Ольга Михайлова - Бесовские времена Страница 26

— Есть все основания рассчитывать на это, — подтвердил Портофино, многозначительно улыбнувшись.

Глаза инквизитора искрились. Теперь, при большем и лучшем освещении Альдобрандо заметил, что они необычного оттенка ледяного синего, похожего на осколки лазурита. Сейчас инквизитор напоминал римского патриция, и для полного сходства с сенатором ему не хватало только алой тоги и лаврового венка на волосах. Грациано же по-прежнему кривлялся, приветствуя теперь епископа. Его преосвященство бросил на гаера долгий взгляд, и неожиданно проронил:

— Чем больше я слушаю вас, Чума, тем больше убеждаюсь в одной догадке. Но она настолько чудовищна, что мне страшно огласить её.

Песте вытаращил свои и без того огромные глаза, заморгал и испуганно вобрал голову в плечи.

— Не пугайте меня, ваше преосвященство. Догадка — озарение глупости, оставьте её мне. Вам надлежит прозревать Истину…

— Именно этим я и занимаюсь. Я прозреваю, а точнее, подозреваю… что вы кое-что скрываете, мессир Чума.

— Это ужасно, ваше преосвященство! — заверещал шут, — если люди подозревают, что вы что-то скрываете… это, как правило, означает, у вас слишком хорошая репутация, ибо это единственное, во что сегодня никто не хочет верить. Упаси вас Бог, ваше преосвященство, натолкнуть собравшихся на мысль, что я могу иметь добрый нрав и непорочное сердце. Что может быть хуже? Люди чистые начнут уважать вас, ввергая в стыд, а подлецы — обливать грязью, чтобы ваши белые перья не портили их вороньих рядов…

— Но что, по вашему мнению, этот фигляр скрывает, ваше преосвященство? — с любопытством осведомился Портофино.

— Я подозреваю, что он скрывает слишком большой ум…

Песте состроил рожу — глумливую и растерянную одновременно.

— Помилуйте, епископ… Умственное достоинство, в отличие от мужского, свои преимущества не выпячивает. Что ж мне, в гульфик мозги засунуть? Никто не оценит, уверяю вас. Да и окажется ли размер достаточно впечатляющим, чтобы потрясти воображение наших дам? Может ли вообще потрясти их воображение что-нибудь, кроме полена? — проронил шут, заметив входящую синьору Черубину Верджилези, но, высказав последнюю пакостную двусмысленность, снова обратился к епископу. — Но в чём-то, ваше преосвященство, вы правы. Да, если хочешь, чтобы тебя оценили по достоинству, держи своё достоинство на виду… — ломака сделал вид, что задумался. — Но не горделиво ли с моей стороны считать себя достойным… достоинства? По карману ли, точнее, по гульфику ли? Конечно, кому не хотелось бы, глядя в зеркало, видеть там человека достойного? Но разве не учит нас Мать-Церковь смирять свои желания?

Епископ ухмыльнулся, Портофино делано замахнулся на кривляющегося паяца, францисканец улыбнулся. Соларентани вздохнул.

— Я не понимаю, что вы тут несёте, синьор буффон, — синьора Верджилези, задетая дурацкой репликой Песте, смотрела на него негодующими глазами. Она ненавидела шута.

— Немудрено, синьора. Есть два рода глупости: не понимать того, что понятно всем, и — понимать то, чего не должен понимать никто. Впрочем, когда исчерпаны все варианты глупости, женщину обычно осеняют новые, ибо если земля — ограничена пределами суши, мироздание — бездной мрака, то женская глупость — не ограничена ничем, она безгранична и беспредельна. Наши дамы даже молчать иногда умудряются по-дурацки… — задумчиво добавил он. — Но в данном случае причина вашего непонимания, синьора, боюсь, лежит за гранью моего понимания. Могу лишь, подражая его преосвященству, подозревать, если женщина не понимает меня… значит, — наглый гаер почесал в затылке, — значит, я ненароком обронил что-то умное… — Шут едва ли не хохотал фрейлине в лицо. — Сердиться не следует, что же поделать, такая беда с любым дураком случиться может. Если же это грех, — мессир Портофино облечен саном… Хорошо иметь в друзьях клириков, — подмигнул нахальный кривляка Портофино, — это любому дураку ясно: своей апостольской властью они отпустят твои прегрешения. Сколько раз я впадал в заблуждение — и был прощаем, неужели же впасть в Истину намного страшнее? Неужто этот грех равен хуле на Духа Святаго, Аурелиано?

— При чём тут полено? — синьора бесновалась, — вы о чём?

Шут с готовностью уточнил.

  — Жердина, леденец, коряга, столб,  рычаг, дубина, шомпол орудийный,  полено и копье, оглобля, пушка, ствол —  чарует дам набор хрестоматийный.  Но почему-то эскулап дворцовый  Все эти словеса, мне не в пример,  Научно обозвал единым словом «…»  Но я забыл его, паскудный лицемер…

Кстати, как в этой связи не вспомнить одну набожную особу?… — шут фиглярствовал от души, — однажды она спросила у несчастного, освобожденного из турецкого рабства, как там поступают с пленницами? «Увы, сударыня, — ответил он, — они им делают… это самое, пока те не отдадут Богу душу». «Как бы я хотела, — откликнулась донна, — чтобы и мне, по вере моей, был бы уготован такой же мученический конец!»

— Истинные рыцари никогда не злословили женщин, но умирали из-за них, — перебила шута синьора Верджилези.

Шут состроил задумчивую мордочку и согласно покивал.

— Да, слышал об этом. Но ведь и я недавно едва ни умер из-за женщины! — Спохватился наглый фигляр, плюхнулся на стул, перевернув его задом наперед, обхватил сидение своими длинными ногами, сложил руки на спинке и интригующе сощурился. — Дело в том, что третьего дня одна синьора, увидев в своей спальне во время молитвы дьявола, метнула в него… — шут артистично изогнул бровь, — …ммм… один из предметов дамского туалета. Но всё это обреталось в кругу обычной женской придури: дьявол оказался простой летучей мышью, и упомянутая выше деталь, которая, если назвать вещи своими именами, была панталонами, зацепилась за коготки мышиных крыльев. Несчастный испуганный нетопырь, подгоняемый воплями синьоры, вылетел в коридор, — Песте, кривляясь, изобразил длинными пальцами мельтешение мышиных крыльев, — пролетел по двум этажам и, наконец, вцепился в цепь на люстре в этой самой зале и завис на ней, синьора же, размахивая шваброй и подпрыгивая, пыталась отобрать у пипистрелло искомые панталоны. Умереть из-за женщины! Клянусь, я был на волосок от этого! Я так хохотал, что едва ни умер…

— Вы негодяй!! — донна Верджилези взвизгнула так, что всем вдруг стало понятно: шут повествует не выдуманную, но подлинную историю. Промолчи дурочка — можно было бы предположить, что наглец просто пытается fare lo stupido,валять дурака, но столь бурное проявление чувств выдало синьору с головой.