Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой) Страница 7

Весь горизонт в огне, и близко появленье,

Но страшно мне: изменишь облик ты.

И дерзкое возбудишь подозренье,

Сменив в конце привычные черты.

О, как паду – и горестно, и низко,

Не одолев смертельные мечты!

Как ясен горизонт! И лучезарность близко.

Но страшно мне: изменишь облик ты.1

-Что это? – проговорил я.

-Бывшие называли это «поэзия», – ответила Марина и начала

укладываться спать.

Игрок зашевелился. Я поднялся, подошел к нему:

-Оклемался?

Стало не по себе: по испещренному шрамами лицу одна за другой

скатывались слезы. Я никогда не видел в Джунглях, как кто-то плачет.

Игрок произнес довольно отчетливо:

-Вспомнил.

И вскрикнул - тело его выгнулось дугой, задрожало. Бедняга вытянулся на

полу во весь рост и затих.

Я повернулся к Марине. Боль, бьющая из зеленых глаз, ожгла меня.

-Мы похороним его,- сказала она.

-Как это?

-Закопаем в землю. Так поступали бывшие.

-Как скажешь,- я зевнул.

4

FEMALE

Электричка отползла от платформы, перестукивая колесами. Заспанный

голос объявил следующую остановку.

Людей в вагоне мало – пока что крупных станций не попадалось. Несмотря

на рань, много окон было открыто. В них врывался аромат сирени.

Андрей сел на изрезанное ножом коричневое сиденье и стал смотреть в

окно. Мелькали дачи. Кое – где виднелись дачники, поднявшиеся ни свет ни заря.

Грохоча, электричка пробежала мост, под которым синела река. Над водой

клубился туман.

Андрей подумал о Гале. Почему она преследуют его, не дает покоя даже в

электричке? Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от образа печальной

женщины, безропотно переносящей издевательства матери Андрея, женщины,

которая любит его, но которую не любит он сам. Образ не исчезал, а наоборот,

расширялся, заполняя собой окружающее пространство; совесть мучила Андрея.

1 Александр Блок

В вагон вошла пожилая пара – мужчина и женщина. На груди у мужчины -

гармонь.

-Уважаемые пассажиры,- обратился гармонист к пустоте. - Позвольте в

дорожку исполнить хорошую песню.

Он заиграл. Женщина запела что-то о любви, которая наступает внезапно и

никогда не проходит.

И так дружно и ладно у них получилось, что Андрею захотелось подпевать.

Вот у кого, должно быть, в жизни гармония, ни ссор, ни обид, – у этих вагонных

певцов. Он достал из кармана кошелек и, когда певцы проходили мимо, протянул

десятку.

-Благодарствую, - пропыхтел гармонист, принимая бумажку красноватой

рукой.

Так как вагон был последний, пара присела передохнуть как раз за спиной

Андрея.

-Что там считать – поезд пустой, - сразу послышался голос мужика.

-Доставай, я тебе говорю.

-Пошла ты.

-Ах ты паразит, алкаш.

-Заткись!

Последнюю фразу гармонист сказал с такой злобой, что женщина умолкла.

Андрею стало грустно, а вместе с тем он испытал нечто похожее на

удовлетворение: у всех, - у всех в этом, мать его, мире, - есть червоточина.

Электричка добралась до большой станции. Вагон заполнился работягами,

дачниками, студентами, стало тесно, весело и шумно. Гармонист с женой

поднялись и снова исполнили свою песню.

В окна полетела пыль: слева от железной дороги горбатилась

многотонными грузовиками федеральная трасса. Сидящий напротив Андрея

студент давил на кнопки мобильника. Трое пожилых дачников сначала говорили о

посадке огурцов, затем переключились на политику.

Вот и Малоярославец. Сейчас должна появиться она…

Вошла. Андрей махнул рукой: место свободно!

На вид лет двадцать пять, не больше. Широковатые скулы, вздернутый нос,

напомаженные пухлые губы. Анюта…

-Ну что, сбежал? – спросила она, присаживаясь рядом с Андреем. Сумочку

из фальшивой крокодильей кожи поставила на закованные в джинсу колени.

-Сбежал, Анюта, - шепнул Андрей, косясь на студента.

-Когда ты, наконец, разведешься со своей?

Андрей вздрогнул, взглянул на Анюту: тише, ведь люди. Он представил на

мгновение, как говорит Гале о разводе, и у него заныло под ложечкой.

