Максим Дегтярев - Карлики Страница 25

— Все не так, — отмахнулся Виттенгер, — челюсть какую-то приплел — к черту челюсти! Вот скажите, с вами бывает так: вы знаете, но не можете сказать, или наоборот, рады бы сказать, но не знаете, как именно сказать?

Это мне знакомо. Я сказал, что такое со мною часто бывает.

— Видимо не часто, раз вы еще живы, — мрачно заявил он, — так вот, самоубийство — это знак, последнее сообщение, если угодно. В жизни мы много расставляем знаков — таких, которые ничем не выразимы, кроме как собою. Живым такие знаки ни в жизнь не разгадать. Вот так. А вы — челюсть! — и он что есть силы стукнул по столу кулаком. Зазвенела посуда. — Стойте, вы же мне подали отличную идею! — вдруг осенило его. — А я пока вас ждал все сидел и думал, куда же тот торопыга запропастился. Теперь все понятно, — и он зашелся дурным пьяным смехом. — От его души отделилась какая-то часть, убила его, а потом, видать, передумала и сделала ноги — и ноги, и руки и все остальное…

Я ничего не понял. Виттенгер продолжал хохотать, приговаривая, что, мол, какое отличное объяснение я придумал.

— Какой еще торопыга у вас запропастился, что вы несете? — я пытался добиться от него вразумительного ответа. Наконец, он перестал смеяться и внезапно протрезвевшим голосом объяснил:

— Вчера вечером привезли одного типа. Он убил себя разрядом цефалошокера. А сегодня утром он исчез.

— Откуда исчез?

— Из патологоанатомической лаборатории. Представляете себе?

— Нет, не представляю, — признался я, — вы хотите сказать, что тело украли?

— Я тоже так сначала подумал, но, принимая во внимание вашу оригинальную теорию, совсем иное объяснение в голову лезет.

— Так вот из-за чего вы сегодня, мягко говоря, не в себе! — догадался я.

— Да, черт возьми! — и он снова стукнул кулаком по столу.

К нам подошел служащий ресторана. Спросил, все ли у нас в порядке. Виттенгер схватил его за лацкан и сказал, что у нас не все в порядке и в порядке никогда не будет. Назревал скандал. Я взял Виттенгера под руку и потащил к выходу. На улице он немного оклемался, но ровно на столько, чтобы самостоятельно залезть в флаер. Я повторял ему, как заклинание: во-первых, установить слежку за вдовой Перка. Во-вторых, проверить, где она была на следующий день после смерти Перка. Виттенгер старательно кивал в ответ. Убедившись, что он, в прямом смысле, включил автопилот, я с ним распрощался.

7

Придя домой, я первым делом проверил, не пришел ли ответ на мой запрос о Лефевре. Ответа с Земли еще ждать и ждать, но с соседних планет кое-что поступило. Статьи были написаны на всех языках, кроме того единственного, на котором говорю я сам. Я поручил компьютеру сделать перевод, а пока он потел, занялся приготовлениями к бессонной ночи. Приготовления заключались, главным образом, в поисках заначки натурального кофе. Я точно помнил, что из тех шести банок, что Татьяна как-то раз привезла с Земли, по крайней мере одна должна была остаться. И я ее куда-то сунул, но куда — вспомнить не мог, впрочем, это не имело большого значения, поскольку Татьяна ее наверняка перепрятала перед отъездом. Она археолог и спрятать от нее что-либо — дело безнадежное. А сама она просто обожает прятать мои вещи, называя это уборкой. Потом издевается надо мной, мол, преступников ищу, а куда собственный бластер дел — не помню. Берх говорит, что это у нее такое профессиональное заболевание — все прятать. Превратности профессии понуждают Татьяну отыгрываться на мне. Если так рассуждать, то меня должно тянуть на преступления. И если Татьяна будет продолжать в том же духе, то она и станет моею первой жертвой. Так ей и скажу, когда приедет.

