Изменить будущее (СИ) - Шелест Михаил Васильевич Страница 10

– Правильно говорят, – сказал я. – Ткань я им достал через рыбкооп, нитки – тоже, окрашивал сам.

– В смысле?

– В прямом.

Я рассказал про технологию печати камуфляжа на зелёном палаточном брезенте, умолчав про индивидуальный пошив.

Я с детства увлекался вырезанием трафаретов и печатания их на майках. Индейцев всяких… Волков с зайцами из "Ну, погоди!". Рисовал я неплохо. Печатал типографской краской. Здесь же я превзошёл самого себя. С таким жизненным опытом-то…

Вторая "партия" формы получилась с цифрой. Квадратным пробойником нарубили "пикселей" и вуаля… Троекратная пропечатка дала неповторимый рисунок. Даже трудовик сказал, что жизнь прожил не зря. А работники райкома выкупили все сто комплектов за наличные, по десять рублей за комплект.

Зелёную ткань получилось перекрасить в синюю, она приобрела хороший цвет с тенью лазури, и я задумался о пошивке джинсы. Нужна была швейная машинка "Зингер". Наша домашняя, толстый шов не брала и мама категорически возражала. Была ещё старая ручная бабушкина, но та тоже… сопротивлялась.

Потом я подумал, ты хочешь себе джинсы? Так иди и купи! Денег, вроде заработал на шитье формы. За минусом расходов, получилась почти тысяча рублей за две партии. Это с учётом расходов на зарплату трудовику.

– Пап, давай застеклим балкон?

– Как это?

– Выстроим деревянный каркас и вставим в него окна.

– И зачем? Закупоримся… И так моря не видно. Мать всё шторами своими закрывает.

– А ты, перестань их наматывать на трубу батарейную, мнутся же. Гладить потом…Знаешь, как снимать трудно.

– Знаю, – с вызовом сказал отец. – Сам снимаю, сам вешаю.

– Вот ещё гладил бы сам, – буркнула мать. – Красоту такую и на трубу. И тюль…

– Про тюль вообще молчи лучше. Висит как… бельмо… Красоты не видно… Вон красота! Вон! – Отец ткнул пальцем в зеленеющие сопки, кое-где окрашенные багульником. – А не здесь. Не вытянешь вас…

Отец резко махнул рукой и уставился в газету. Я пачкал бумагу, как высказывался папа. Дело было вечером, делать было нечего и я рисовал красками.

Я приболел и на факультативную тренировку не пошёл. Физрук, быстро схвативший основы, тем паче, что я не отвергал бокса, справлялся. Не собираясь учить молодёжь "боевым искусствам", тем паче – драться, мы учили их перемещаться во всех плоскостях, одновременно защищаясь. Это было интересно, но, в общем-то, бесполезно для улицы. Пока.

Хотя, я помню, как те, кто немного узнал каратэ дрались в стойке киба и выходили на гоп-стоп с двумя известными им ударами. А что ещё надо для неожиданного удара встречному человеку? Отжимались от пола по сто раз, кулаки набитые об макивары.

Книжки мною были прочитаны по многу раз. Да и не шли они в мой преобразованный мозг. Ефремов ещё туда-сюда, а остальные фантасты, которыми я зачитывался в это время, отторгались как инородное тело. Я их не отрицал и не хулил. Они уже в моей голове выполнили свою функцию.

Начал читать Доржа Санд, но тоже не пошла, хотя меня интересовал период гуситских войн. Да и вообще… Я так страдал без интернета с его возможностью заглянуть в историю, что я прочитал все имеющиеся у нас мемуары. Пытался чем-нибудь поживиться у школьной исторички, но оказалось, что у неё дома исторических книг нет, кроме Дюма. Историк, тоже мне… Это я о Дюма.

Я понял, что тема про застеклённый балкон сейчас не пройдёт, но маме тему для размышления я дал. Не хватало мне полезной площади для моей мастерской. А с лоджией было бы неплохо. Если бы ещё окно и балконную дверь убрать, подумал я. Но об этом можно только мечтать. ЖЭУ выбебет и высушит. Даже за деревянную конструкцию, наверное. А уж если увидят, что дверь убрали, точно комиссию пришлют. Сейчас с самостоятельностью строго.

