Ирка Хортица и компания - Кирилл Кащеев Страница 28

— С епископом я сама решу. А пока его здесь нет… Ведро. Тряпка. Щетка. — и она очень выразительно поглядела на мятежную сестру.

Та открыла рот, видно, собираясь возразить. И закрыла. Круто повернулась на пятках, так что подол рясы взвихрился, и направилась прочь. Замерла под устремленным ей в спину очень пристальным взглядом. Обернулась… и наконец неловко поклонилась. И понурившись, побрела прочь. Настоятельница удовлетворенно кивнула… и снова улыбнулась рыцарю.

— Богоматерь Лесная принимает всех своих болящих чад. — и сморщила точеный нос. — Сразу после того, как они посетят мыльню.

— Скорее, матушка! — закричала выскочившая на крыльцо монахиня. — Утопленница эта… у нее судороги!

Настоятельница пустилась бегом. Глядя ей вслед, рыцарь понюхал рукав своего дорожного одеяния — и понял, что в мыльню надо. Особливо если и впрямь… осматривать буду. Он смущенно поежился.

Вопль, больше похожий на рычание, донесся из распахнутых дверей лечебницы. Тут же к нему присоединились пронзительные женские крики, и рыцарь сорвался с места, одним махом преодолев ступеньки, и ворвался в лечебницу.

На узкой деревянной койке билась утопленница. Ее тонкое худое тело извивалось самым чудовищным образом. Опираясь на затылок и пятки, она выгнулась точно мостик, поднимая двух повисших на ней монахинь разом.

— А-а-а! — разжав руки, монахини посыпались на пол, да так и застыли, с ужасом глядя на утопленницу.

Лицо выгнувшейся, будто лук, утопленницы было запрокинуто — рыцарь видел залитый белой пеной подбородок, темные ямки ноздрей, глаза, по-прежнему закрытые. Она оскалила зубы, точно дикий зверь, хрипло зарычала… и с чудовищной силой грянулась спиной обратно на койку. Раздался жуткий треск.

«Хребет сломала!» — успел подумать рыцарь, когда утопленница выгнулась снова… и он увидел трещину, расчертившую толстую сосновую доску.

— Бабах! — она снова шарахнулась спиной об койку. — Хряп! — острая щепа откололась от доски, со свистом пронеслась над головами монахинь и воткнулась в стену.

— Бесноватая! — раздался неожиданно довольный голос, и оглянувшийся рыцарь увидел сестру Аполлинарию — лицо ее выражало неприкрытое злорадство.

— Что встали, держите ее! — выкрикнула прижавшаяся к стене мать-настоятельница. Ряса на ней висела лохмотьями, а по прижатой к груди руке ручейками сбегала кровь. Рыцарь хотел шагнуть к ней, но резкий, как удар хлыста, приказ точно сам собой швырнул рыцаря вперед. Он навалился поперек бьющегося в корчах тонкого тела, немалой своей тяжестью прижимая его к койке… Мокрые волосы, будто плети, хлестнули его по лицу. Сила, чудовищная, неодолимая, будто рушащийся с горы камнепад ударила в грудь, он взмыл над койкой… и отлетел в сторону, со всего маху приложившись спиной о бревенчатую стену. Загудело.

Сквозь вертящиеся перед глазами кроваво-черные колеса увидел скользнувшую мимо статную фигуру в изорванной рясе. Настоятельница подскочила к женщине и положила ей руку на грудь. Он даже попытался кинуться, оттащить неразумную — сила у бесноватой такая, что она просто снесет монахиню прочь! Но сумел только застонать и дернуться, не в состоянии поднять себя с пола. Ладонь настоятельницы — совсем небольшая, с изящными тонкими пальцами — придавила извивающееся тело и… принялась аккуратно отжимать его вниз. Широко раскрыв глаза, рыцарь глядел как выгнувшаяся дугой бесноватая опускается на койку: медленно, плавно, точно под неумолимым давлением. И вот она уже лежит под легко придерживающей ее ладонью. Попыталась было снова дернуться, потом издала долгий задушенный полурык-полухрип, глаза ее распахнулись, пару мгновений она вглядывалась в склонившуюся над ней монахиню, и рыцарю казалось, что даже принюхивалась — ноздри ее выразительно шевелились. А потом веки ее опустились, и женщина обмякла, снова потеряв сознание, и уже не шевелясь.

