Андрей Посняков - Семейное дело Страница 10

Пётр небрежно отбросил наполовину высушенного, но всё равно уже мёртвого бандита и прошёл в глубь сквера, к цветочной клумбе, разбитой у будущего памятника Жану-Полю Марату, который должны были воздвигнуть на постаменте, оставшемся от статуи Николая Первого, сброшенной ещё в феврале семнадцатого. Уродливый, ободранный, с вывалившимися кирпичами постамент являлся сейчас тайником, храня в своём чреве четыре армейские фляги — три трофейные, австрийские, и одну довольно-таки забавную, французскую, с вычурным изображением знаменитого парижского шансонье Аристида Бриана, выполненным в стиле ар-нуво. В трёх австрийских кардинал привёз помощников, четвёртую же, вычурную, велел купить для себя.

Масаны могли существовать в виде зыбкого тумана и любили путешествовать в таком виде на короткие расстояния, не привлекая излишнего внимания, невидимые, незнаемые… ну, кому в голову придёт?

Пётр сложил фляги в саквояж, принадлежавший спасённой красотке, и поспешно зашагал к родному учреждению, находившемуся недалеко от сквера. Всё так же, холодно и бесстрастно, мерцали звёзды, и зацепившийся за крышу уисполкома месяц напоминал кривую турецкую саблю.

— А, товарищ Бруджа! — привстав, приветствовал вошедшего дежурный, парень в застиранной добела гимнастёрке с добрым, каким-то глуповато-детским лицом. — Опять в ночь?

— Я забираю автомобиль, — холодно кивнув, Пётр не стал поддерживать разговор: некогда было, да и вообще, масан не отличался болтливостью и не терпел этого в других. — Надеюсь, начальство не забыло распорядиться?

— Да, да, товарищ Лациньш оставил устный приказ. Вот только шофёр…

— Сколько раз говорить — я езжу сам, без шофёра.

— Я помню, помню… — Дежурный сбился и покраснел. По неизвестной ему причине он всегда трепетал в присутствии любимчика всесильного начальника ЧК. Было в товарище Брудже нечто такое, глубинное, беспощадное, что заставляло парня холодеть от ужаса. — Когда предполагаете вернуться, товарищ Бруджа?

— Как всегда — к утру.

Масаны могли неплохо управлять мыслями челов, чем и пользовался Пётр, прикрывая каждое своё действие надлежащим приказом. Вот как сейчас.

— Ну, ни пуха ни пера, товарищ!

— А это что? — негромко спросила Лера, указывая пальцем в правую сторону рисунка. — Медведь?

Она прекрасно понимала, что изобразила третьеклассница в своём альбоме, но хотела не только увидеть рисунок, но и услышать комментарии «художницы», потому что в них сейчас соль — в желании нарисовать, в понимании того, что хочется нарисовать.

— Какой же это медведь? — всплеснула ручками девочка, удивляясь про себя непонятливости новой учительницы. — Это Чебурашка вышел погулять на берег Тёмного. Он к нам в Озёрск приехал и любуется.

— Уши маленькие, — со знанием дела произнёс из-за плеча девочки Петухов, самый деловой пацан в 3-м «А». — Потому Валерия Викторовна и спутала с медведем.

— Не маленькие.

— Красивый Чебурашка, — остановила назревающую ссору Лера. — Ты молодец, Галя.

— Спасибо.

— А теперь, Петухов, покажи, что изобразил ты…

Вопреки ожиданиям детишки в школе оказались славными — с точки зрения преподавателя искусств, разумеется. Нет, попадались и те, кто кисточку от ластика отличить не мог, но все старались, все хотели показаться новенькой, красивой и доброй учительнице, а главное — всем нравилось, как Лера ведёт предмет. Как показывает и объясняет, как возится с отстающими и радуется за тех, у кого получалось.

И получаться стало у всех.

Детишки — они ведь все талантливые, нужно просто помочь им раскрыться.

Но попадались, разумеется, и хулиганы.

Грозой Озёрской школы № 3 — первых двух в городе почему-то не было, а вторая, и последняя, вообще носила номер 6, — заслуженно считался ученик 11-го «Б» Цыпа, рослый и плечистый Боря Цыплаков, сынуля районного зампрокурора. Существо не по годам развитое, наглое и полностью уверенное в своей безнаказанности. Из всех предметов Цыпа спокойно себя вёл только на физике, биологии и физкультуре. Физику вела директорша, на физкультуре возглавлявший школьную футбольную команду Цыпа блистал, а семидесятилетняя биологичка — самая старая учительница Озёрска — когда-то была классной дамой зампрокурора, и папаша так отметелил Борю за первое же невежливое слово в адрес старушки, что теперь Цыпа начинал здороваться с ней за двадцать футов, помогал носить сумки, а на уроках вёл себя так, словно его подменял благовоспитанный брат-близнец.

