Николас Эймерик, инквизитор - Валерио Эванджелисти Страница 33

– Маркус! – крикнула она. – Зачем ты разговариваешь с этими людьми? Ты что, не знаешь, кто они?

Сконфуженный Фруллифер не нашелся что ответить. Хопкинс поднялся на ноги и положил на стол руки, сжатые в кулаки:

– Вы – доктор Гольдштейн, как я понимаю.

– Да, – ответила девушка, с ненавистью уставившись на адвоката.

Хопкинс поморщился.

– Вы еврейка, верно?

– И что?

Вместо ответа Хопкинс медленно обшарил мутным взглядом тело Синтии, облаченной в слишком облегающий и слишком короткий халат.

– Говорят, вы научный сотрудник, – заметил он хрипловатым голосом. – Позвольте спросить. Если вы на самом деле научный сотрудник, то почему одеваетесь как шлюха?

Фруллифер оказался в затруднительном положении. Принять сторону Мэллори, который отдавал должное его таланту, или выбрать Синтию? Он решил довериться интуиции. И со всего маху влепил Хопкинсу пощечину.

Адвоката отбросило на спинку кресла:

– Знайте, – пробормотал тот, схватившись за щеку, – что мы все равно вас уважаем.

Но Фруллифер и Синтия уже вышли из кабинета.

6. Монастырь в Пьедре

Эймерик с такой яростью отшвырнул язык, что лошадь встала на дыбы. Это волей-неволей заставило инквизитора справиться с эмоциями. Все еще дрожащей рукой он успокоил перепуганное животное и осенил пространство вокруг себя размашистым крестным знамением в надежде отогнать злые силы, присутствие которых выдавала вибрация воздуха.

После долгих колебаний Эймерик слез с коня и поискал зеленую тряпку, упавшую на обочину. Когда же он, чувствуя, как бешено колотится сердце, нашел в себе смелость посмотреть на отрубленный язык, то не очень-то удивился. Красный кусок плоти превратился в беловатый бесформенный комок слизи, который быстро таял. «Обман, – пробурчал он себе под нос. – Нас хотят ввести в заблуждение. Все это сделано из одного и того же вещества».

Эймерик рискнул дотронуться до комочка носком башмака, но жидкость уже почти полностью испарилась. Вскочив в седло, инквизитор окинул взглядом бескрайнюю ровную рыжеватую равнину. Стоит ехать дальше или вернуться к хижине и допросить старого крестьянина и его слугу? Нет, если старик знает, что́ было завернуто в тряпку, все равно не скажет правду просто так. Поэтому Эймерик поскакал вперед, на юг, хоть и понимал, что силам зла известно о его путешествии инкогнито.

Местность становилась все более населенной. Инквизитор оставил позади несколько льоков[36], где вокруг небольшой приходской церквушки толпились маленькие домики с соломенными крышами, окруженные землями, которые возделывались сообща. Проехал мимо нескольких постоялых дворов с конюшнями и открытыми площадками для танцев. Но воспоминания об отвратительном сюрпризе лишили Эймерика всякого аппетита.

После полудня пейзаж начал меняться. Обожженная солнцем земля и сухая трава уступили место густой зелени, тянущейся по берегам реки; по мере подъема местности растительность становилась все обильнее. Даже жара спала, уступив под натиском окружавших дорогу деревьев, которые чуть раскачивал слабый ветер, напоенный ароматами.

Не обращая совершенно никакого внимания на яркую зелень, столь редкую в бесплодном Арагоне, Эймерик ехал шагом и с подозрением разглядывал немногочисленных путников, направлявшихся в монастырь. Среди них были паломники, несущие десятину крестьяне, женщины с корзинами фруктов и цветов да нищие, в основном цыгане, которые надеялись получить милостыню; лишь последние старались обратить на себя внимание Эймерика. Остальным же, с трудом преодолевавшим тяжелый подъем, было не до него, и, равнодушно оглядев всадника, они отворачивались и шли дальше.

Монастырь появился перед глазами неожиданно, мощный и величественный. Это была готика в чистом виде, не загрязненная никакими инородными примесями стиля мудехар, которым оказалась заражена вся христианская архитектура королевства. В массивности сооружений читалась благосклонность, которой пользовались при дворе монахи цистерцианского ордена. Эймерик знал, что благодаря пожертвованиям Педро IV Пьедра стала одним из самых богатых монастырей Арагона, и, приближаясь к обители, чувствовал себя настороженно, будто отважился забраться на вражескую территорию. Впрочем, так инквизитор относился ко всему незнакомому.

Прежде чем войти в главные ворота, неподалеку от которых был построен дом призрения, Эймерик бросил взгляд на склоны холма, которые теперь, с вершины, были видны полностью. Река Пьедра, почти ручеек, кое-где поблескивала между сочной листвой и, прыгая по камням, спускалась в долину. Вдалеке шумел водопад – похоже, очень высокий и многоярусный. Речка наверняка впадала в большое озеро – вот там, на севере, – с водой такого голубого цвета, будто в зарослях папоротников кто-то положил зеркало.

Сойдя с лошади, Эймерик направился к монаху, встречавшему путников у распахнутых ворот монастыря. Это был высокий человек с длинной черной бородой до пояса, перехваченного веревкой. Он сухо отдавал приказы мускулистому крестьянину и прикидывал на глаз, сколько весит овца, которая ощипывала листву неподалеку.

Эймерик дождался, пока монах закончит разговор и наделит едой, которую ежедневно раздавали нуждающимся, двух вдов, подошедших к входу в монастырь раньше него. Потом сделал шаг вперед и улыбнулся. Выражение лица монаха, оценившего взглядом лошадь, стало не таким суровым, как раньше.

– Да пребудет с вами Бог, сеньор, – почтительно сказал он. – Что вам угодно?

– Да пребудет с вами Бог, брат, – ответил Эймерик. – Я еду в Кастилью. Хотел бы попросить у вас кров для меня и моей лошади.

– Сейчас в монастыре много гостей, – поглаживая бороду, ответил монах. – Но здесь, в Пьедре, мы всегда готовы накормить путника и дать ему ночлег. Только должен предупредить: вы войдете в эти ворота как кающийся и должны будете исполнять все обязанности, согласно нашему уставу.

– Это правильно, – кивнув, согласился Эймерик. – Я не могу просить лучшего, чем молиться с вами в этом святом месте.

– Тогда следуйте за мной. Посмотрим, что я смогу для вас сделать.

Монах позвал брата из гостевого дома и попросил того постоять у входа. А сам повел Эймерика через большой двор, где вдоль стены, в тени, сидели больные старики в лохмотьях, человек десять – у многих не было руки или ноги.

– Прошу вас, не переживайте, – посчитал своим долгом сказать монах, предвидя недовольство Эймерика, которое тот и не собирался выказывать. – Это наши бедняки, они постоянно живут в монастыре. А бедняки, приходящие ненадолго, останавливаются в доме рядом с входом в монастырь. Но те, кто приезжает сюда верхом, считаются личными гостями аббата, поэтому их мы размещаем в другом месте.

Конюшни занимали всю южную часть двора. Монах передал лошадь Эймерика конюхам, а его самого проводил во второй двор, окруженный аркадой. В центре, среди ухоженных клумб, был вырыт колодец, из которого два цистерцианца черпали воду. Справа располагалось мрачноватого вида здание с остроконечной крышей.

Через небольшую дверь Эймерик вслед за монахом зашел в помещение. Внутри оказался всего один зал с очень высокими