А у трудовика заниматься "рукоблудием" уже опасно. Мы и раньше иногда упрашивали Гаврилу Афанасьевича построгать клюшки, корабль парусный выточить на токарном станке, табуретку домой. Он поощрял таких ребят. Я был не из них. Но когда мы с ним стали "делать деньги" и Афанасич пришёл в новом костюме и в шляпе, Светлана стала к нему захаживать чаще и пару раз застала меня за печатью "цифры". Она ничего не сказала, решив для себя, что лучше в мои дела не погружаться, как она сказала, "по…" и провела себя по горлу.

В принципе, мне достаточно было сшить пару лёгких рубашек из "оцифрованной" или перекрашенной в синий цвет бязи, чтобы нашей семье жить в достатке: матери не напрягаться со студентами, а отцу не подрабатывать на второй работе. Да и из тонкой брезентухи, из которой рыбакам шили спецодежду, тоже могли получится приличные вещи. Попасть бы на швейную фабрику "Зарю"…

Так я размышлял, пока не заметил, что за моей спиной стоит отец. Я бросил мазать.

– А неплохо получается, – сказал он. – Гуашь?

Он взял баночку с краской и прочитал:

– Гуашь… Хитрый. Гуашью легче. Молодец. Очень неплохо.

Я рисовал лес и на картине уже прорисовавал багульник и отблески заката на небе. Я не первый день рисовал на ватмане формата А-4, прикреплённом к мольберту, собранном в кабинете туда.

– И мольберт у него настоящий. Где взял?

– Сам собрал. На уроке труда.

Отец удивлённо качнул головой.

– Удивил два раза. Может что-то из тебя и выйдет, – задумчиво протянул он.

– Не что-то, папа, а кто-то. Что-то из меня выходит каждое утро. Делов то…

Мама вскинула глаза, заморгала и прыснула в кулак. Отец хмыкнул.

– Юморит, мать. Смотри ка… Может Райкиным станет? И будет: "В греческом зале, в греческом зале…"

– "Мышь белая", – добавил я, очень похожим на Аркадия Исааковича голосом.

Мама не выдержала и залилась смехом. Отец захекал. Потом, вытерев глаза от слёз, спросил:

– Что у тебя в школе?

– Да, нормально, вроде.

– Ну принеси дневник.

Я принёс. Он пролистал.

– Ты смотри-ка, мать. Вроде замечаний поменьше, а?

– Поменьше-поменьше, – подтвердила она.

Отец в последнее время приходил поздно. Авралили они на ТЭЦ, и он оставался на вторую смену.

– А ничего так. Действительно "нормалёк", а не как раньше.

Он сунул мне дневник в руку и нежно хлопнул меня ладонью чуть ниже спины.

– Это тебе… всё равно… Для профилактики. Молодец.

– Я тебя, пап, хотел попросить…

– Чего, – удивился он.

– Ты не мог бы позаниматься со мной… э-э-э… На ключе работать. Я азбуку морзе выучил…

– Твою ж… Что за день такой? День приятных удивлений. Третий раз удивил, а, Надь… В разведчиков играете? Молодцы. Неси ключ. Знаешь где?

– Знаю. Я на этом… На вертикальном могу, мне бы на полуавтомате…

– Он меня сейчас до инфаркта доведёт, – почти крикнул отец. – Не жалеет меня сегодня совсем. То не заставишь его, а то, – может он… Давай, показывай… Может он…

Я принёс оба ключа и приставку – пищалку с квадратной батарейкой, собранную отцом. Он раньше служил на флоте радистом, а потом даже работал радистом в "портофлоте" на буксире и в торговом порту. Очень любил радио дело. У нас даже одно время стояла дома радиостанция, но без передающего устройства. Он стучал ключом увлечённо и пытался меня увлечь, но слегка "пережимал палку", заставляя, а не заинтересовывая. Поэтому я и "кочевряжился". Поэтому он и удивился.

Навыки работы на телеграфном ключе у меня были вбиты инструкторами плотно, но это в том теле. Это тело с некоторым трудом, но осилило нехитрые действия. Всё-таки отец же меня учил класса с пятого. Азбуку я тогда не хотел учить. Сейчас знал.

Простучав несколько строк из газетной статьи, я посмотрел на отца и увидел в его глазах слёзы. Он отвернулся и вышел, сначала из комнаты, потом щёлкнул и входной замок.

– Ты, точно его… сегодня… – Тревожно сказала мама.

– Не о том, мам, тревожишься. Радость он как-то переживёт. Дай бог… А вот вторые смены… Надо, чтобы он бросил свои вторые смены.