Переходники и другие тревожные истории - Дарелл Швайцер Страница 15

Лишь спустя очень долгое время я сумел спуститься по лестнице, подойти к телефону и сообщить моему патрону, что я потерпел неудачу, что никакой картины не будет.

Он послал за мной водителя. Но, до того, как прибыл этот человек, я собрал всё своё мужество и возвратился в комнату башни, и даже на крыльцо. Я стоял там, вглядываясь в темноту, «перемётный костюм» всё ещё свисал с перил передо мной. Я видел лишь обычное зимнее небо и пенсильванский сельский пейзаж. Потом я заметил приближающиеся фары на подъездной дороге и снова поспешил вниз.

— Мой хозяин искренне надеялся, — заметил шофёр, — что вы полностью положитесь на свой художественный талант и чувствительность, и сумеете избежать соблазна перемётного костюма, который, как вы видели, оказался настолько пагубным для него самого. — Он не упрекал; и он не строил догадок. Он просто знал.

Я не стал отвечать.

Когда мы выехали, он глянул на меня — думаю, с иронией — и сказал: — Вы не первый.

— Не первый, — устало повторил я.

— Первым был мой хозяин. Он был первым и единственным обитателем этого дома.

Мой затуманенный разум не мог сложить эти части воедино. — Минуту. Это… нет, вы наверное, ошибаетесь. 1892 год. Значит, вашему боссу, по меньшей мере, сто лет.

— Мой хозяин уже был немолод, когда построил этот дом, — пояснил водитель. — Ему было семьдесят, когда он приступил к тому, что назвал своим прожектом. Теперь ему сто шестьдесят семь лет. Его проблема, сэр, которую, как он надеялся, вы сможете разрешить, состоит в неспособности умереть.

[Джеффри Куилт окончил рассказ.]

Я сидел на полуосвещённой кухне. В пиве выдохлась вся пена. Дом был безмолвен, кроме редких постукиваний и поскрипываний. Смолк даже попугайчик.

— Ты ведь не ждёшь, что я поверю этой истории, — в конце концов произнёс я. — Это — вздор и ты это понимаешь.

Он поднял руку, прерывая меня. Я не понимал выражения его лица. В тот миг он был совершенно непостижим.

— Нет, это не так. Это правда. Каждое слово. Как и настаивал мой патрон, я ничего не подстроил.

— Но в этом нет никакого смысла.

— Верно. Нет. Или он не виден. Я вернул задаток. Я настоял, чтобы отдать его назад. Я лишился контракта. Но я не потратил время впустую. Моя впечатлительность замечательно отточилась. Вот секрет моего искусства. Это вызвало тот внезапный расцвет гротескного, некротического, чем у меня восхищаются поклонники, ну хорошо, поклонник. Без сомнения, определённая репутация у меня была ещё до приключения в том месте, но впоследствии различие увеличилось на целый порядок.

— Но как тот человек мог прожить сто шестьдесят семь лет? Что же произошло в том доме?

— Я могу лишь гадать.

— Но твоё впечатление…

— Да, — согласился Куилт. — Моё впечатление. Я узнал от водителя, что его хозяин когда-то был художником или пытался им стать. Он был жестоким и безжалостным человеком, очень богатым, но желал стать кем-то большим. Он думал, что сможет взять у природы, что пожелает, схватить это, как вещь с полки. Это были его краски в шкафу, и это была его студия в башенной комнате. Но он проиграл. Может, у него просто не было таланта. Вдохновение не приходило. Чем сильнее он пытался, тем больше вгонял себя во что-то, вроде безумия, за грань безумия, во что-то, совершенно неописуемое. Вполне возможно, что он достиг гнозиса, внутренней истины. Он слишком глубоко погрузился в себя и, в конце концов, обнаружил лишь опустошение. Как мы может быть уверены, что с нами не случится то же самое?

— Чем же был тот перемётный костюм?

— Думаю, это было устройство, разработанное, чтобы действовать так, как это случилось со мной. С помощью своих изгибов и заворотов, странных перегрузок и ещё более странных ощущений, он каким-то образом позволял носителю выскользнуть за пределы известных нам пространства и времени, в — не знаю куда. Туда, где он утратил сам себя. То, с чем я столкнулся, было гнусным осадком его души. Возможно, он тоже высвободился из костюма, но не сумел ухватиться за ремешки и упал. Мог ли он покалечиться и телесно? Я так и не узнал. Но, одним вечером, после подобного эксперимента, он навсегда оставил дом, став изменённым человеком, крайне изменённым, ни живым, ни мёртвым, поскольку ему недоставало той сущности, которая и делает нас людьми, чем бы она ни была.

Я не знал, как к этому отнестись. Не втягивал ли Джеффри Куилт меня в самый причудливый фарс всех времён? Или он решил подтолкнуть продажи, нагнетая мистическое вокруг каждой своей картины?

— Ясно, — ответил я. — Потом он стал ещё одним столпом большого бизнеса, где отсутствие души — определённое преимущество.

Куилт грохнул кулаком по столу. Мой стаканчик с пивом скакнул на пол и расплескался.

— Извини, — всё, что я додумался сказать.

— Моя цель, — медленно проговорил он, — причина, по которой мой патрон нанял меня — это создать картину, настолько впечатляющую, настолько живую, настолько воплотившую сущность того ужасного места, чтобы, смотря на неё он смог бы восстановить свою размётанную душу, восстановить настолько, чтобы вновь стать человеком, чтобы он смог умереть. Я не думаю, что у него когда-нибудь получится или вообще может получиться. Если ты не веришь мне, можешь сам у него спросить. Я дам тебе номер его телефона. Но с другой стороны, сомневаюсь, что он станет об этом говорить.

Какое-то время мы сидели в молчании. Я разглядывал картину «Перемётный костюм», затем моё внимание привлекло то, то, что я никак не мог определить.

Лишь через несколько минут я понял, на что смотрю.

Картина изменилась. Закутанная фигура, облачённая в перемётный костюм, теперь обратилась ко мне, её безликая маска смотрела прямо на меня.

— Господи Боже…

— Что там? — тревожно спросил Куилт.

— Ничего.

Он явно мне не поверил. В молчании мы уставились друг на друга.

— Не понимаю, — сказал я наконец. — Если ты этого не рисовал, тогда что это?

— Это не та картина. Эту я создал для себя, на память о приключении. — Он забрал у меня картину, присмотрелся вблизи — я уверен, что он слегка вздрогнул, прежде, чем перешёл на лёгкий, почти весёлый тон и отдал картину назад. — Теперь это твоё. Согласно нашей сделке, ты выслушал историю и теперь должен принять это произведение.

Я снова взял её, затем отвёл взгляд.

— Твоё, — настаивал он. — Ты за неё заплатил.

Какая ужасная тайна раскроется, задумался я, когда, в конце концов, черты той фигуры в