Откуда я иду, или Сны в Красном городе - Станислав Борисович Малозёмов Страница 9

А диван хороший, хоть и старый. Меня дьяк Анисим сам позвал. Он про меня узнал от кого-то из ваших. Так мы с ним в шесть утра двор подметаем, листья собираем, жжем. Живёт он там же. Только спит на кровати в углу склада. Квартиру ждёт. Как и ты, отец Илия. Вдвоём ему веселее. Да и мне. Я и молиться иду раньше всех. Иконостас рядом.

– Знаю я всё. Просто спросил. И вот ещё что имей в виду. Отец Илия я тебе в церкви. Облаченный в рясу и с крестом наперсным, – засмеялся Сухарев. – Сейчас я Виктор. Так и зови пока обратно в храм не вернёмся.

В приёмной он сказал секретарше, чтобы она доложила Ивану Даниловичу, что к нему просится помощник второго секретаря обкома Зарайского, Архипа Ивановича, Сухарев Виктор. Она ушла в кабинет.

– А если проверит? Позвонить-то как не хрен делать, – ужаснулся Жора.

– Ему это сроду в голову не придёт. Такими именами манипулировать – слишком большим наглецом надо быть, – Сухарев тихо засмеялся. – А я и есть в обычной жизни наглец ещё тот! Но он этого не знает и подумать, что кто-то соврёт, что он от самого Архипа Ивановича приехал – да ни в жисть!

– Вас ждут, – вышла секретарша и плюхнулась на стул, перед которым стол с пишущей машинкой и двумя телефонами.

– Что же вы без звонка, товарищ Сухарев? – заместитель вышел из-за стола и встретил гостей на середине кабинетного ковра. – Пошли бы сначала перекусили в нашем спецбуфете.

– Да что отвлекать вас от дел? – улыбался Виктор. – Мы и так минут десять у Вас украдём.

– Что за вопрос, какой надо так долго решать? – удивился Иван Данилович. – Обычно я за минуту всё делаю. Если, конечно, это не отчёт в Московский «Главк».

– Да пустячный вопрос, – Сухарев без приглашения сел в кресло у стены. Сел и Георгий. Зам начальника примостился на край стола и шутливо приложил ладонь к уху. – Вот племянник Архипа Ивановича, сын старшей сестры, хочет работать у вас на экскаваторе. Первый класс у него. Слух идёт, что у вас на карьере они зарабатывают поболее, чем Зарайские городские экскаваторщики.

– Ничего себе! – изумился Иван Данилович. – Слухи! Да, вдвое больше получают. Экскаватор хороший дадим. И на участок прибыльный направим. Я сейчас напишу записку. Отдадите её в отдел кадров. А мне надо позвонить начальнику второго участка. После кадров к нему идите и пусть он… Как Вас зовут? А, Георгий! Ну вот, получите у него экскаватор там и завтра – на работу. Паспорт при Вас?

Цыбарев протянул паспорт и квалификационное удостоверение. Ещё через пару минут они пожали руку Ивану Даниловичу, Виктор пообещал, конечно же, передать привет Архипу Ивановичу, после чего пробежал всего час и Цыбарев на новом экскаваторе выехал из гаража со счастливым лицом.

– Вот же падла-жисть! – изумлённо повторял он. – Меня никто не помнит. Ни в отделе кадров, ни Данилыч, завгар не узнал меня, падла-жисть! Ну а чё?! Шесть тысяч человек тут пашет. Упомни всех. Ну, здорово. Ты, Витя, просто волшебник, гадом буду. Что, господь помог?

– А кто ещё? – очень серьёзно ответил Виктор. – Он-то меня как Сухарева и не знает. Я для него служитель личный, пресвитер Илия. Я его славлю и Слово его толкую церкви. Почему ж и мне не помочь когда даже не прошу? Он всё видит и доброму делу подмогнёт обязательно.

– Надо мне поскорее крещение принять, – Жора отогнал экскаватор и вернулся с таким сияющим лицом, будто папа с мамой сделали его из меди, а грозный заместитель Иван Данилыч начистил его до зеркального блеска пастой «гои».

– Крещённому мне буде сто дорог открыто к благам Божьим.