— Святая! — благоговейно прошептал рыцарь, глядя на настоятельницу. Ну а как иначе — не силой же она укротила безумицу, способную отшвырнуть его, человека вовсе не слабого?

— Отвар, быстро! — отрывисто скомандовала настоятельница, приподнимая несчастной голову и требовательно протягивая вторую руку — рукав висел лохмотьями, а с пальцев на чисто выскобленный пол одна за другой скатывались темные кровавые капли.

— А-а-а-а! — не отрывая глаз от этих капель, сестра Аполлинария завизжала. — Чудовище! Монстр! У ней когти! — ее дрожащий палец указывал на лежащую женщину.

И только сейчас рыцарь увидел — на проглядывающей из разорванного рукава белой руке настоятельницы виднеются четыре продольные кровавые полосы. Точно следы когтей!

— Глупости! — громко и решительно оборвала настоятельница верещащую сестру Аполлинарию. — Никаких когтей нет! — и в доказательство приподняла безвольно обвисшую руку женщины… с коротко обрезанными, скругленными, и кажется, даже отполированными, как у знатных дам водится, ноготками. — Несчастная просто испугалась скальпеля, которым я хотела срезать ее одежду! Выхватила и в помрачении… — она не закончила, а только выразительно тряхнула ладонью, снова обрызгав пол своей кровью. — Подаст мне кто-нибудь, наконец, отвар? А вы сестра Аполлинария, мойте! Физический труд не позволяет вредным тяжелым гуморам застаиваться в теле, а тем паче, доходить до мозга!

Сестра Аполлинария зашипел… и метнулась прочь, громыхая ведром.

Рыцарь задумчиво смотрел как настоятельница медленно, по капле вливает густой травяной отвар в безвольно приоткрытый рот утопленницы. Потом перевел взгляд на грубый деревянный стол рядом — на нем, тускло поблескивая лезвием, лежал непривычно тонкий и короткий ножик. Как его настоятельница назвала… скапель? Поблескивая. Лезвием. Совершенно чистым. Да и то сказать, если утопленница и могла его выхватить, как бы она так исхитрилась: четыре разреза один возле другого? А ведь точно как от когтей! Которых нет… Рыцарь покачал головой. Странно все это.

* * *

— Господи, помилуй мою душу грешную! — рыцарь яростно брыкнулся, выбираясь из-под придавившей его тяжести и широко раскрытым ртом принялся хватать воздух. По его лицу градом катился пот. — Клянусь, даже в битве при Павии5, когда меня завалило телами моих врагов, мне доставалось больше воздуха! Да вы смерти моей желаете, сестра!

— Господи, прости этого грешника! Взрослый человек, воин… а лечиться боится! Мать-настоятельница что велела? А ну-ка, марш под полог, монсьер! — и сестра Агнесс решительно набросила войлочный полог ему на голову. Жесткий раструб прижался к носу и рту, и рыцарь шумно засопел, покорно вдыхая пропитанный ароматом трав горячий пар. Все попытки высунуться из-под полога сестра Агнесс пресекала короткими болезненными шлепками, так что рыцарю только и оставалось покорно нырять обратно, сетуя на беспримерную жестокость юной сестры.

— Все? Неужели все? — полог скинули с головы, раструб, из которого, будто из адова котла, валил пар, отодвинули и рыцарь предпринял отчаянную попытку прорваться к далеким дверям, из которых веяло вечерними сумерками и незамутненной травяным паром свободой.

— Куда это вы собрались, монсьер? — возникшая в дверях настоятельница опасно прищурилась. — А ну-ка извольте на лавку! У вас не только с легкими беда, но