Анюта повела загорелым плечом. На ней была розовая майка с надписью

«FEMALE». Вытащив из сумочки зеркало, стала поправлять растрепавшиеся

осветленные волосы.

Солнце кольнуло глаза. Андрей надел темные очки, и стал похож в своей,

не по погоде надетой, куртке со стоячим воротником на шпиона из старого

кинофильма.

-Выйдем, покурим? – предложила Анюта.

Андрей кивнул и поднялся.

-Скажите, что занято,- негромко попросил одного из дачников.

В пустом тамбуре Андрей достал сигарету, почему-то стараясь не

смотреть на Анюту.

Та курила, выпуская дым из сложенных розой губ. Кончик фильтра тонкой

сигареты испачкался в красной помаде.

Докурив, Анюта кинула окурок на пол и вдруг полезла целоваться.

-Постой Анюта,- испугался Андрей.

-Почему?

-Тут люди…

Анюта хихикнула и, дернув Андрея за рукав куртки, увлекла за собой. Они

очутились в сортире. Было тесно, воняло мочой и блевотиной. Андрей слабо

протестовал, но жадные руки уже проникли под ремень брюк. Портфель со стуком

упал на пол. Андрею показалось - все это происходит на глазах у толпы, вот

сейчас дверь сортира откроется… Между тем горячая волна подхватила его на

гребень. Он видел перед собой освобожденные из - под майки груди с

коричневыми сосками – левая, кажется, немного больше правой, и на мгновение

весь мир скукожился для него до размера этих грудей.

-Андрюша, мне нужны деньги.

Анюта натянула джинсы и, глядя в замызганное сортирное зеркало, стала

прихорашиваться.

-Сколько?

Андрей поднял с пола портфель и посмотрел на нее. В тусклом свете

засиженного мухами электрического плафона Анюта показалась ему

отталкивающе – некрасивой: крошечные глаза, неестественно-красный рот,

волосы словно из папье-маше.

«Ярмарочная кукла», - подумал он.

-Десять тысяч…

-Хорошо, я подумаю.

-Десять тысяч долларов.

В дверь забарабанили и старушечий голос прогнусавил:

-Эй, долго там?

Андрею захотелось спрятаться в ржавом унитазе.

-Не суетись,- прошипела Анюта и крикнула, - Бабка, не лезь, у меня диарея!

-Чего?

-Иди ты.

Старуха, видимо напуганная непонятным словом, ушла. Стукнули

раздвижные двери.

Любовники вывалились в тамбур. Смолящий сигарету работяга

ухмыльнулся, но промолчал.

В вагон Анюта и Андрей решили не соваться: до Обнинска оставались

считанные минуты.

5

КАЛУГА

Угли подернулись пеплом и лениво мерцали в темноте. Я знал наверняка,

что там, за темнотой, опустив голову на рюкзак, спит Марина, но отчего-то

казалось: я один в центре огромного мира, скрытого черной пеленой. Спать

больше не мог: невыносимо видеть Андрея, Анюту, их возню в сортире… Какое

отношение все это имеет ко мне?

Вдруг что-то, выпившее свет углей, понеслось к моему лицу из темноты.

Я едва успел отстраниться и перехватить руку с заточкой.

Вскрикнула Марина.

Преодолев слабое сопротивление напавшего, повалил на пол и, свободной

рукой выхватив из ножен заточку, вонзил во что-то мягкое.

-Марина, как ты?

-Все н-нормально.

-Нужен свет.

Чиркнула зажигалка, вспыхнул хворост.

Игрок лежал навзничь. Из раны на груди текла темная кровь. Теперь он и

вправду был мертв. Мертв, как бревно. Рядом валялась заточка, которую этот

хмырь, должно быть, прятал в сапоге.

-Ну что, похороним его? Может, еще всплакнем по нему?

Марина выглядела растерянной. Еще бы – любитель поэзии бывших вдруг

пытается убить своих спасителей...

-Это не он, это Джунгли, - сказала она слабым голосом. - Не всем хватает

силы…

Наверное, мое лицо приобрело весьма неприятное выражение, потому что

Марине явно стало не по себе.

-Андрей, если тебе трудно…

Что-то екнуло у меня в груди, словно рычажок переключился. Что со мной

сделала эта рыжая?

-Ладно, закопаю эту падаль,- сказал я.- Если ты так этого хочешь.