Читемо: Поэзия убийства - Филип Гэр Страница 27

Алая фигура не произнесла ни звука.

— Составишь нам компанию?

Фигура широко раскрыла рот, обнажив ряд острых зубов. Ее челюсти растянулись. Из горла донесся булькающий хрип.

— Вот и хорошо. Тогда пойдем.

Он толкнул мою коляску вдоль прохода, прямо на алую фигуру. Та повернулась, пропуская нас.

Когда мы проезжали мимо, я почувствовал запах мяса и крови. Существо буквально сочилось кровью и сукровицей.

А еще, оно не касалось ступнями пола. Оно словно парило над ним.

Когда мы оставили его позади, я вывернул голову, оглядываясь назад.

Оно следовало за нами, паря над полом.

— Дем?

— Да?

— Ты вправду понимаешь, что оно говорит?

— Большую часть.

— Но кто оно?

— Их называют алыми призраками. Когда-то очень давно, примерно две тысячи лет назад, они были жителями мира Эйоланда.

— Того самого?

— Того самого. И участвовали в той войне, про которую я тебе рассказывал. Только воевали они не стороне своих, расы тери, а на стороне врагов — расы суи. Их называли Легионом. А командовал ими Пилат Изуба, тот, которого сейчас называют Библиотекарем. В конце войны Пилат был схвачен, и над ним произвели жестокий ритуал, вследствие которого и возникла Библиотека. Его солдаты и его палач попали сюда же, но разум в полной мере смог сохранить только Пилат. Впрочем, мне кажется, что разум они потеряли не безвозвратно, и иногда ведут себя довольно осмысленно.

— То есть, они были предателями?

— Не совсем. Скорее, Троянским конем. Это была очень жестокая война, Рекс. Ваши войны, на Земле, в сравнении с ней, это так, игры слегка подросших детей.

Я хотел было спросить, почему он говорит «ваши», но сзади раздался голос алого призрака, хрипящий и взлаивающий.

— Что он говорит, Дем?

— Говорит, что напрямую в зал с книгами магических заклинаний мы не пройдем. Смежный с ним зал выгорел, и пока не восстановился. С нашей стороны подпространства мы по-другому подойти не сможем. Нам нужно подняться на несколько уровней выше, обойти выгоревшую часть, а потом спуститься.

— Здесь бывают пожары?

— Я слышу о таком впервые.

Я почувствовал, как он повернулся и что-то спросил у алого призрака. Тот ответил тем же взлаивающим хрипом.

— Он говорит, что зал DY поджег мертвый енот.

Я не удержался и рассмеялся. Уж больно нелепо это прозвучало.

Услышав мой смех, книги на стеллажах заворочались и зашептались.

— Кажется, здесь возможно все.

Дем ответил чуть помедлив. В его голосе тоже сквозила улыбка, но в свои слова, мне кажется, он вложил совсем другой смысл.

— Да, в этом мире возможно все.

***

Вокруг лестничной шахты змеем обвивался пандус, шириной в две коляски.

Как будто в Библиотеке разъезжало достаточно инвалидов, чтобы им нужно было разминуться.

Мы не встретили ни одного.

Свет здесь почти отсутствовал, и мы поднимались в полутьме, наматывая бесконечные круги, прежде чем сквозь витую решетку, открывшуюся на удивление бесшумно, меня выкатили в очередной книжный зал.

Следовавший за нами алый призрак беззвучно замер рядом с коляской, и я вздрогнул от густой волны запаха подпортившегося мяса, исходившего от него.

Меня едва не стошнило.

И одновременно, против собственной воли, я сглотнул голодную слюну.

Мне вдруг остро, до боли в животе, захотелось есть.

Пытаясь отделаться от неожиданной волны голода, я вгляделся в проходы между стеллажами.

Здесь оказалось светло, как светло в комнате с большим окном на улицу. Воздух был прозрачным, чистым и холодным. Холодным настолько, что у меня защипало уши.

Стеллажи были по большей части пусты. Лишь изредка на полках виднелись неподвижные книги. Бездвижие воздуха ощущалось столь абсолютно, что отрицало само его наличие.

Мне показалось, что я нахожусь в хрупком стеклянном кубе, из идеального в своей прозрачности материала, и стоит нам двинуться дальше, как куб рассыплется на осколки, вместе с окружающей нас реальностью.

Пытаясь прогнать наваждение, я задышал сильнее, хотя и опасаясь, что острые осколки, стекла или воздуха, разрежут мне легкие.

Но дышалось легко. Настолько легко, словно воздух был не просто воздухом, а Воздухом. Праотцом, моделью той газовой оболочки, в которой я существовал всю недолгую жизнь.

— Верхние уровни Библиотеки, — тихо произнес Дем.

От его голоса наваждение голода исчезло.

— А какие книги хранятся здесь? — спросил я, потирая замерзающие уши.

— Истории. Не исторические, а именно истории. О тех, чьи поступки и действия изменили миры. Или о городах и местах, которые проросли из одного мира в другой. Это книги, которые, пока их читаешь, меняют твое тело и твой рассудок. Прочитав их, можно перестать быть самим собой.

Я поёжился.

— Наверное, это очень страшные книги. Если они меняют рассудок и тело. И еще, волшебные. Иначе как они могут поменять того, кто их читает?

— Нет, они не волшебные. Но, ты прав, они страшные. Любые книги любых миров способны изменить рассудок. Многие книги способны и на большее. То, что лежит здесь, способно на все. Читающий их меняет сам себя. Слова со страниц разлагают его идеи. Мы те, о чем мы думаем.

— Я думал, мы те, что едим, — попытался пошутить я.

— О да, — впервые за все мое знакомство с Демом я услышал в его голосе усмешку. — Здесь, в Библиотеке, мы однозначно те, что едим. Голод и еда, его утоляющая, основа этого мира, его закон. Здесь ты тот, что и кого ты ешь. И однажды вкусив, другим ты уже не станешь. Но впереди голода всегда стоит мысль, идея. И если еда здесь меняет нас духовно, то идеи со страниц книг трансформируют физически.

Я не успел спросить, что он имеет в виду. Хрупкое стекло неподвижного воздуха лопнуло, рассеченное дробью шагов. Возникшие из ниоткуда, секунду назад, шаги материализовали две фигуры в черных сутанах.

Вывернув из-за стеллажа, монахи, преследовавшие нас в метро, остановились напротив. Оба шумно дышали, переводя дыхание от быстрого бега. Один из них держал в руке пистолет, хищный и одноглазо-черный, внимательно разглядывающий нас взглядом своего бездонного зрачка. Второй монах явно привычным движением откинул подол сутаны и вынул из кобуры на бедре такой же пистолет, с тем же бездонным глазом.

Два черных зрачка уставились на нас. Черные тени монахов образовали вокруг металлических глаз лицо, нахмуренное от жестокости.

Наваждение длилось лишь очередную секунду, и распалось, оставив после себя двух обычных монахов с пистолетами в руках.

— Вот вы где, — констатировал один из них, и двинул стволом. — Пошли, быстро!

Дем не сдвинулся.

— Да что ты с ними возишься, — выплюнул второй, и приподнял пистолет, готовясь выстрелить.

В кого именно он собирался выстрелить, в меня или Дема, я не