Юрий Кемист - Три выбора Страница 34

И спешащие к метро «полураздетые» барышни, решившие почему-то вместо элегантных брюк надеть в этот день предательские юбки, и обладатели дешевеньких «летних» кейсов с «непубличным» содержимым, конечно, прекрасно знают эти особенности первых минут пребывания на морозе. И являются они, как правило, жертвами своей собственной доверчивости и плачевного состояния экспериментальной метеорологии в нынешней Рассее.

Прогноз погоды на сегодня обещал, что Моква окажется «в зоне мощного атлантического циклона с умеренной температурой», а в вечерней сводке Госгидромета уже говорилось о «прорвавшемся к нам арктическом антициклоне» и тридцатиградусном морозе…

Барышни узнали об этом в обед и до конца дня мучались дилеммой – остаться в офисе на часок после окончания рабочего дня и добираться до метро по дороге относительно безлюдной, или, все-таки, рискнуть?

Но у многих и такой дилеммы не было – их уже ждали назначенные свидания или посещения театров. Так что, предвкушая острые ощущения от нескромных взглядов случайных попутчиков (или – реже – страшась их до ужаса – это уже зависело от конкретной барышни) они выходят на улицу «вовремя», сразу после окончания рабочего дня в 17 часов.

Конечно, при этом предпринимаются отчаянные, хотя и малоэффективные, «технические меры предосторожности», как то: прежде, чем быть надетыми, шубки и пальто клались на батарею отопления в наивной надежде, что, прогревшись, они дольше останутся непрозрачными на морозе.

Законы теплопроводности и свойства теплоемкости это, конечно, не отменяет, но даёт иллюзию выигрыша 10–15 секунд «приличного вида» на улице. (При этом рискуется гораздо более долгими минутами остаться без того же «приличного вида» на пути от двери фирмы до выходной двери института, и далее – в метро, на свидании, в театре, поскольку полежавшие на давно не чищенных пыльных радиаторах шубки начинают выглядеть как-то бомжевато…)

Сегодня мне «не повезло» и передо мной на дорожке оказался какой-то солидный толстяк, сквозь дубленку которого проглядывались только замки его подтяжек да связка ключей в заднем кармане брюк. Несколько комичным его делали только сами брюки, обшлага которых почти совсем исчезли и они обрели длину, о которой говорят, что в таких брюках удобно «от долгов бегать».

Я шел за ним до развилки на Верхнебережную улицу, вдоль которой префектура специально посадила тополя и какие-то кусты, которые слабо светились в сильные морозы и, тем самым, позволяли сэкономить на уличном освещении (что специально выделялось в предвыборной листовке одного из авторов этой идеи), после чего до самого дома почти никого не встретил. Попалась только какая-то старуха с костлявыми ногами, которая катила сумку-тележку с едва тлевшими на ее дне картофелинами и двумя трехлитровыми банками соленых огурцов, да припозднившуюся на «раздачу детей» из детского сада молодую мамашу с дочкой. Брючный костюм, просвечивавший сквозь не очень толстое пальто, подчеркивал изящную фигуру матери, а силуэт девочки напоминал Голема – толстого и круглого из-за вязаных рейтуз и пушистого свитера, обмотанных к тому же оренбургским платком…

Но мороз подарил ещё одно развлечение – на пути стояли несколько «крущёб», подобных той, с которой началась моя служба в «Ипотехе». Поскольку крущёбы появились на свет в те героические времена, когда лозунгом дня был «квадратный метр – мерило наших дел» и в «рапортах к съезду» всегда говорилось только о количестве новых квадратных метров на душу населения, но никогда – об их качестве, стены крущоб были изготовлены из довольно тонких панелей, которые промерзали довольно быстро.

И потому, проходя мимо них по улице в такой мороз, можно было видеть и горящие конфорки кухонных плит (их огонек мерцал отнюдь не в окне!), и сеть электропроводки, порой красно-оранжевую, а в отдельных местах и зеленеющую от перегрузки, и все радиаторы «парового» отопления с их системой подводящих и сливных труб, кое-где подтекающих, а потому порождающих «искорки» падающих куда-то в межэтажные перекрытия капелек темно-красной воды, все электронагреватели и коврики «доброго тепла».

Кое-где проглядывались и силуэты обитателей этих крущёб – сидящие за столами, лежащие в ванных где-нибудь на уровне третьего этажа у тебя над головой, и даже – не могу молчать, скрывая правду жизни! – сидящие на стульчаках ватерклозетов.

Таковы были простые и наивные, порой грубоватые и даже неприличные, но вполне естественные шутки сегодняшнего мороза. Конечно, ничего особенного в этом не было – что может быть особенного в картинке, повторявшейся за хорошую зиму не один десяток раз! – но всегда, когда это случалось, люди со злостью поминали «этого Круща-овощевода», который дал добро на строительство этих «зимних аквариумов».

При виде современных «крущоб» мне припомнилось, что Илья Стефанович недавно рассказывал об исследованиях историков и социологов группы Артема Гуларяна, которые установили любопытную взаимосвязь зимних зрительных восприятий с формированием нашего менталитета.

Дело в том, что в старину стены бедных крестьянских домишек становились прозрачными зимой. Это наложило свой отпечаток на «рассейский» национальный характер, воспитав в народе коллективистские представления. Ведь человек постоянно чувствовал себя частью большого коллектива – общины. Летом – потому что работали вместе. Зимой – потому что жизнь каждого была открыта соседям.

Это, в свою очередь, тормозило развитие индивидуальности, личностных черт «рассейского» крестьянина (как и всех северных народов, в отличие от итальянцев и французов). Зажиточный хозяин, прежде всего, ставил новый теплый дом с толстыми стенами, и этим самым отделялся от общины. Такое поведение порицалось, и зажиточных крестьян стали называть… «черными» или «чернож…ми». Естественно – ведь у них афедрон не светится. Ну а дворяне, разумеется, издревле использовали преимущества теплых хором.

Обитатели более старых «архитектурных излишеств», строившихся еще при великом предшественнике «овощевода» тайно радовались в такие вечера своей пусть частичной, но уподобленности старому дворянству. А именно тому, что благодаря стратегическому гению лучшего друга пионеров, артиллеристов и архитекторов могли не опасаться оказаться буквально «с голой ж….» на публике, отправляясь в туалет своей квартиры, расположенный за выходящей на людную улицу стеной своего дома.

Но и протечки их канализации (с более, конечно, тусклыми по сравнению с крущебными искорками-каплями) легко в такие вечера могли быть обнаружены местными сантехниками.

Могли-то, оно конечно, и могли, но реально это происходило, разумеется, крайне редко и всегда «за умеренную дополнительную плату», определяемую и интенсивностью капели и степенью сухости во рту того «Родионыча», который обслуживал данный дом.