Андрей Уланов - Автоматная баллада. Страница 7

Шемякино упрямство, впрочем, тоже вполне заслуживало пары ласковых… эпитетов. Убедившись, что нужной ему тряпки в шмоточных рядах нет, он не развернулся и не направился обратно на постоялый двор, а выхлебал кружку ледяного кваса и продолжил свое прочесывание базара дальше. Причем все в том же сонно–мушином ритме.

Мне в тот момент очень захотелось соскользнуть с плеча и садануть этого ишака ребром приклада по колену — когда я злюсь, у меня этот фокус хорошо получается, а злился я так, что, казалось, смазка вот–вот закипит. Но Айсману повезло, причем дважды: сначала я отвлекся на пару очень симпатичных накладочек на рукоятку, а около следующего прилавка мы нос к носу столкнулись с Коляном.

Колян, как обычно, стволом вниз висел на правом плече Евграфыча — он по части стрелка такой же однолюб, как и я, и так же считает, что от добра бобра не ищут, слишком велик шанс на козла напороться. И коль уж попал к человеку, у которого руки не из задницы растут и должный уход обеспечивают, то человека такого надо любить, холить и лелеять. А дураки, которые думали по–иному: что, мол, жалеть о человечишках, я железный, он из плоти, чуть оцарапался — кровь ручьем, а там и гангрена с могилой. Сегодня один, завтра другой — расходный материал, вроде патронов… мясо! Ну и где теперь эти «умники» в подавляющем большинстве своем?! В земле… сломанные, изъеденные ржой… а то и в горн, на переплавку — чего зря металлу пропадать.

У Коляна в этом смысле опыта куда больше, чем у меня. «КО–44» с ПУ — карабин трехлинейный, образца 44–го, с прицелом оптическим… он счет ведет не с последней войны — с предпоследней.

— Доброе утро.

— Утро добрым не бывает, шемуля! — словно в подтверждение своих слов Евграфыч продемонстрировал Шемяке одну из своих лучших, на целых семь зубов, улыбок.

Сторонний человек при этом запросто мог бы и сбледнуть — удар, лишивший Евграфыча большей части зубов, основательно задел также лицевые нервы. И хотя обычно лицо старого следопыта выглядело почти нормально — полдюжины давно затянувшихся шрамиков не в счет, подобными украшениями мог бы похвастать каждый третий мужик его лет — стоило ему лишь попытаться улыбнуться, как правую сторону лица перекашивало совершенно жутким образом. Сергей знал, что минимум дважды подобные ухмылки едва не стоили Евграфычу жизни — причем во второй раз «мутанта» даже успели облить бензином.

Шемяку же эта улыбка могла испугать разве что едким чесночным запахом — чего бы старик ни сожрал на завтрак, шибало у него сейчас из пасти здорово, метра на три.

— Это кому как.

— Тож верно, — кивнул Евграфыч. — У дураков и мутантов, как обчеизвестно, все не как у людев. Мож и утро тож. Давно с промысла–то?

— Второй день. А ты?

— Пятый. Ходил с Юркой–Скелетом и Лампочкой к Дальнему Острову.

— И как?

— Так себе. А у тебя?

— Аналогично.

Этот ритуал всегда казался Айсману забавным — с одной его стороны считалось обязательным спросить, как идут дела у брата–следопыта, с другой же хвастаться удачным уловом считалось дурной приметой. Равно как и жаловаться на пустышку, если вернулся живой и относительно целый — значит, тетке Фортуне твое рыло еще не окончательно наскучило.

Впрочем, если у человека есть глаза и голова и он умеет ими, особенно последней, пользоваться…

К примеру, на Евграфыче из–под его старой вязаной безрукавки выглядывает черная рубаха — по виду новенькая… как бы даже и не шелковая. Это раз. А два — Юра–Скелет на скелет внешне совсем не похож, а похож он на шкафчик два на полтора метра. Говорили, что два года назад, потеряв напарников, Скелет в одиночку доволок сломавшийся болотоход с полным кузовом, ни одного ржавого ножа не выбросил — и, повидав Юрку вблизи, Шемяка этому рассказу верил безоговорочно.

Вот если взять да и сложить эти раз и два…

Евграфыч неожиданно топнул — и уже почти дотянувшийся из–за его спины до кисета на поясе оборванец шарахнулся прочь, тоненько подвывая при каждой попытке наступить на отдавленную тяжелым ботинком ногу.

— Малехо пострелять пришлось, — спокойно продолжил следопыт. — Сначала по дороге с какой–то ватагой схлестнулись, потом на самом Острове — с этими… клановцами.

— Которыми?

— Которые Медведи. Не знаю уж, — Евграфыч сморщился, — чего в них медвежьего, окромя разве что дерьма. Умишка, так точно нет, даже утиного.

— Чего они хотели?

— Да как обычно: здесь земля наша, копать не смейте, чего уже нарыли — гоните нам и еще сапоги будете целовать, что целыми уйдете. Это вчетвером–то против нас троих! Мы от такой наглости аж ошалели. И то — вдруг по кустам еще дюжина расселась.

