Андрей Посняков - Семейное дело Страница 11

Шуршал под резиной асфальт, тихо играла музыка, проносились с обеих сторон ещё не включившиеся фонари.

— Ты уже изучила город? — спросил Ройкин, лихо обгоняя чёрную приземистую «Тойоту». — Озёрск у нас небольшой, но очень красивый… Ой! Ничего, что на «ты»?

— Ничего, — улыбнулась Лера. — Даже удобней.

— Так изучила город?

— Не полностью. Сначала ремонт пришлось делать, потом учебный год начался…

— Сама делала ремонт? — удивился полицейский.

— Руководила в основном, — снова улыбнулась девушка. — Но что-то пришлось делать самой.

— А муж?

— Не замужем.

— А парень?

— Пока не обзавелась.

— То есть я успел, — рассмеялся Дима. — Что делаешь вечером?

— Ты обещал показать город.

— Не обещал, но покажу…

Об Озёрске старший лейтенант знал, казалось, всё — и это Валерии очень понравилось, она вообще любила таких вот людей — увлечённых.

— Эта улица, имени Парижской Коммуны, до революции — Спесивая, тут одни купцы селились.

— Так и называлась? — удивилась девушка.

— Нет, конечно, так её местные звали. — Ройкин хихикнул, довольный тем, что сумел ввести в заблуждение собеседницу. — А называлась она Псковской…

А вот это… а то… а там… Казалось, старший лейтенант знает историю каждого дома, каждого камня Озёрска, и поездка, на которую девушка согласилась, только чтобы не прерывать едва начавшееся знакомство, превратилась в увлекательную экскурсию, закончившуюся на главной площади города, у белокаменной церкви с золочёным куполом, стройненькой, словно юная дева, и притягательно красивой в своей лаконичной строгости.

— Церковь Архистратига Михаила, — негромко пояснил Ройкин. — Самая наша любимая.

— И, наверное, главная архитектурная достопримечательность?

— Нет. — Полицейский подъехал к летней, ещё работающей по причине тёплой погоды кафешке, и разговор они продолжили за столиком. — Честно говоря, самое красивое здание находится не в городе, а милях в четырёх от него — это усадьба графов Озёрских.

— Действительно красивая?

— Очень, — серьёзно подтвердил Дима. Он закурил и продолжил: — У меня там бабушка недалеко жила, и мы с ребятами летом играли на территории… Усадьба заброшенная была, но всё равно красивая.

— А теперь?

— Теперь её Чикильдеевы купили. — Полицейский поморщился. — Будут курорт делать.

— Отреставрируют?

— Ага… Но что у них получится? — Судя по всему, Ройкину не нравились ни сами Чикильдеевы, ни их замысел. — Правда, архитектора они именитого нашли, из Москвы. Может, и правда он там всё хорошо устроит…

Помолчали, дождались салатов, которые оказались хоть и несложными, но вкусными, и полицейский, почувствовав, что девушка заинтересовалась усадьбой, продолжил:

— По слухам, графы Озёрские знались с нечистой силой — во всяком случае, так говорили о последней графине — Юлии. Она не местная была, из Москвы, а граф считался завидным женихом, вот, наверное, неудачники и запустили тот слух.

— Что она колдунья?

— Ага. — Ройкин заметил, что Лера с трудом терпит запах табачного дыма, и больше не курил. И даже пепельницу отставил на соседний столик. — После революции граф Александр подался к Врангелю, да там и погиб. Юлию же убили большевики во время штурма усадьбы — там скрывалась белая банда. — Дима выдержал короткую паузу. — Графиню убили, а её дочь, красавицу семнадцати лет, изнасиловали и бросили в лесу умирать.

— Жуть какая! — поёжилась Лера.

— А после смерти графини пошли слухи о том, что где-то в усадьбе спрятаны несметные сокровища, и их искали все, кому не лень.

— И вы с друзьями?

— А как же, — подбоченился Ройкин. И тут же осведомился: — Решили насчёт вечера?

— Это вообще что?

— Что «что»? — не понял водитель автобуса.

— Вот это… — Газон неуверенно повёл рукой в сторону грязного окна, словно намереваясь то ли благословить, то ли посолить окружающее пространство. — Что?

— Озёрск, — коротко ответил шофёр.

— А сидел я где?

— Здесь и сидел, в первом ряду.

— Я не про колымагу твою, — отмахнулся Газон. — Я в целом. Сидел я где?

— Здесь, — не стал тратиться на новое слово шофёр.

— Прямо здесь? — удивился Шапка. Огляделся, но ничего привычного не приметил: ни камеры на шестерых, ни столовки, ни мастерской. — А не врёшь?

