Сон негра - Даниил Юрьевич Гольдин Страница 17

Совсем нету звуков. Только в голове шумы. Ненастоящие. Все изнутри это. А оттуда – ни-ни. «Хорошо мне» – говорю, но то ли забыл, как говорить, и только рот открываю, то ли тишина такая непорочная.

Вот стихи про щупальца тишины. Ни Бога, ни тайных радостей – только щупальца тишины. Проще некуда. И японские школь – ни – цы. Гы-гы.

А граф чего от меня хочет? Анархические сонеты? Деконструкции самих первооснов бытия под заглавием власти? Письмо влюбленного юноши овдовевшей матери порядка? Восторженное такое. В конверте с алым кантом, робко сунутое за резинку трусов вместе с пачкой однодолларовых. И ни Бога, ни праздных радостей.

Ну освободит он Русский Дух – и что дальше? Распустит по воле, народу раздаст? Так они его сами и сдали дружненько. Обременителен стал, наигрались. Или граф верит, что порядок из хаоса сложится? Сам собой? Пока что и из порядка мало что путного вышло. Одни кости вон на престоле стучат. Куда дальше-то? Творить стратегическое чудо?

«Все, отстань» – дергаю щупальцу, она послушно отлипает от уха. В голову врывается гул, заполняет все полости через ушной канал. Вторая щупальца нехотя соскальзывает вслед за собратом, рокот спадает, голова пустеет.

Кап, – снова в лоб. Думай, мол, о стихах. Я бы может и с радостью, да о чем? Что тут еще есть? Матрас полосатый. Сейчас вообще без цвета, как и все остальное. Только мокрый. Еще и без пружин – даже прозаично поскрипеть не может. Какая уж тут поэтика?

Чувствую ветерок на коже. То ли дует откуда, то ли нести стало быстрее. Гул никуда не делся. Ну отлично: я черпнул ладонью воду и обмыл лицо. Вода густая, как кисель, шлеп-шлеп на матрас.

Матрас медленно поворачивается вокруг своей оси. Представляю, что впереди в темноте обрывается водопад. Вот плыл – уже лечу. Долго ли, коротко ли?

Шарю рукой со всех сторон – только воздух. Ложусь на бок. В матрасе хлюпает, вода просачивается к телу. Нахожу щеночка, устраиваю его у самого лица, чтобы чувствовать мягкий мех. На расплющенном животике он не попортился. Только намок весь. Подкладываю руку под щеку. Это неприятно из-за сломанного пальца, но зато не дает заснуть. Река должна куда-то привести. Как иначе?

Лежу так. Долго, наверное. Хоть не капает. Не нужны стихи больше, видать. И на том спасибо. Про что стихи-то? Вот плыву я на поролоновом матрасе по подземной реке в какой-то пещере. Где края – без понятия. И делай, что хочешь. Пляши, ныряй, насвистывай. Не мерзни только. Простудишься – обидно будет. Не поедешь в гости к Антошиному папе в усадьбу. А там лани есть, говорят. Хочу посмотреть на лань. О чем писать, когда так пусто? «Интенция должна быть». Интенцию им, видите ли, подавай, а я даже не знаю, плыву я куда-то или от кого-то, и плыву ли вообще. Щеночек? Ну да, порадуется Кощей: ни Бога, ни праздных радостей, только щеночек дохленький – во веселья-то будет. Золотая эпоха, могильный век.

Переваливаюсь на живот. Щенок пищит. Скрипит. Не разобрать. Раз всего. А я весь замираю.

Молчит. Трогаю его – снова писк. Не он пищит – понимаю. Шебуршится что-то рядом. Пальцем повожу – метнулось прочь. Маленькое. Дрожит. Мышь, видать. Стук-стук зубками, коготками по матрасу. Щеночка моего объедает. Его нежный розовый носик обгладывает. Фу.

Завожу указательный палец за большой на правой. Выжидаю. Ближе. Ближе. Щелк! Писк. Всплеск. Мне показалось, сильнее, чем должен был бы от какой-то жалкой мышки быть. Еще один. И не пойму даже, рядом или далеко где-то. Щука играется.

Щенка глажу, нахожу самое сухое место на матрасе и перекладываю его туда. Аполлон. Носик у него теперь в лоскутках. Обгрызен. А делать-то что дальше? Приплыву вот к Кощею, и снова без оды. Кто знает, сколько я тут торчу. Минуты полторы? Год с небольшим?

Со скуки опускаю руку в кисельную воду. Сопротивляется. Матрас сразу закручивается, тормозит. Пропускаю воду сквозь пальцы, сжимаю их вместе, шевелю кистью – и вроде будто гребу даже. Согнуть-разогнуть пальцы. Согнуть-разогнуть. Как плавником.

Что-то коснулось. Скользнуло по самым кончикам. Дно черкнул? Камень под водой был, водорослями весь порос, склизкий. Ай! Снова. Отчетливо. И живое, кажется. Стоит у пальцев, извивается вяло. Касаюсь – бок. Чешуйчатый вроде. Веду вдоль – не кончается. Уже руку всю распрямил, а все бок. Вверх по нему скольжу – на спине плавник. Распушен. Перепонка. Шипастый плавник. Колется. А ему хоть бы что. Знай себе извивается медленно-медленно. Силища. На стремнине стоит. Хочу до головы дотянуться, через борт перевешиваюсь – а рыбы и нет уже. Шарю в воде – пусто. Только кисельная жижа. Тревожно стало.

Лежу. Челюсть вжал в поролон. Хлюпает. Борода намокла. Зато чувствую все костями. Каждый стук-стук маленькие волны о стенки матраса. Тук-тук. Тук-тук.

Рукав в воде полощется. Вниз тянет. Кожу поглаживает. Гул слышу. Щенка не могу найти. Неужто пока ерзал – сбросил? Нет на месте. По матрасу рукой. Медленно, чтобы не скинуть. Вдруг прямо на краю трупик? Вот-вот скользнет туда, только тронь. Шуршит рукав мокрый по материи. Громко очень. Даже неловко как-то шуметь. Что это я громче далекого гула что-то делаю? Но щенка найти надо. Глупый, куда ты задевался? Вот он. У самых сапог. Щупаю его – комочек. Уполз. Облезает весь. Как ветошь на швабре. Клочки на пальцах остаются катышками – то ли шерсть, то ли грязь. Мокрым тряпьем пахнет. Может, и от меня это.

К себе прижимаю поближе, чтоб не терялся. И ложусь снова. Матрас продавливаю. Слушаю челюстью воду. Каждую вибрацию могу уловить. «Шшшшшш» – шелестит что-то снизу. Под матрасом. Еле касается, а я чувствую. Нежно так. Почти ласково. Хочет, чтобы я думал, что чудится. Ан нет, милая. Слышу тебя. «Шшшшшшш» – еще раз. Плавник скребется. В ответ пальцем скребу матрас. Шур-шур. Будто поймет.

Пропала. Жду – не идет. Щенка к себе прижимаю левой, через край свешиваюсь. Правую руку в воду погружаю. Где же ты? Вода перед лицом плещется – чую. А вижу только темень. Медленно голову опускаю – хочу в воду вглядеться. Рябь плещется: в губы, в нос лижет. А в упор не вижу разницы. Не вдохнуть бы воду.