Владимир Березин - Путевые знаки Страница 9

Я протёр её между пальцами и беспомощно оглянулся.

Отец всё ещё был рядом и сказал, что не надо кривляться. Он при этом напевал старую песню про цыган, у которых в сердце нет следа, а, поглядеть, так и сердца нет.

Только потом отец похлопал меня по плечу и добавил, что цыганам верить нельзя – предскажут-то они правильно всё, а впрок не пойдёт, потому что предсказания и подсказки портят жизнь точно так же, как желание быть первым:

– Не старайся во всём быть первым: зряшное это дело. Вот будешь первым в чужом месте, так вовсе не вернёшься. Путешествие такое дело – будешь первым, можешь стать последним. Будь на своём месте, а вылезешь в первачи, так и сгинешь.

Мы с Катей встретились, как воры, замышляющие недоброе. В её выгородке было пусто и тихо. Крыса куда-то ушла, пропала. Исчезла.

«Из деликатности», – подумал я.

Мы прижались друг к другу и стояли, не двигаясь, прислушиваясь друг к другу, к нашему дыханию и движению пальцев по коже.

Наши пальцы сцепились сами, и я обнял её крепко-крепко.

– Ты замечала, – сказал я ей на ухо, – что когда ты стараешься усилить некоторые слова, то выходит только хуже? Вот если сказать: «Я тебя люблю» – выйдет как надо. А если сказать: «Я очень тебя люблю», то выйдет куда слабее?

Она задышала у меня в руках часто-часто, будто пыталась вырваться и улететь.

– Ты – моя, что бы ни приключилось потом, – сказал я и крепко прижал Катю к себе и почувствовал, как груди её напряглись и округлились под моими ладонями.

– Всё, что у меня есть, – ответила она.

– Не только.

– Потрогай. Нет, не надо, они всегда под рукой, – сказала она и хихикнула. – Погладь лучше… Вот так, хорошо… Пожалуйста, Саша, люби меня. Там, где ты будешь. Пойми, что жизни у нас короткие, и только успеешь понять другого человека, как его уже нет рядом. Остаётся верить, что он там где-то вспоминает о тебе.

Я закрыл глаза и почувствовал на себе ее легкое тело, и что преград между нами стало меньше. Глаза были действительно не нужны, потому что аварийные лампы погасли, а свет из караульных помещений сюда не добивал. Мы стояли, прижавшись друг к другу, не двигаясь, прислушиваясь друг к другу, к нашему дыханию и движению пальцев по коже.

Она двинула рукой вниз – сначала нерешительно, а потом смелее.

И мир преобразился: всё стало совершенно другим, предметы изменили свойства. Её тело было удивительно упругим, таким, что казалось неестественным. Другими стали запахи, холодное стало тёплым, а мягкое – твёрдым.

Я снова почувствовал, как прижались её груди к моей груди и губы к моим губам. Она повисла на мне, и я ощущал на себе непривычную тяжесть ее тела.

– Правда, теперь не поймешь, кто из нас кто? То есть одна сатана, а? – спросила она.

– Да.

– Скажи, ты давно это придумала?

– Не знаю. Ну, давно.

Я поцеловал её так, что мы стукнулись зубами.

Я прижимал Катю к себе всё крепче и про себя думал, что тут уже не скажешь: «до завтра», еще раз «завтра мы…», потому что никакого завтра у нас нет, всё можно только здесь и сейчас, а «прощай» говорить не хочется.

– Хочешь, я буду звать тебя Кэтрин – как в старых романах. В старых романах герой всегда прощался перед путешествием и обещал привезти что-нибудь. Аленький цветочек, например.

– Аленький цветочек – это уже инцест. Ты всё-таки не мой папа. – Она улыбнулась в темноте, но я, хоть и ничего не видел, знал, что она улыбается. – К счастью.

– Не болтай.

А я подумал: «Я скажу „прощай“, и меня никто не услышит. Потому что я не верю, что у нас есть завтра».

И мы снова начали движение, как Серебряный поезд, ночной поезд-призрак, который идёт без огней, которого никто не видит. Не тот, в котором электрический двигатель, а такой, где пыхтит паровоз и стремительно движутся такие длинные стальные штуки, что шуруют взад-вперёд, то и дело входя в цилиндры.

Свежий пар менялся на мятый пар, двигались туда-сюда шатун и поршень, работал золотник, но за этими словами не стояло никаких значений. Вообще ничего не существовало, кроме нас. Ни метрополитена с его разномастным народом, ни загадочной выжженной земли наверху, ни остального мира, в котором не поймёшь, есть ли люди. Нет, пожалуй, нигде никого нет, кроме нас двоих рядом с пилоном станции «Динамо».