— В двадцати милях к северу.

— Почему?

— Там воздух чище.

— А-а… — протянул дикарь. — То-то у меня голова болит.

— Таблетку дать?

— Мне выпить нужно.

— А мне в рейс пора. — Водитель начал тяготиться слишком назойливым пассажиром. — Выходишь?

— Прощай.

— Скатертью дорога.

Сойдя на грешную землю, Газон уселся на лавочку в тени, поставил руки на бёдра и принялся с важным видом озирать округу, попутно раздумывая, где бы сшибить деньгу, и по возможности — лёгкую. Потому что на тяжёлую деньгу в нём просыпалась аллергия, а не срубать нельзя, потому что заработанного в принудительных мастерских хватало в обрез, а душа жаждала праздника.

Округа же, к сожалению, ничего пока не обещала, приглядываясь к гостю с подозрительным провинциальным прищуром.

— Дела, — протянул дикарь. — Дела…

Главная площадь Озёрска была симпатичной, но обыкновенной. Впереди, если смотреть на юго-юго-запад, стоял безликий дом районной администрации — квадратный, кирпичный, с огороженной парковкой и скучающим полицейским на крыльце. Справа от него высилась окружённая сквером церковь — архитектуры обыкновенной, но чистенькая, хорошо отреставрированная и потому привлекающая внимание. Затем шёл жилой дом, на первом этаже которого призывно пестрела вывеска магазина — поход в него Сигизмунд пока отложил, затем — дом с каким-то банком, затем гостиница, именующаяся «отелем „Озёрск“», а за ней — нечто развлекательное под названием «Бродвей», видимо, бывший Дом культуры.

— Дела…

«Банк, что ли, ограбить?»

И тут же — секунды не прошло! — Газон сложил в покрытой красной банданой голове выверенный до мелочей план дерзкого, шумного, а главное — удачного налёта. Вот он смело подбегает к полицейскому челу, отвешивает растяпе могучую затрещину и овладевает оружием. Вот он врывается в помещение банка, потрясая пистолетом и пуляя в потолок. Вот он прыгает в седло верного мотоцикла и мчит в перспективную даль, победоносно размахивая длинным рублём…

План получился настолько реальным, что Газон даже смог его потрогать потной ладошкой. И оставалось прояснить всего два мелких вопроса: первый — куда подевался мотоцикл? Второй — кто будет грузить длинные рубли в мешки, пока он, герой, станет пугать охрану, размахивая оружием?

— Закурить, извините, не найдётся?

Дикарь нехотя отвлёкся от стоящей перед глазами картины и недовольно воззрился на небритого мужика в грязной робе с затёртой надписью «… канал».

— Покурить, извините, не угостите? — приятно улыбнувшись, повторил мужик.

— Курить вредно, — грубовато сообщил Шапка, почёсывая правой татуированной рукой левую татуированную руку. Никто из обитателей Тайного Города — за исключением челов — не курил и курить не собирался.

— Здоровье не позволяет?

— Скурвиться можно.

— Не скурвиться, а скуриться, — поправил дикаря мужик. И прежде чем возмущённый Газон высказался по поводу грамотности неожиданного собеседника, продолжил: — Но ведь боязнь скурвиться не мешает вам выпивать, не так ли?

Судя по всему, чел опытным взглядом разглядел потенциального собутыльника, и разговор о куреве стал всего лишь необходимой прелюдией к перспективному знакомству.

— Водку не употребляю, — определил приоритеты Сигизмунд, которому необычайно понравился второй заход незнакомца. — Я от неё буйным делаюсь.

— Как мы с вами похожи! — всплеснул руками «… канал». — Я вот, к примеру, предпочитаю армянский коньяк. Извольте…

И протянул Газону плоскую фляжку.

— Мне нравится этот город, — осклабился дикарь, принимая угощение. — Как зовут?

— Озёрск.

— Тебя как зовут, дубина человская?

— Николай Матвеевич Столяров, — отрекомендовался небритый и даже привстал немного, демонстрируя остатки воспитания. — Слесарь.

— А я — освободился, — обозначил своё социальное положение Шапка. — Ну, за знакомство.

И сделал солидный глоток, продемонстрировав собутыльнику и мастерство, и опыт.

— А вас, извините, как величать?

— Палёный, — выдохнул дикарь.

— Фамилия такая?

— Коньяк твой палёный, — уточнил опытный Шапка. — Не армянский ни разу, чтоб его Спящий обратно выпил, а разлитый тут недалеко, под Питером, нам такой вертухаи втридорога втюхивали.

— Не армянский? — растерялся слесарь.