– Ну, ну… – ухмыльнулся Сухарев. – Крещённым станешь – так сперва исповедуйся, с грехами попрощайся, людей полюби, помогай им без мзды и корысти. Главной мыслью в голове и главным чувством в душе считай искренне Любовь. Ко всему живому и ушедшему в лучший мир. Нет замены Любви, смирению, то есть покою душевному и сердечному. И прощению нет замены. Всех прости. Врагов, друзей, родных и даже отродье сатананское. Господь негодников сам покарает. Это не наше с тобой дело. А Любовь – это как крест, который Христос на Голгофу тащил, умирая на ходу. Это ноша тяжелая – Любовь. Особенно если Господь наставляет любить всех и всем прощать. Но без неё и Вера твоя Всевышнему не в радость. Ибо Вера – это принятие божественного, не человеческого. Любовь твоя ко всему сущему, простому земному, Богу нашему дорога, потому как помогает ему гармонию поддерживать.

Без любви нашей к живому и прочему сущему – крах Божьей жизни земной и подарок Сатане. А научиться любить и прощать всех – задачка посложнее теории Эйнштейна. Шли они в храм. Виктор – переодеваться в отца Илию и готовиться к вечерней службе, а Цыбарев к дьяку. По радио дожди обещали. Надо канавки вокруг церкви обновить и на дороге новую выкопать. Прежнюю машины задавили.

– Спасибо, Виктор, отец Илия, – пожал ему руку Жора. – Один ты смог меня почти целиком из беды выковырнуть! Просто слов нет. И как благодарить тебя – не придумал пока.

– Это не я тебя вынимаю из горя и почти небытия, – махнул рукой Сухарев. – Это ты сам. С божьей помощью, конечно. Хоть и нехристь ты, но человек хороший. А Господа не обманешь. Так что – ему молись.

К церкви уже шла паства. Группами и по одному. Из приоткрытых окон нежно пахло ладаном. На клиросе ещё только распевался хор. А душа Георгия уже пела. Это возвращалась светлая жизнь в душу почти пропащую.

– Повезло, – подумал Жора. И пошел на склад за лопатой. Дел у них с дьяком Анисимом было до поздней ночи. Не менее.

4. глава четвертая

Сухарев пил пиво в забегаловке Кызылдалы напротив единственной в городе школы. Октябрьский вечер сочился сквозь маленькие деревянные окна желтым светом, отражающимся от туч. Это фонари вокруг школы посылали лучи в небо, а тучи разбрасывали их на дорогу и, если чуть выше слабым лучам попадались окна – то и в окна они падали тусклыми пятнами. Из церкви он ушел поздно. Работу свою сделал, переоделся в гостинице и захотел успокоить душу грешную разливным «жигулёвским».

После третьей кружки вышел покурить на улицу. Дождя не было, но воздух с лёгким ветерком прилетал с севера сырой и густой. Всё-таки не ошиблись синоптики. Ночью или утром дождь снова превратит улицы Кызылдалы в полигон для испытания населения на сопротивляемость красной клейкой глине и преодоление незаметных под водой промоин в асфальте и почве.

– Слышь, мужик! – из пивной вывалились трое парней лет тридцати в телогрейках и ворсистых кепках.

– Закурить? – Виктор сунул руку в карман и достал «Приму».

– Не, курево своё имеем, – сказал первый, рослый крепкий рыжий парень с рыжими усами и редкой бородкой. Каждый непонятного оттенка волосок бородки неудавшейся вился спиралью и торчал в ту сторону, какая ему самому нравилась. – И тебя бы угостили, не будь ты попом-тунеядцем.

– А какого ты тут у нас торчишь? Бухаешь. Хозяина своего с нимбом над башкой дразнишь, – добавил второй. Он ехидно скалился, постоянно чесал шею, торчащую из длинного худого тела, и качался с пятки на носок в своих грязных красноватых сапогах.

– У меня один хозяин – я сам, – Виктор повернулся и ждал. Что-то явно намечалось. Какое-то привычное для этих ребят мероприятие.

– Мы тебя возле церкви на ступеньках и на дорожке часто видим. Работаем напротив. На лесопилке для мебельной фабрики, – третий, невысокий плотный блондин с бесцветными глазами и латунной фиксой на среднем зубе-клыке, постоянно кашлял и говорил, гоняя губами папиросу в уголки рта. – Ты же поп? Поп, сука! В чёрной длинной хламиде ходишь и в дурацкой шапке на башке. Да с вот таким крестом на пузе. Религией людей травишь. Она ж «опиум для народа». Маркс с Лениным говорили. Не слышал?

– Ну, верно, меня вы и видите каждый день, – Сухарев уже понял что будет дальше. – Я священник. Работаю там.