Доктор гад - Евгения Дербоглав Страница 26

– Как скажете, Ильц. Сабля так сабля, – она втянула носом воздух, ища, откуда идёт ложь, и пристально поглядела на Рофомма. Юноша отвёл глаза. – В условиях всемирно-непреодолимой силы, а именно диверсионного налёта при уже объявленной войне, вы применили к конечно-раненым саблю милосердия.

– Я применил, – резко сказал Улдис. – На меня смотрите, глашатай.

– Слушаюсь, – кивнула она. – Так и скажу журналистам. Позволите добавить, шеф? – спросила Леара, вытянувшись в струнку. – Это сын Сиросы из отряда «Разрез».

– Сироса, – протянул Улдис. – Соболезную тебе, парень, – он поднял руку, чтобы похлопать Рофомма по плечу, но тут же спохватился – он не хотел снова мараться в доминионских потрохах. – Никаких вестей, глашатай?

– Командир, все они, похоже, погибли по пути домой, нарвавшись на вражеские патрули. Казна уже занимается компенсацией семьям героинь. Сироса же просила ходатайствовать за него в офицерскую школу армии, – она кивнула на Рофомма. – Я ничего не обещала, так как он незаконнорождённый…

– Позаботьтесь, чтобы он и его друг были приставлены к награде за гражданскую доблесть. Думаю, ректор офицерской школы сможет смириться с тем, что его родители не состояли в браке.

«Я не хочу, – вдруг понял Рофомм. – Не хочу в армию». И дело было не в том, что всех гралейцев отправляют на юго-запад страны на Серебряную Черту. Серебряная Черта не так уж плоха, говорят. Не в этом дело. Просто Рофомм сойдёт с ума. Какой из него офицер? Как может вести в бой человек, грохочущий у себя над ухом спичками? Мать погибла ради него и ради страны, а он не хочет принять её жертву, и это было ужасно, об этом думалось через силу. Стыд, вот что это было.

Веллог искал для него чистую одежду, а Джер, который быстро пришёл в себя, пытался разговорить одеревеневшую от потери Эдту. Девочка больше не кричала, заплакать она так и не смогла. Её увели подальше от трупа матери, но это не помогло. Она крепко обнимала самодельную книжку сказок, которую притащила с собой, решив наконец почитать, и смотрела в небытие побледневшими до желтизны глазами.

– Я ничего не поняла, – сказала она, когда он зашёл в гримерку. – Я видела всё и ничего не поняла. А когда поняла, мама мёртвая была. Другие тоже. А я всё видела – и всё без пользы.

– Ты ни в чём не виновата, – только и смог ответить Рофомм, пятясь от её боли, которая всё крепла в одушевлении девочки. Боль скребла его своими зазубринами, и от неё было не отделаться, ибо то была чужая боль.

Отмывшись от останков и переодевшись, он вернулся в гримерку, где уже сидела Леара, поцокивая коготками по рупору. Рофомм помнил её подростком немного старше восьмилетней Эдты, но сёстры были совершенно не похожи. Однако что-то общее у них всё же было.

– Достань мне билет до Акка, Леара, я очень тебя прошу, – сказал он. Глашатай удивлённо вздёрнула бровь. – У меня там родственники. Не знаю, правда, где. – Билет до Акка нужен всем, – она хмыкнула. – Не будь ты таким храбрым гаденышом, я б отправила твою смазливую задницу в тёплый дом для офицерских вдов таскать им вино и играть на пианино до самого совершеннолетия. У меня остались личные дела папиных сотрудников, поищу Сиросу, её папка недалеко – я поднимала информацию о ней, когда вербовала в отряд. Кажется, твоя мать из какого-то совсем паршивого места. Не хочешь узнать родственников отца? О них папа тоже узнавал, правда, матери твоей не говорил.

– Гралейцы меня не любят, – буркнул Рофомм.

– Тебе так кажется, потому что у вас сильное архаичное расслоение диаспоры. Но как знаешь, – старшая из Скорпионьего выводка пожала плечами. – Достану я тебе билет. Пошли, Эдта, – она встала, дёрнув сестру за собой. Девочка заупрямилась. – У тебя теперь кроме нас с сёстрами родственников не осталось. Куда ты пойдёшь? – К нему, – она кивнула на Рофомма. – Я всё равно к нему пойду, – говорила она, пока старшая утаскивала её прочь.

Джер решил остаться с другом, в жилых помещениях над аптекой он нашёл свой любимый диван у окна и завалился под ночником с блокнотом и карандашом.

Рофомм сбежал на крышу с застывшим манекеном.

Он не хотел ни пить, ни есть, ни курить. Он забыл свой коробок спичек, а дома, как назло и странно, спичек не оказалось. Он думал под неумолкающий даже ночью грохот Технического Циркуляра, вспоминал спазмы странной, печальной боли, что пронзали его позвоночник и тонули в жёлчи. Он терял себя. Он не видел своих белых рук, обхвативших голову, не чувствовал коленей, которыми упёрся в землю, по которой кралась садовая жаба.

Он превратился в гладкий, скользкий разум, ища в себе успокаивающий стрекот. И тут он его услышал.

Под собственный стрекот Рофомм вспомнил тот спазм, что не был спазмом, и боль, что болью не была. Раз за разом его пронзала всемирная жалость к раненым и умирающим, и он жертвовал собой, сращивая рваную плоть и останавливая кончающиеся сердца без боли и страха. Его чистую, неизведанную пустоту заполнили силы всемирные, и теперь они будут по капле вытеснять его рассудок. Стрекот был громче мёртвых голосов, стрекот будет последним звуком его безумия.

Вместо спичечного коробка громыхал его хвост. Не было у него больше ни рук, ни ног, как не было волос, лица и кожи. Рофомм Ребус обесчеловечился.

– Стало быть, ты так хорош, потому что ты безумен? – спросил Дитр. – Или ты так безумен, потому что хорош?

– Джер меня то же самое спрашивал всю ночь, когда обнаружил на крыше, – шеф-душевник мрачно усмехнулся. – Странно, но он даже не попытался раздавить гадину. Никто не пытается. На моё обесчеловеченное появление люди реагируют не так, будто перед ними змея, – заметил он, и Дитр, которого в своё время змея с папиросой в пасти, внезапно возникшая у больничной койки, тоже не напугала, согласно кивнул. – Джер дёргал меня за хвост и хвалил узор на чешуе, обещал заказать у родителей шёлковый кафтанчик для змейки. Лишь нормальное, человеческое желание всадить в придурка клыки вывело меня из безногого состояния.

Сундук с вещами Джера Таттцеса обнаружился в одной из гостевых комнат – судя по всему, Джер жил здесь какое-то время и не удосужился забрать свои стеклянные трубки для дурман-травы, огрызки карандашей и какие-то эскизы, а Ребус был слишком сентиментален, чтобы всё это выбросить.

– Вы подружились на учёбе? – поинтересовался Дитр, пытаясь отыскать на загаженной кухне хоть один чистый сотейник для горького отвара.

– Нет. Его родители держали паучий цех, заставляли его помогать с шелкопрядами. Ему так не нравились пауки, что он начал их взрывать. И тогда родители притащили его к матери, требуя продать без рецепта успокоительные, пока я сидел на