Владимир Михановский - Самое таинственное убийство(Терра) Страница 36

— Послушай, Раби, сколько тебе лет? — спросил неожиданно Делион.

— На твой вопрос, Атамаль, с точностью не ответит ни один физик, имеющий дело с аппаратурой времени.

— Гм… В таком случае, сколько лет Заваре?

— Завара не исключение. Он столько возился со своим будатором… Может, ему пятьдесят лет, а может, и все четыреста. Подсчитать все случайные завихрения времени, в которое попадал Завара, не под силу ни одному компьютеру.

— А как же юбилей Завары?

Марсианин улыбнулся:

— Чистая условность.

— Вернемся к твоим отношениям с ним.

— Видишь ли, Атамаль, у меня было в жизни много увлечений: история, археология, математика… Даже архитектура. Занимался я и проблемами времени. Из результатов тайны не делал — публиковал их. Вот Завара ими и воспользовался. Он нашел им применение получше, чем твой покорный слуга.

— Но это плагиат!

— Зачем так категорично? Просто он подобрал то, что плохо лежит.

— Объяснялся с ним?

— Попробовал.

— И что?

— Самое смешное, Завара и не думал оправдываться. Сказал, что наука едина, и разрезать ее на частные владения безнравственно. Если бы, мол, каждый ученый опирался только на собственные результаты, то не было бы ни Исаака Ньютона, ни Альберта Эйнштейна. Чтобы видеть дальше, надо стать на плечи других. Мы тогда крупно поговорили, даже поссорились. Но что толку? Прошлое не изменишь, говорю тебе как хроноскопист.

— Кто из физиков знает о вашей ссоре?

— Никто. Я не стал раздувать пожар.

— А сообщил ты об этом…

— Сванте Филимену? — подхватил марсианин. — Да, рассказал, хотя и не собирался. Он любого вывернет наизнанку.

— Выходит, Рабидель, у тебя были серьезные основания ненавидеть Завару, — подытожил Делион.

— Ненавидеть — слишком сильно сказано. Но и особо любить его, Атамаль, мне было не за что. Думаю, то же самое могли бы сказать многие, помимо меня.

— Что ж, ты был искренним, Раби. Буду искренним и я. Арнольд обокрал и меня, если называть вещи своими именами.

— И ты, Брут?!

— Вот именно. Я работал в Ядерном давно, еще до прихода Завары, идей было много, а с возможностями для их осуществления — не густо. Сам знаешь, сколько стоят опыты, связанные с пространством и временем. С приходом Арни я почувствовал себя на седьмом небе от счастья: он подписывал мне любые сметы, на самую умопомрачительную сумму, если того требовал эксперимент. Не говоря об энергетических тратах и всем таком прочем… Кроме того, в течение многих лет я пользовался полной свободой в научных разработках. Знал ведь, дьявол, чем привлечь меня! Став шефом центра, Завара сказал мне: «Вы можете, Александр, ставить любой эксперимент, хоть луну натирать гуталином, можете месяцами не появляться на службе, фертачничать на Марсе либо бражничать с красотками в мегаполисе, — никого это не волнует. Для меня важно одно: чтобы вы не остыли к нашей общей теме. И еще — желательно время от времени обсуждать результаты наших исследований…»

— Звучит довольно симпатично.

— На поверку это оказались пустые словеса. То есть я мог, конечно, не являться в лабораторию, но не стал пользоваться этим правом. Работал как одержимый, с утра до ночи торчал в Ядерном. Какой физик трудится иначе, если ему созданы такие условия для работы?

— Тут Завара рассчитал точно.

— Что касается «совместного обсуждения исследований», — продолжал Делион, — то это была ловушка, хитро расставленная Арни, в которую я благополучно угодил.

— А ты сразу догадался об этом?

— Увы, только много лет спустя. Обычно дело происходило так. Завара спрашивал, какого я мнения о той или иной теории, формуле. Происходило это в непринужденной обстановке, в легком жанре, в последнее время — за чашкой неподражаемого тибетского чая…

— Когда его подает Даниель, позабудешь обо всем на свете, — заметил марсианин.

— Неужели и ты подпал под чары роковой красавицы? — удивился Делион.

— Нет, это я только так… Истины ради.

— Ну, вот… Прихлебывая этот чай, я высказывал Арнольду многое, очень многое… Свои оценки, соображения, идеи будущих экспериментов. Завара слушал, казалось, рассеянно, с чем-то соглашался, с чем-то — нет. Однажды мне пришла в голову идея, совершенно дикая с точки зрения здравого смысла. Я предположил, что материя, окружающая насаживая.

— А время?

— И время, разумеется. Но не в житейском смысле, а в некоем высшем.

— Мне тоже чудилось когда-то нечто подобное… Но я боялся додумать мысль до конца, — сказал марсианин. — А как ты пришел к ней?

— Я просто развил идеи старого физика Эрвина Шредингера, которые он изложил в книге «Что такое жизнь с точки зрения физика». Там он рассматривает чисто биологические явления с точки зрения квантовой теории.

— Помню эту работу, — кивнул Рабидель.

— Я тогда подумал, — продолжал Делион. — Почему явления биологии и физики обязательно надо рассматривать параллельно? А может, эти параллели пересекаются, как утверждает теория Николая Лобачевского?! Далее я рассуждал так. Что является носителем наследственной памяти в живом организме? Гены. А что такое гены с точки зрения не биолога, а физика? Мельчайшие частички организма.

— Его кварки.

— Можно сказать и так. Гены обладают потрясающей способностью восстанавливать, воспроизводить новый организм, похожий на старый. Делают это они с помощью матрицы, некоей таблицы, чертежа, если угодно. А теперь — внимание, мы подходим к главному пункту моих рассуждений. — Делион огляделся, хотя кроме них, не считая белковых, расчищающих снег, во дворе никого не было. — Мельчайшая частичка живого — ген — обладает памятью, сказал я Заваре. Так почему бы не предположить, что все элементарные частички в природе обладают такой памятью? Пусть своеобразной, пусть для нас пока непривычной, но — памятью. И я мечтаю — не знаю только, как это сделать — пробудить ее.

— Так-так. А что Арнольд?

— Он, казалось, не воспринял мою идею всерьез.

— Кто еще присутствовал при вашем разговоре?

— Только Даниель. Белковых он выпроводил, теперь-то я понимаю почему: они запоминают все, что слышат… Когда я высказал свою мысль до конца, Завара поднял меня на смех. Я, говорит, такое, Атамаль, мог ожидать от кого угодно, только не от тебя, серьезного ученого. Ну, я огорчился: что ни говори, Арни всегда был для меня авторитет. Человек он, может, так себе, но физик — высочайшего класса… А Завара не унимается, развеселился не на шутку. Полюбуйся, говорит, Дани, у нашего друга крыша поехала. Живое время! Память материи! Ну, скажи, можно себе представить память булыжника на мостовой? И так далее. В общем, разделал он меня, как Бог черепаху.