Что же касается новенькой, то уже на первом уроке Цыпа громко осведомился, какого цвета у Валерии Викторовны трусы. Вызвав пошлой шуткой хихиканье всего класса.

«Хочешь попросить на память?»

«Э-э? — Борис, ожидавший, что молоденькая училка или смутится, или разорётся, слегка растерялся и глупо переспросил: — На память?»

«А что ты ещё можешь попросить? — прохладно осведомилась Лера. — Для всего остального ты ещё не дорос».

Класс заржал, и с этого момента преподаватель Кудрявцева стала смертным врагом главного хулигана средней школы № 3.

Последний на сегодня урок закончился, третьеклассники разбежались, унося в портфелях заслуженные «пятёрки» и «четвёрки», а в класс заглянула дебелая женщина в очках и с «мелким бесом» на голове — замдиректора по УВР Нина Альфонсовна Колосова, — попросила «поприсутствовать на допросе»: мол, пришли из полиции, а все педагоги, как назло, или на уроке, или уже ушли. Валерия покорно кивнула и отправилась в учительскую, где обнаружила молодого, лет тридцати, брюнета в чёрном, наброшенном на модный тонкий свитер пиджаке и узких джинсах, явно не на местной барахолке приобретённых.

Брюнет сидел у окна, а за тем же столом, спиной к выходу, сутулился Цыплаков, при скрипе двери затравленно обернувшийся:

— Ой! Валерия Викторовна… здравствуйте.

— Здравствуй, Цыплаков. Что натворил?

— Я? Я ничего… чес-слово, Валерия Викторовна… Никому — ничего… Вот и господин полицейский подтвердит, ага.

Брюнет поднялся на ноги:

— Ройкин, Дмитрий Олегович, старший лейтенант полиции.

— Валерия Викторовна. — Девушка протянула руку. — Преподаю изобразительное искусство и МХК.

— Э-э… — Ройкин жестом предложил Лере присесть, тоже вернулся на стул и, повертев ручку, не удержался: — А что такое МХК?

— Другое рисование, — пробубнил Цыпа.

— Тихо!

— Мировая художественная культура, — расшифровала девушка.

— Интересный предмет.

— Очень.

— Борис, у тебя по нему «два» небось? — ехидно поинтересовался полицейский.

— Это ещё почему? — нахмурился подросток.

— Откуда в тебе взяться культуре?

— Давайте без оскорблений, — попросила Лера. — В чём обвиняется ребёнок?

— Не надо меня так называть!

— Тихо! — повторил Ройкин и перешёл на официальный тон: — Несовершеннолетний Цыплаков Борис Васильевич допрашивается в качестве свидетеля по уголовному делу о краже из шашлычной Нугзара, что на Тихвинском шоссе.

— Где?

— Вы ведь недавно к нам приехали? — Глаза полицейского сверкнули.

— В августе.

— У Нугзара, кстати, лучший в районе шашлык…

Цыпа закатил глаза…

…Вообще-то брюнет Лере понравился. Симпатичный и весь из себя такой… загадочный, как граф Монте-Кристо. И профессия романтичная — оперативный сотрудник полиции! Лицо загорелое, выбрито начисто… ум-м… приятный парфюм, местные мужчины им в большинстве своём пренебрегали, в лучшем случае пользовались одеколоном… и брови — такие тонкие. Интересно, от природы такие или он их выщипывает? Ну, ведь бывают мужчины, которые за собой следят… нет, на голубого Ройкин не похож — стойку при виде красивой девушки сделал идеальную, не каждый сеттер так на вальдшнепа встанет, — и на Цыпу вообще перестал смотреть — только на неё… а глаза, кстати — серые, стальные… для брюнетов такое сочетание — очень даже ничего! Наверное, сейчас в гости набиваться начнёт… нет! Сначала — проводить напросится. А почему нет? Пускай проводит. Вот только скутер куда? Так здесь, у школы, и оставить — сторожу сказать, что сломался…

И всё произошло именно так: после допроса симпатичный опер вытурил «несовершеннолетнего Бориса Васильевича Цыплакова» из учительской и в самых приятных выражениях предложил подвезти новенькую учительницу до дома, а то, мол, темновато уже — для трёх часов дня заявление вышло удивительное, однако на нестыковочку никто внимания не обратил. Валерия «неожиданно вспомнила», что у неё сломался мопед, и с удовольствием расположилась на переднем сиденье белого «Форда» — новенького, только из салона.

Шуршал под резиной асфальт, тихо играла музыка, проносились с обеих сторон ещё не включившиеся фонари.