Стояла абсолютная тишина, а мне казалось, что звуки нашего дыхания наполняют всю станцию, несутся по тоннелям и прогибаются под их воздействием гермоворота на расстоянии нескольких километров отсюда.

Темнота пульсировала, и мне хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

Но в этот момент всё кончилось.

Мы стояли, прислонившись к станционному пилону, чувствуя, как снова становимся мягкими и вялыми морлоками. Только чемпионка мира 1948 года по фигурному катанию Мария Исакова, подняв ножку и раскинув руки, смотрела на нас с фарфорового медальона.

– Но только высоко-высоко у Царских врат, – прошептала Катя, – причастный к тайнам, плакал ребёнок, о том, что никто не придёт назад.

Я знал, что это какая-то молитва из прежних времён, ещё до Катаклизма. Где-то я её слышал, но думать ни о чём не хотелось.

Теперь надо было понять, где, собственно, взлетать. Нам нужно было метров двести, но это должны были быть полновесные двести метров. Для пространства внутри завода этого было слишком много. Сдвинуть с места автопогрузчик мы не смогли, и пришлось вытолкать самолёт на улицу, благо обнаружилось, что ворота давно упали.

Зато кок винта смотрел теперь в сторону нашей цели – почти точно на северо-восток. Я начал молиться – не вслух, а так, про себя, будто разговаривая с непонятным мне существом, что смотрит за всеми нами и определяет жизнь каждого – от самых лучших, вроде Кати и моего отца, до свинарей, которых я ненавидел, но теперь, уже в кабине самолёта готовясь покинуть их, почти любил. Я просил у этого великого существа удачи, маленькой удачи в моих поисках, в большом нашем отчаянном путешествии.

Задрожал двигатель, пропеллер превратился в сияющий круг.

Мы надвинули очки на глаза, и я стал понемногу прибавлять газ.

IV

Город Питер бока повытер

Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле.

Я тысячи раз представлял себе, что почувствую, отрываясь от земли, но именно этого мгновения я и не заметил, так был напряжен. С запозданием на несколько секунд я понял, что нужно было, нужно запомнить, но слишком была занята голова, чтобы отметить не только показания приборов, но и своё состояние.

«Да и ладно, – подумал я и, понимая, что следующего раза, может быть, и не будет, прибавил про себя: – В следующий раз».

Я держал штурвал крепко, даже излишне крепко, пока не вспомнил слова отца, что ручку управления настоящий лётчик держит не слишком вяло и не слишком крепко, а как солдат ложку.

Через полчаса я чувствовал себя гораздо увереннее – тон работающего двигателя был ровен, и горючее не подкачало.

Но внезапно радиометры в кабине словно взбесились. Кабину наполнил писк.

Математик перехватил мой взгляд и объяснил:

– А я скажу вам, что это. Не надо паники. Видимо, это сработавшая ракетная защита вокруг Москвы, то есть кольцо ПВО Первой Особой армии. Они сбили большую часть боеголовок, вот они и упали здесь, на полпути между Москвой и Петербургом. Разорвались не все, а вот заражение очень высокое. Я говорил с людьми, знакомыми с этими полками, – там был один майор по фамилии Зелёный. Он рассказывал, что в штатном боекомплекте у них были предусмотрены две ракеты с ядерными боеголовками. Просто для того, чтобы очистить небо в случае массированного приближения целей. То есть противоракетная защита, которая стояла на пятидесятикилометровой отметке, лупила по подлетающим объектам, и они падали (то есть, конечно, те, в которые попадали) в ста – двухстах километрах от города. Сейчас ветер гонит пыль, вот она и влияет на показания. Поднимайся выше, только осторожно.

Но мы быстро пролетели зону повышенной радиации и обнаружили, что за её пределами фоновые значения были в норме.

Хотя что там, на земле, было совершенно неизвестно.

Мне велели идти прямо над автомобильной дорогой, и это было лучшим ориентиром. Время от времени она пропадала, кое-где шоссе заросло травой, но посёлки, что лежали внизу, не давали заблудиться.

Посёлки были повсюду, и я не терял надежды увидеть какие-то следы живых людей, но нет. Ничего, что указывало бы на живых, по крайней мере с высоты, видно не было.

Мы вошли в облачность, но выбранный курс был правильным, и пункт назначения нашего приближался.

Тут, надо сказать, всё пошло не так, как я думал. Я, конечно, промахнулся.