Переходники и другие тревожные истории - Дарелл Швайцер Страница 18

Но когда он закончил и убрал газонокосилку назад, его одолели тревожные мысли. Он припомнил, что был кем-то другим, в каком-то другом месте. Тот другой человек был не в силах принять то, что с ним происходило. Тот другой человек вновь и вновь повторял: нет, этого не может быть.

Джейсон едва понимал, что делает. Что-то подтолкнуло его и он медленно дошёл до конца подъездной дороги. Там он остановился, поглядывая вправо-влево по улице, на знакомые дома, на имена на почтовых ящиках, знакомые по разноске газет. Когда он был маленьким ребёнком, то рыскал по всем задним дворам, раскрывая тайны зарослей кустарника за домами, которые все окрестные дети звали Джунглями.

Дома были тихими, улица пустынной.

И смутно знакомый человек снова повторил: — нет, этого не может быть.

Но Джейсон знал, что это просто есть, может такое быть или нет, что он сам тут, и развернулся и возвратился назад в дом, в свою комнату.

Наверное, он задремал. Когда Джейсон проснулся, были уже сумерки. Его ноги не совсем доставали до пола. Он соскользнул с кровати, потом быстро спустился в гостиную, включил телевизор и плюхнулся на пол, подперев голову кулаками. Сначала он смотрел «Одинокого Рейнджера», а затем «Рамара из джунглей»[27].

Кто-то ходил на кухне. Он услышал обычные кухонные звуки, а через некоторое время почувствовал запах жареной курицы.

— Джейс, кушать пора, — раздался голос.

Джейсон встал, щёлкнул выключателем и отправился ужинать. Он снова ел в одиночестве, но на сей раз накрыто было на двоих.

Наверху захлопнулась дверь. Над головой проскрипели половицы.

Тогда Джейсон перестал жевать. Он неподвижно сидел и вспоминал уйму секретов и желаний, и вспоминал больше и больше. Он почти ревел, когда наконец кинулся к ступеням и вверх по ним.

Отец ждал наверху. Он совсем не изменился с той ночи, когда ушёл за газетой.

— Папа?

Отец улыбнулся и поманил его вверх по лестнице, лёгким движением пальцев.

— С возвращением, сын. Добро, добро пожаловать домой.

Джейсон начал медленно подниматься по ступеням, сердце грохотало, глаза широко распахнуты. На полпути он застыл и только лишь глядел.

— Давай, Джейс. Давай.

Он отступил на один шаг, потом на два, три.

— Папа, я… не могу.

— В чём дело, Джейс?

— Не знаю, папа. Похоже, что это… не моё место.

— Это твой дом, сынок. Конечно же, это твоё место. А теперь иди наверх.

— Нет. — Он развернулся и сбежал остаток пути вниз по ступеням, налетел на парадную дверь, его пальцы неистово задёргали цепочку и замок. Джейсон произнёс вслух, голосом, который не принадлежал ребёнку: «Нет, этого не может быть».

Потом он очутился снаружи, мчался во тьме по знакомой улице и, казалось, что-то спадает с его разума и он яснее мыслит и вспоминает, и становится кем-то другим, и память меняется местами с реальностью.

Внезапно настало утро и Джейсон уже не бежал, а всего лишь быстро шёл, поглядывая на часы и опасаясь опоздать на свой поезд. Он был одет в деловой костюм и нёс портфель. Бизнесмены с портфелями торопливо поднимались по деревянным ступеням на вокзальную платформу.

Пока Джейсон ждал среди пассажиров и, пока проводник называл знакомые остановки, он как бы всплывал из неких глубин, подобно ныряльщику, поднимающемуся к свету солнца со дна глубокого пруда. Он сделал пересадку в Филадельфии, на Тридцатой улице и вскоре за окном замелькали унылые пейзажи Нью-Джерси. Потом он снова увидел Нью-Йорк и вид знакомых сине-зелёных башен Манхэттена, высящихся над усыпанными постройками холмами, незадолго перед тем, как поезд нырнул под землю.

В тот день Джейсон отправился на работу, но успел немного. В уме у него царила неразбериха переменчивых впечатлений и воспоминаний, которые не были воспоминаниями, складывающихся в вопрос: «что из этого действительно произошло?» На какое-то время принесла успокоение мысль, что ничего из этого, включая ограбление, вообще не было, что это только дурной сон, всего лишь фантазия. Но, в то же время, Джейсон ощущал странную новизну всего вокруг — агентства, других сотрудников, ресторана, куда ходил обедать. Было так, словно он не подходил сюда и каким-то образом угодил в чужую жизнь.

Что из этого действительно произошло?

Разумеется, он понимал, что всё-таки до этого докопается. Этим вечером он задерживался так долго, как мог, бродя по ночным улицам, даже при том, что часто опасался это делать, пытаясь оттянуть финальный миг разоблачения и подтверждения.

Но, в конце концов, Джейсон вернулся в свою квартиру и увидел остатки всего, что держало его в этом доме, в этой комнате — растоптанные книги и одежду, разорванные постеры, поломанные самолётики.

Он не мог заплакать. Он уже вышел за пределы всего подобного. Казалось, рыдал кто-то другой, давным-давно. Теперь всё, что ему оставалось, это сесть за чертёжный стол, вставить в зажим новый лист бумаги и начать рисовать.

Мелькнула мысль нарисовать грабителей и передать результат в полицию. Он достаточно ясно разглядел их обоих.

Но это было мысль чужая, навязанная, и он выкинул её из головы.

За окном грохотал поезд.

Джейсон вновь изображал свою комнату, свою комнату в старом доме, вновь восстанавливая каждую деталь. Он работал в отчаянной спешке, словно истекало время, ускользал последний шанс.

Он сидел, босой, в синих джинсах и университетской футболке, посреди разорённой квартиры в странном и пугающем месте, вспоминая, вспоминая, пока внутри него кто-то умирал, кто-то, бывший только смутно знакомым незнакомцем, кто-то, кто в последний раз выкрикнул: «нет, этого не может быть».

Зазвонил телефон.

Адские пенни

Я снова встретил Джима Боуэна в первый раз за десять лет в филадельфийском баре «Возрождённые Пятидесятые». Это было такое место, где по стенам висят афиши с Джеймсом Дином, Мэрилин Монро и Элвисом, официанты, в основном, тоже с причёсками а-ля Элвис, стиль внутреннего интерьера можно описать лишь как арт-тако и, само собой, танцпол. Знак на входе сообщал: «ЖГИ, ПОКА НЕ РУХНЕШЬ».

Это было не в стиле Джимбо, но он тут находился. Я позвал его к моему столику. Он поднял глаза, видимо, сначала не признав меня, а затем сполз с барной табуретки, сжимая стакан, не шатаясь, как пьяный, но, эээ, тщательно вышагивая. Это тоже было не в его стиле.

— Ты изменился, — заметил я.

— Ну, мне сорок три, детка. Тебе всё ещё можно сказать, что, надеюсь, ты всё-таки станешь клёвым романистом. А я уже начал скатываться