Макс Ридли Кроу - Сага о героях. В поисках Пророка. Том III Страница 9

– Хочешь сказать, что я назвал шлюхой наследника Бхарани?

Омеро прыснул со смеху, Фино, ничего не понимая, хлопал глазами. Если бы эти двое вдруг узнали, сколько разных мыслей в одно мгновение пришлось переварить Зефирусу, у них бы заболели головы от перенапряжения. Он посмотрел на мальчишку, что на время оставил свое пение и теперь жевал что-то, уткнувшись взглядом в тарелку. Значит, сын Бхарани и Альбирео ублажает слух матросов в кабаке? Будущее Шравана в надежных руках…

– Будем договариваться или мальца прирежем? – тихо спросил Омеро.

– Только дернись в его сторону, и я тебе самому кишки выпущу, – огрызнулся Зефирус, рассматривая мальчишку. – И Альбирео пока тоже не тронь.

Возможно, стоило поступить так, как говорит Омеро, и получить свою награду у Королевы либо откуп от родителей этого мальчишки. Но если бы он не умел разумно рисковать, то не стал бы тем, кто он есть сейчас, и был бы рядовым служащим в низах Голодных Теней, выполняющим самую тупую низкооплачиваемую работу. А если копать глубже, то, не будь он азартным игроком, умер бы в числе других своих соотечественников, кто не решился перейти под заботливое крыло Королевы. Только глупец отказался бы от возможности приручить наследника Шравана. И пусть он сейчас жует свою корочку хлеба, кто знает, где он будет завтра…

– А если они снова сбегут? – нахмурился Омеро.

– Ну, этот уж точно не сбежит, – усмехнулся Зефирус.

Оставив своих людей, он поднялся и направился к столу, за которым утолял голод мальчишка-музыкант. Тот поднял на него равнодушный взгляд.

– Позволишь? – спросил Зефирус и, не дожидаясь ответа, присел напротив того.

О, какие манеры! Словно не черствую краюху жует, а десерт с серебряного блюда золотой ложкой. Такое не изобразишь, с этим родиться нужно…

– Знаешь, я подумал над твоим предложением, – сказал Зефирус. – Пожалуй, я смогу найти время, чтобы обучить тебя кое-чему… Я так понял, тебя фехтование интересует?

– Что сказал тот человек? – мальчик кивнул в сторону стола наемников. – Ты ведь из-за этого передумал?

Зефирус обернулся и посмотрел на Фино. Какой смышленый малыш…

– Все верно, – подтвердил он. – У нас одно дело… отложилось пока.

Зефирус заволновался, что мальчишка может взбрыкнуть после того, что ему пришлось выслушать. Похоже, именно об этом тот сейчас раздумывал. И все же сын двух великих семей оказался гордым, но не глупым.

– Сколько ты хочешь за урок? – спросил он.

– А сколько у тебя есть?

Мальчишка нахмурился, мысленно подсчитал и ответил:

– Через неделю будет пять золотых. Я знаю, этого мало, но если ты согласишься подождать…

– Этого достаточно, – поспешно сказал Зефирус и добавил, чтобы не вызывать ненужных подозрений, – будешь для меня выполнять кое-какие поручения и расплатишься быстрее.

– Какой же у тебя в этом интерес? – прямо спросил тот.

Почему-то, глядя в его бездонные глаза, Зефирус почувствовал, будто все его мысли поднимаются на поверхность, чтобы мальчишка мог без труда прочесть их. Ему внезапно расхотелось придумывать очередную ложь, и он ответил:

– Разве это важно? Ты получишь то, что хочешь, а моя выгода – это уже только моя забота.

– Хорошо, – сказал тот и снова захрустел коркой хлеба, которая никак не поддавалась его зубам.

Зефирус усмехнулся:

– Как тебя зовут-то?

Мальчишка посмотрел на него исподлобья, и наемнику почудилась в этом взгляде насмешка. Раз так, то и он может позволить себе посмеяться:

– Если ты молчишь, я могу сам придумать подходящее имя… Как же тебя назвать? Глядя на тебя, так и хочется придумать что-нибудь… королевское, знаешь ли…

– Фарис, – быстро сказал тот, перебивая его.

– И это сойдет, – довольно ухмыльнулся Зефирус. – А меня можешь называть Зиф. Ну что, малыш, может, пойдем за наш стол?

Зефирус редко прислушивался к чужому мнению, в случае же со своими подельниками «редко» приравнивалось к «никогда». Ему было безразлично, что они считают его затею пустой и шаткой: кто ищет надежности – пусть идет в солдаты, умирать за родину, которая, в лучшем случае, если выживешь, заплатит пенсию. Он предпочитал жить иначе. Кому, как не наемному убийце знать,насколько скоротечен человеческий век. Но некоторые люди были так непробиваемо безнадежны, что это повергало его в глубочайшую тоску, длящуюся, порой, целый миг! Однажды он спросил у дорионского графа, изменил бы тот свой образ жизни, если бы знал, что смерть его близка? Надо сказать, что граф при этом был очень занят: он отчаянно старался игнорировать обмоченные в ужасе штаны и при этом беспрестанно умолял оставить ему жизнь. Жена его – чопорная графиня, накануне с презрением отвернувшаяся от сармантийского попрошайки, под видом которого наемник следил за их замком, – тоже умоляла Зефируса о пощаде в этот миг, но иными способами, и отвлекать ее философской болтовней он считал неразумным. Увы, граф так и не понял его вопроса, все продолжал трястись, потеть и вонять, а потому пришлось заколоть его, как обычно поступают с кабаном, на которого этот представитель знати походил больше, чем на человека. Графиня не слишком опечалилась смерти мужа, куда больше ее заботило собственное благополучие, но до поры до времени Зефирус решил не говорить, что заказ был дан исключительно на ее супруга, а лишнюю работу Голодные Тени никогда не выполняли…