Кофе нашлось в банке из-под диетических тянучек, хотя я вспомнил, и теперь уже точно, что пересыпал его в похожую, но из-под какао. Тоже, кстати, привезенного Татьяной из очередной поездки на нашу историческую родину. Это она так Землю называет, хотя, что до меня, и Фаон сойдет за родину — историческую или фактическую — не важно. Только ни кофе, ни какао у нас не растет. Холодно слишком — даже на экваторе.

К тому времени, как я приготовил и кофе и то, чем можно его закусить, компьютер закончил перевод. Кроме работ самого Лефевра, тут были и более поздние варианты его теории. Все статьи касались построения некой математической модели, согласно которой работает человеческий разум. Да и не только человеческий, а вообще, любой «рефлексирующий» разум. Самые поздние работы читать мне бесполезно — там начиналась та математика, которую я уже плохо понимаю. Но ранние работы читать тоже особенно не хотелось — язык довольно-таки устаревший и вполне вероятно, что более важные для моего дела вещи появились позднее. И тут я вспомнил о Стасе. О том самом Стасе, который должен был лететь в экспедицию, но заболел, и вместо него полетела Татьяна. Она говорила, что он вроде как бывший математик. Занимался каким-то там, не побоюсь этого слова, структурализмом. Он бы смог помочь. Почему я не люблю обращаться за помощью к нашему штатному эксперту Хью Ларсону — скоро станет ясно.

Я залез в Татьянин справочник и без труда нашел его адрес-код. Стас оказался дома и, на первый взгляд, если и симулировал, то не слишком. Увидев меня он слегка опешил:

— Фед, я честно заболел! Я виноват, конечно, но так уж случилось… — начал он с ходу оправдываться

— Из-за тебя я опять поссорюсь с Татьяной! — я грозно наступал, поскольку понял, как можно использовать обострение комплекса вины у Стаса.

— Ну что я мог поделать! Ногу я сломал, ногу, вот смотри, — и он сунул мне в экран загипсованную конечность.

Она меня убедила.

— Ладно, ладно, убери копыто и слушай. Сегодня у тебя есть шанс загладить свою вину.

— До Татьяниного возвращения я весь к твоим услугам, — заверил он меня.

— Весь ты мне не нужен, — поспешил я его обрадовать, — нужны твои мозги. И потом, ты все равно там ни черта не делаешь. Сейчас я пришлю тебе кое-какие статьи, и ты должен в них разобраться. Обрати внимание на теорию Лефевра и на то, что из нее вышло. А если не разберешься, то все Татьянины дифирамбы по поводу твоих мыслительных способностей будут, отныне и навсегда, считаться подлым враньем, — страшно пригрозил я.

— Давай, шли, разберемся. С головою, слава богу, у меня все в порядке.

— Вот-вот, разберись, пожалуйста.

— А тебе это по работе нужно? — Стас подразумевал «Сектор Фаониссимо» (я надеюсь).

— По работе, по работе, — подтвердил я.

— Тогда, жду.

— Ладно, выздоравливай, — пожелал я ему напоследок.

Я расслаблено потягивал кофе и перелистывал присланные труды, стараясь отыскать что-нибудь более-менее понятное. Но, по-прежнему, оставалось неясным, как все эти научные результаты я мог бы применить на практике. Ведь то, что преступники считали для себя опасным, они уже уничтожили. Следовательно, даже если Стас очень постарается, на выходе я могу получить круглый ноль и ничего больше. Стоп, а почему они, то есть преступники, так убеждены, что полностью себя обезопасили? «Ну нет, дорогие мои, знание неуничтожимо», — порция коньяка все еще действовала, и я снова не заметил, как стал говорить сам с собою: "Сосед все видит, сосед все знает. И все, что он видит и знает, он сообщит в редакцию, — угадайте — какую? — правильно, в редакцию «Сектора Фаониссимо» — зловеще предупредил я невидимого собеседника. И принялся сочинять письмо обеспокоенного читателя в наш журнал. Вышло оно таким: