Александр Золотько - Оперативник Страница 7

— Когда я вас отучу… — недовольным тоном пробормотал Токарев. — Сквернословие, мать вашу, это грех. Вот ты матюкнулся, а через минуту — помер. И ведь словечки эти гребаные могут и перевесить. И пойдешь ты в пекло, причем без льготы.

— А сами… — сказал Анждей и замолчал испуганно.

— Что сами? Это ты меня спрашиваешь, пшек?

— Я поляк! — Анджей выпрямился и расправил плечи. — Естем полякем! Квятковские в летописях с одиннадцатого века упоминаются!

— Напомнишь, когда буду наряды распределять, пшек.

— Поляк! — упрямо повторил Квятковский.

— Ну если ты поляк, то остановись возле «Трех поросят» и сбегай за выпивкой. Пару бутылок самоделки возьмешь и скажешь, что это для вон его… — Токарев ткнул пальцем через плечо. — У него скидка.

Анджей не ответил. Машин почти не было, но дорога была скользкой, поэтому до бара добирались почти двадцать минут.

«Колесница» остановилась перед баром. Вывеска мигала попеременно то синим, то красным, перегоревшие лампы Джек не менял уже почти год, поэтому поросят ночью мог опознать только знаток.

— Ну, — сказал Токарев, когда машина остановилась.

— Я не пью! — Анджей смотрел прямо перед собой, руки держал на руле, выглядел почти спокойно, только желваки на лице подергивались.

— Это ты с кем так разговариваешь? — ласково поинтересовался Токарев.

— С хамом, — отрезал Анджей. — И если бы не разница в возрасте и звании, то набил бы пану лицо!

Иван хмыкнул. Молодец пан Анджей. Появился в Конюшне всего месяц назад, но уже успел сделать себе имя. Как он врезал тогда Йохансену из патрульной службы. Те, кто видел, рассказывали потом, что три выбитых зуба одновременно щелкнули по оконному стеклу, а Юрасик так вообще божился, что один зуб пробил стекло насквозь. Но кто верит Юрасику?

Вот сейчас Токарев, не вставая с места, порвет поляка на мелкие клочки. На полоски. Двумя пальцами будет держать, а двумя пальцами отрывать полоски от края.

Токарев оглянулся на Ивана, тот демонстративно зажмурился, показывая, что спит беспробудным сном.

— Ладно, — сказал Токарев и вылез из «колесницы».

Хлопнула дверца.

— С головой поссорился? — спросил Иван.

— А чего он? Я неделю терпел этого пшека. Больше не собираюсь.

— Молодец, — кивнул Иван. — Теперь ТэТэ знает предел твоего терпения. И будет это использовать. Он большой затейник!

Квятковский задумался, переваривая новую информацию.

— А что мне нужно было делать? — спросил он наконец. — Сразу отрезать?

— Ага. Голову, — Иван вздохнул. — Причем себе.

— Он тебя тоже так проверял?

— Меня? Проверял.

— И как?

— Ты не хочешь этого знать.

— Хочу.

— Не хочешь.

— Ну хоть как ты сорвался. Ты же сорвался в результате?

— Нет, зачем? Я терпел-терпел, потом, когда мы были наедине, спросил его как бы между делом, не смущает ли его привкус в его кофе. Дермецом не попахивает?

— Он не пьет кофе, — сказал Анджей.

Иван не ответил.

— Он не пьет кофе, только чай, — Анджей повернулся к Ивану. — Он не пьет…

— Вот именно, — кивнул Иван. — Теперь — не пьет.

Анджей недоверчиво улыбнулся. Потом посмотрел в окно на дверь бара. Снова глянул на Ивана.

— Врешь? — спросил он, наконец.

— Вру, — кивнул Иван. — А ты совершил самую большую ошибку в своей жизни. Вернее, вторую по значимости ошибку. Ты оторвался на ТэТэ, причем оторвался при свидетеле… Один на один еще куда ни шло, но если свидетель проболтается?

— Но ты же не проболтаешься?

— Кто сказал?

— Нет, Иван, ты же не трепло. Ты же не будешь рассказывать?

— Знаешь, как иногда не хочется идти на ночные дежурства… — мечтательно проговорил Иван. — Вот не хочется, и все. Вот так бы все что угодно забыл бы, чтобы только не идти…

— Три дежурства, — быстро выпалил Анджей.

— Десять.

— Пять.

— Десять.

— Семь.

— Ну мы же с тобой оба понимаем, что у тебя нет аргументов для того, чтобы я пошел на уступки. Так?

— Так, — обреченно выдохнул Анджей.

— Отсюда следует… что?

— Десять дежурств?

— Двадцать, — поправил Иван. — Двадцать.

Иван, прищурившись, посмотрел на Анджея, ожидая ответа.

— Двадцать, — кивнул Анджей.

Все-таки поляк все схватывал очень быстро. Фома недаром выделял его из группы новичков.

Фома…

Иван тяжело вздохнул. А ведь почти удалось не думать о нем. Почти удалось. И Токареву спасибо, тоже постарался, вон спровоцировал Анджея на разборку, чтобы не возвращаться к болезненной теме.

— А чего его называют ТэТэ? — спросил Квятковский. — У него же инициалы НСТ.

— Он Токарев. И он из Тулы.

— И что?

— ТэТэ — легендарное оружие русских киллеров.

Открылась дверь бара, на улицу вышел Токарев с бумажным пакетом, прижатым к груди.

Анджей завел мотор.

Токарев сел в машину, не сказав ни слова. От пакета пахло жареным мясом, когда «колесница» тронулась с места, в пакете явственно булькнуло.

До самого дома Токарева они остановились только раз — на КПП поселка.

Перед домом Анджей остановил машину, не глуша двигателя, но Токарев молча вытащил ключ из замка:

— Все на выход.

— Мне нужно домой, — сказал Квятковский.

— Я сейчас все жевало тебе разобью, пан Квятковский, — пообещал Токарев. — Только гавкни еще раз!

Анджей оглянулся на Ивана, тот кивнул.

Квятковский вышел из машины, пробормотав свою неизменную «курву пердоленну».

— Пошли, — сказал Токарев тихо. — Помянем Фому Свечина, царство ему небесное!

Иван не ответил.

Молча вошел вслед за Токаревым в его дом, разулся, принял от Токарева пакет и положил его на стол в гостиной.

— На кухню пошли, — сказал Токарев и включил свет.

На кухне он достал три стакана, разорвал пакет, вытащил из него две бутылки Хаммеровой самоделки, одну поставил на стол, вторую разлил в стаканы.

— За упокой его души, — сказал Токарев.

Они выпили.

Иван не почувствовал ни вкуса, ни градуса, будто выпил стакан теплой воды.

— Что, — спросил Токарев, — не берет?

Иван молча сел на табурет, вытащил из пакета судок со стейками, поставил на середину, вытащил из ящика ножи и вилки.

— Думаешь, герой? — спросил Токарев, усаживаясь напротив. — На Макферсона пистоль наставил — и герой?

Анджей потихоньку двинулся к двери, но Токарев хлопнул ладонью по столу и указал пальцем на третий табурет.

Квятковский сел.

— Все вы герои, мать вашу, — Токарев открыл вторую бутылку и разлил ее в стаканы. — Стрелять, пугать. И ад вам не страшен, и прямое начальство… Тебе, понятно, жаль Фому. И мне жаль. Но если бы он мне попался живым… Я бы… Я…

Токарев взял свой стакан.

— Он же первый стрелял. В воскресенье. Я говорил с экспертами, они клялись и божились, что информация об этом будет засекречена. Внутренняя безопасность уже составила список информированных, готовит подписку и все такое… Но ведь галаты все равно узнают. Или догадаются. Они ведь не вы, они своих правил не нарушают. И не стали бы первыми стрелять в воскресенье. Они мстить будут. Понятно? Мстить. И раз не получится отомстить Фоме, то будут мстить нам. Всем вместе и каждому в отдельности. Это вы понимаете? Скольких мы еще помянем, пока они не сочтут, что сравняли счет? Я бы его… Я бы… Ладно, царство ему небесное, — сказал Токарев.

Глава 02

«Дьявол не врет!» — было написано на фасаде здания, ярко-красной краской прямо по серому бетону. Писали не по трафарету, просто малевали громадные буквы кистью, края букв получились неровными, не было ни одной прямой линии, но надпись от этого казалась еще более вызывающей.

Дьявол не врет.

Двухэтажное здание Службы Спасения стояло на перекрестке и ограды не имело. Вкупе с широкими стеклянными дверями это должно было символизировать открытость и доступность.

В обычное время.

Сейчас это напоминало Ивану о беззащитности четырех сотен женщин и детей, пытающихся найти спасение в здании Службы. За окнами мелькали бледные лица, даже сюда, на улицу, доносились женские голоса. Матери пытались усмирить своих детей. Дети не понимали, почему нельзя побегать, поиграть и почему все взрослые серьезны и даже испуганны.

Детям было проще. Да и их матерям, если вдуматься, тоже было значительно проще, чем Ивану и его людям. Матери могут просто бояться. Испытывать чистое, ничем не замутненное состояние ужаса. Страх перед болью, грядущими мучениями и смертью. И надежду, что надпись над дверью говорит правду — Дьявол не врет.

Иван боролся с ощущением полного бессилия. Он прекрасно понимал, что толпа его не станет слушать, как наверняка не стала слушать неуверенные требования начальника городского управления милиции.