Так или иначе, праздность человеческой жизни казалась наемнику Зифу преступлением куда более страшным, чем все те проступки, за которые принято судить в цивилизованном обществе. Возможно потому, глядя на мальчишку по имени Фарис, он был удивлен и рад, что в глазах его нет бессмысленной пустоты. Это дитя, тонкое как тростник, походило на заточенный клинок: кому хватит смелой глупости упрекнуть оружие в бесполезности? Даже пролежав без дела много веков, запертым в ножны, в сундуке, под десятками хитроумных замков, однажды любое оружие исполнит свою цель, ту, ради которой было создано, хоть давно истлела и рассыпалась прахом борода кузнеца…

Вот уже два месяца они жили вместе, в комнате, которую снимал Зефирус. Кошелек его истощался в вечерних попойках гораздо быстрее, чем успевал наполниться монетами от редких заказов. Крупную работу ему давно не предлагали, а в разборках между торговцами поживиться было нечем. Случались дни, когда мальчишке Бхарани удавалось заработать больше, чем его нынешнему учителю. Фарис продолжал петь песенки, мыть посуду и полы в гнилой таверне, и, возможно, только благодаря этим грошам Зефирус еще мог убедить своих братьев по оружию оставаться в Шраване, а не искать быстрых денег в Дорионе. Если Фино хватало трусости смириться с блажью предводителя, то Омеро частенько высказывался, не стесняясь в выражениях, и вспоминал не только про пустые кошельки. «Отдельная койка?! – возопил он в первый же вечер, когда в их комнату внесли еще два сколоченных ящика с жестким матрасом. – Ты забыл, как мы сами жили? Да ты и сейчас нас с Фино на полу спать заставляешь, чтобы сэкономить, а ему отдельную койку?!» Зефирус знал, что все так и будет: Омеро предсказуем, как восход солнца. «Ты забываешь, кто он. Эта сладкоголосая птичка озолотит нас. По крайней мере, тебе лично я обещаю пожизненную отдельную койку». Но слова предводителя не возымели должного эффекта, что тоже было вполне ожидаемо. «Зиф, старина, это ты у нас бредишь великим и светлым будущим, все видишь себя спящим на лебяжьем пухе и срущим в золотой горшок, – огрызнулся тот, – а мы с Фино головой в детстве не ударялись, нам сейчас жрать охота. Тут не знаешь, проснешься ли завтра, на кой мне хрен собачий потом отдельная койка, если я подохну в канаве?» Зефирус, конечно, пояснил тогда Омеро, что тот не прав, хотя, увы, был вынужден признать, что такой ход мыслей ему понятен. Кто служит Королеве, не привык думать о будущем, более далеком, чем нынешний вечер.

Зефирус и сам был таким, всегда, он учился выживать с самого рождения, точнее сказать, даже до рождения, в утробе матери. Женщина, благодаря безотказности и развратности которой он был зачат, сама была еще ребенком, когда вдруг ее начало мутить от запаха рыбы, грязных ног и браги. Для танцовщицы, которая не брезговала лишними монетами от заморских моряков, беременность была крушением всего. Гражданская война уже уничтожала Сармантию, как гангрена, но если кто и мог выжить, избежав интереса Голодных Теней, так это шлюхи: то, что предлагают они, ценится всегда и повсюду. И все же его матушка еще рассчитывала, надеялась со всей детской наивностью, что оборванка-танцовщица на что-нибудь сгодится. Она проявила завидную изобретательность в попытках избавиться от нежеланного ребенка: пила отвары, которыми порой и крыс травят, била себя по животу, и, конечно, продолжала работать не только в кабаке, но и в порту. Она не знала, что ребенок, которому суждено было родиться, уже тогда научится бороться за свое существование. Иногда о рождении говорят: «Он появился на свет», но в случае с Зефирусом точнее было бы: «Он появился во тьме», поскольку первый вздох он сделал именно ночью, на портовых задворках, за пустыми ящиками, на сложенных рыболовных сетях. И пуповину его мамаша перерезала ножом, который всегда носила в сапоге. Все это Зефирус узнал, когда в очередной раз застал мать верхом на каком-то дорионском матросе. Она была уже достаточно пьяна, чтобы во время порки надоедливого сына поведать ему тайну рождения. Одно лишь оставалось загадкой для Зифа: почему эта женщина не оставила его тогда в порту, почему забрала младенца с собой?