена Нижнего Мира поднимутся со дна бездны и вступят в наши города… Холодные воды темных морей поглотят мир, наступит эпоха Больших Змей, и Супай будет властвовать в Четырех Странах Света…

Он замолчал, и из угла его жирного рта потекла вниз зеленая пена. Принц Топара жевал коку.

— И что же вы ответили ему, принц? — по-прежнему усмехаясь, спросил Диего. Самообладание полностью вернулось к нему.

— И я ответил ему, что он прав, — равнодушно ответил принц. — А потом я велел своим телохранителям подвесить его вниз головой между двумя деревьями и содрать с него кожу. Я хорошо запомнил твой совет, Супай… Когда на нем оставалась ровно половина его шкуры, он отдал нам Око Бога, –Топара забулькал.

— Где оно? — Диего весь подобрался, как перед боем. Костлявое лицо его вытянулось вперед, и он стал похож на рыбу. Длинные пальцы непроизвольно сгибались и разгибались.

Принц Топара, продолжая хихикать, вытащил откуда-то из-под пушистого ковра небольших размеров череп из горного хрусталя. В полумраке череп светился ровным голубоватым сиянием, дым от благовоний, плавающий в комнате, отражался в отшлифованных глазницах, порождая туманные, фантастические картины…

— Вот Око Виракочи, — торжественно произнес принц, держа руку с черепом на отлете. — Вот твоя награда, Супай. Жаль, что я не знаю, в чем ее тайная сила…

Диего инстинктивно потянулся к голубому сиянию, но Топара, осклабившись, швырнул череп в темноту за своей спиной — было слышно, как он мягко ударился о чье-то тело.

— Сделаешь меня Сапа Инкой, — булькая и плюясь зеленой слюной, зашептал принц, приблизив свое лицо к лицу Диего, — получишь Око Виракочи. Убей китусского бастарда, раздави паука из северных джунглей, смой с лица земли позор нашего рода… И ты получишь Око, от меня, Сапа Инки Топары Первого, продавшего свою душу хозяину Нижнего Мира… Слышишь, ты, Супай, приготовь для меня местечко получше в своем Нижнем Мире… Я ведь не смогу уйти к своему Отцу-Солнцу, он не примет Инку, опустившегося до сделки с Супаем…

Он что-то еще бормотал и булькал, но Диего д'Алькантра уже не слушал его. Он выпрямился во весь свой гигантский рост и пошел к выходу. Лицо его было все таким же мертвенно-бледным, но теперь эта бледность казалась лишь защитной маскировкой, скрывающей какую-то дикую, неукротимую энергию. Он уже совсем близко от цели. Расчет оказался верным, старого Шеми действительно занесло сюда, на край земли, в страну великих гор и великих воинов… «Он потеряет жизнь вместе с оболочкой своего Ба», — произнес д'Алькантра на языке, которого не понял бы никто из людей, находившихся сейчас в Кахамарке. — «Я опять угадал. Я опять оказался прав. Прощай, Шеми!»

Он был уверен в успехе, пусть бы даже успех зависел от таких ничтожеств, как Топара. Принц был дураком, обжорой и эротоманом, но он был властолюбивым дураком, обжорой и эротоманом. Диего д'Алькантра приходилось пользоваться услугами людишек и похуже за свою долгую жизнь. В том числе и тогда, когда он не был еще ни Диего, ни д'Алькантра.

Инка Атауальпа, принявший после крещения имя Хуан де Атауальпа, по приговору военного трибунала под председательством Франсиско Писарро был задушен гарротой 29 августа 1533 года.

4. МОСКВА, 1991 год. СТРАЖ ВО ТЬМЕ.

— Не туда смотришь, — прошипел мне в ухо Лопухин. — Бери левее, в просвет между сиренью. Я снимал именно оттуда.

— Если ты такой умный, работай сам, — огрызнулся я. Не хватало еще, чтобы ДД учил меня, что мне делать. Я же, в конце концов, не советую ему, как лучше расшифровывать его дурацкие митаннийские таблички.

Он заткнулся. Все-таки он очень боялся, что я брошу его на произвол судьбы.

Мы лежали на горячей плоской крыше голубятни, торчавшей над яблоневыми садами поселка в пятидесяти метрах от дома, в котором ДД видел свой шеститысячелетний череп.

Обстоятельства его открытия так и остались для меня тайной, и чем больше я изучал в бинокль дом, тем сильнее сомневался в правдивости рассказанной им истории.

Дом выглядел заброшенным и пустым. Это ощущение усиливали и маленький запущенный сад вокруг, и заросшая небрежною травою дорожка, и даже железная, покрытая облупившейся зеленой краской калитка с огромным ржавым замком. Догнивали у стены какие-то заплесневелые ящики, тускло отсвечивали брошенные на заполоненных сорняками грядах куски полиэтиленовой пленки. Тлен был там, прах и мерзость запустения.

Я перевел бинокль левее, куда и советовал Лопухин, и наткнулся на окно. Грязное, засиженное мухами, лет десять не знавшее тряпки. Закрытое на шпингалет, разумеется.

— Ты здесь его видел? — спросил я, передавая бинокль ДД.

— Да, — живо откликнулся он, — именно в этом окне. Только тогда оно было растворено и был хорошо виден стол, придвинутый к подоконнику… Вот на нем-то он и лежал.

Непохоже было, чтобы окошко это вooбще открывали за последнюю пятилетку, но я не стал делиться с Лопухиным своими подозрениями. Вместо этого я спросил:

— А ты уверен, что он до сих пор там? Череп, я имею в виду? Может, его привезли сюда, скажем, показать кому-то, а потом увезли снова?

Все это, конечно, было говорено-переговорено нами за последние три дня уже раз десять, и я наперед знал, что он ответит. Он сказал с детской уверенностью:

— Ну кто же будет привозить ТАКУЮ ВЕЩЬ на дачу на один день? Это же не термос и не велосипед даже.

Я мог бы спросить, кто вообще будет привозить такую вещь на дачу, а тем более держать ее там, но воздержался. На все вопросы, касающиеся таинственного хозяина дома, ДД давал столь невразумительные ответы, что поневоле пропадало всякое желание разбираться.

Я зажмурился и представил себе, как вылезаю из этого дурацкого дома, в котором, конечно же, нет ничего, кроме пыли и мусора, беру Лопухина за грудки и зловещим голосом спрашиваю, большое ли удовольствие он получил, глядя, как корячится солидный и занятой человек, поверивший в эти сказки ХХ века. Картинка получалась замечательная; беда была в том, что для подобного торжественного финала требовалось сначала забраться в дом. «А если череп все-таки там?» — в сотый раз спросил я сам себя. — «Невероятно, невозможно, но — вдруг? Что мне с ним делать? Если ему действительно шесть тысяч лет? Брать с собой? Оставить на месте? И смогу ли я его оставить?»

Может быть, это бзик и странный комплекс для человека моей профессии, но я никогда в жизни не взял чужой вещи, как бы плохо она ни лежала. В этом смысле я принципиален. Предложение ДД не понравилось мне сразу и категорически, и лишь после долгих уговоров я согласился посмотреть –только посмотреть! — на месте ли эта дурацкая штуковина. И то, главным образом, ради удовлетворения собственного любопытства.