— Я смотрю, — задумчиво произнес Шемяка, — с клановцами этими проблем с каждым годом все больше.

— Вони от них с каждым годом все больше, — проворчал старик. — Жаль, лет пять назад, когда они самые первые… Арцыбашевцы и кто там еще был… псину еще у себя на куртках малевали…

— Головаши вроде.

— Голованы. Тогда вот надо было собраться да и развесить их на какой–нибудь рощице… поживописней. Леха Пегий так и предлагал — не послушали. Их ведь, — огорченно добавил Евграфыч, — и была полусотня, не больше. А сейчас даже и считать неохота…

— Я бы, — заметил Шемяка, — пошел.

— Да и я хотел, — Евграфыч зло сплюнул, — только Трофим… помнишь его? Черный такой, в драном ватнике постоянно шлялся?

— Это у которого катер синий был? Еще ракетой по нему пуляли?

— Он самый. Вот он и еще один парень, с севера, начали ныть: ой, да блин, куда–то идти, время тратить, патроны жечь, да ну, месяц в самый сезон, делом надо заниматься. А эти уроды, мол, сами друг друга перестреляют, а кто останется, те зимой всенепременно загнутся.

— Ну, почти угадали, — хмыкнул Сергей. — Тех же арцыбашевцев, насколько я помню, свои же клановцы и уделали.

— Они, мля, друг другу свои, как питону — бешеный кролик. Между собой грызутся, с болотниками постоянно пальба…

— Так у них же это, — заметил Шемяка, — как бы политика. В смысле, с болотниками воевать.

— Политика, мля… че–то болотников от этой политики сильно меньше не становится. Будь иначе — я бы, ей–ей, первый сказал: надо ж, хоть что–то полезное клановцы сделали. Но пока что толку не видно, а эти, с Болот, совсем нервные заделались. Раньше с ними хоть иногда поговорить можно было…

— Вроде даже и сейчас какая–то торговлишка идет…

— Идет, — кивнул старый следопыт, — да не по нашу душу. Вернее, как раз по… в общем… ты где остановился? У Матрены?

— У нее.

— Я так и подумал — раз не у нас, в «Ослике», то у Матрены. Короче, — Евграфыч цепко глянул по сторонам, — сегодня или, нет, лучше завтра вечером подваливай к нам.

— А что, — вполголоса спросил Айсман, — разговор какой серьезный намечается?

— Не… — старик поправил ремень карабина, — не намечается. Но ежли зайдешь, поговорить о чем будет. Ты, щенуля, хоть и сосунок, но сосунок правильный… с думалкой. А это по нонешним грустным временам куда ценнее иной седой башки. Считай: в «Ослике» из наших я, Лампочка, Матвей Ямпольских, Две Удочки, Женька Багрянцев… че мы, тему не нароем?

— Ну вы, я погляжу, окопались.

— Дык… в «Ослике» ж пойло свое — аппарат на кухне, прям из змеевика в кружку капает.

— У Матрены зато еда не в пример, — возразил Шемяка.

— Ну это кому что, щенуля, кому что… так ты подумай насчет зайти.

— Подумаю, — пообещал Сергей. — Да… Евграфыч… насчет работенки чего слышно? Намечается чего–нибудь в ближайшее?

— Вроде нет, — Евграфыч, сдвинув кепку, потер висок, нахмурился. — Я–то точно буду Юрку ждать, а он раньше конца июля навряд ли стронется.

— Чего так?

— А таратайка евойная на обратном пути чуть не сдохла. Верней, пару раз почти сдохла… думали уж, запрягаться придется, а то и вовсе… так что он ее в Сажино повез, а это пять дней дороги в один конец.

— Ясно. А вообще?

— В ва–абче… тихо. Разве что… — Евграфыч сделал паузу, — скупщик один вчера болтал мне, что его какая–то странная девка насчет следопытов пытала: кто, мол, и как…

— Хм. Что за барыга и что за девка?

— Скупщик — тезка твой, Сергей. Фамилии не помню… у него еще правое ухо наполовину срезано…

— Знаю, — быстро сказал Шемяка. — У него в подвале близь Западных ворот лавчонка, с черной такой вывеской. А девка?

— Тут я без малейшего понятия, — Евграфыч едва заметно повел плечами. — Барыга про нее сказал — чокнутая.

ШВЕЙЦАРЕЦ

Вихрастый не соврал — все «бу сде» в лучшем виде, и когда Швейцарец выходил из райкома, около витрины напротив уже собралось человек семь. Правда, вокруг стола для жучиных бегов в дальнем конце улицы народу толпилось как бы не больше…

А вот выглядывающая из–за его, Швейцарца, мотоцикла клетчатая кепка — это было и впрямь нечто удивительное.

Когда–то, давным–давно, Швейцарец возил с собой толстую цепь и здоровенный амбарный замок. Недолго — всего несколько месяцев. Затем он перестал возить цепь, а люди перестали приближаться к его машине ближе чем на три шага, и в последующие годы эта дистанция лишь увеличивалась.